Эпитафия Любви (СИ) - Верин Стасиан

Силмаез погладил курчавую бороду.

— Хироманта и дворянина из Эфлодии?

— Вы с Денелоном думаете, кто-то ещё виновен? — «Вы так осведомлены, что могли бы спасти сотни тысяч жизней».

— Ты смотришь не в корень, — он спрятал пластинку. — Ты ищешь поверхностно. Главные виновники — госпожа Алессай, не та что Юстиния, а та, что её мать, Минерва, и ещё один господин, о котором скажу чуть позднее. Готов поспорить, она содействовала в убийстве собственной дочери.

— Очень странное предположение…

— Ты веришь в абсолютность материнского сердца?

— Хочу сказать, зачем ей помогать убийству дочери…

Магнус возвратился в тот день, когда Юстиния разрыдалась над вынесенным на опознание телом. Её мать так и не приехала.

— Я заплатил информаторам с архипелага. Есть человек… архонтисса ему доверяет, и неделю тому назад спрашивала у него совета, разумно ли выдавать Юстинию замуж осенью или подождать до наступления зимы. И знаешь за кого?

— За другого архонта?

— За авгура Хаарона.

Магнуса пробрал смех:

— А его древний меч ещё способен поразить женщину?

— Ты можешь спросить сам.

— Так и что с того?

— Что ты знаешь об авгуре Хаароне?

— Тёмная лошадь…

— О да, — тон его перетёк в заговорщический. — Но я люблю докапываться до истины, знаешь ли.

— И что вы узнали?

— Его фециалы договорились с Минервой. У Клавдии были перспективы — вплоть до становления авгуром. Но в последние дни она увлеклась чем-то, что мой информатор назвал «Небожителем», это какое-то новое учение, оно расползается на Юге, как чума, медленно доходит и до Аргелайна. Говорят, Хаарон был очень озабочен её судьбой. Уж не знаю почему, но он готовил себе преемника. Клавдия должна была выйти замуж — но что-то пошло не так, что-то произошло в ней, перемена, которую Хаарон счёл опасной, а Минерва — постыдной. Какая? Это я не смог выяснить.

— Цинично звучит, — отметил Магнус.

— Хаарон плетёт религиозные интрижки за спиной и у меня, и у твоего брата, если конечно Сцевола не знает чего-то, что знаем мы с тобой, а семья Алессаев ему потакает. И всё это как-то связано с таинственным Небожителем… Госпожа Минерва кстати, всё же приедет в город, правда, пробудет здесь очень недолго. Советую подумать над сказанным, если ты готов до конца отстаивать этого Цецилия.

Его правда: настоящий виновник пригодился бы. Заедино с грядущим главой Сената легче найти доказательства, несмотря на то, что последний ещё утром был героем многочисленных язвительных анекдотов (и по-прежнему им оставался).

Но все полёты мысли в этом мире обрываются жестокой действительностью. Пятый удар колокола пронёсся, как ветер, потревоживший паутину дворцовых интриг, и к Магнусу вернулись ощущения обвитой сетями мухи. Паук Выборов бесхитростно приближался. Голосование прекратилось. Подсчёт был последним этапом перед оглашением имени нового консула — и вот, его начал Феликс Страборион.

— Пойдёшь со мной? — спросил Люциус.

— Зачем? Победа ваша, а если я понадоблюсь, вы найдёте меня в Привале нереиды. — Он, томясь, взглядом протачивал дверь.

— Сцевола пристально изучит каждую пластинку, — заупрямился Люциус. — Засвидетельствуешь — чтобы не придрался. Это не займёт много времени, и потом, я внакладе не останусь.

Если бы его глаза могли что-то говорить, они бы сказали: «это тоже часть твоих обязанностей». Но голова ленилась искать аргументы, чтобы уклониться от них; Магнусу пришлось последовать к кафедре с бывшим, но скоро и будущим консулом, и там его взгляд встретился со взглядом Сцеволы.

Трибун пожалел, позволив слабости возобладать над рассудком.

— И ты с ним, брат? — спросил Гай, зловеще, как неясыть, парящая в тёмном небе. Магнус промолчал и снова озрился на дверь. Ги, может быть, в эту самую минуту моет полы гостиницы или выносит мусор, делает первые шаги во взрослую жизнь. Как он завидовал мальчишке! Как хотел бы оказаться на его месте! Зря — зря думают, будто простые радости жизни хуже, чем роскошь правительств!

У Феликса было две урны — в каждую из них он складывал по пластинке, в зависимости от рода кандидата, а его асикрит архивировал результаты в книгу. Он опускался и вынимал пластинки, кладя их в нужное место и, снова опускаясь, заставлял сердце биться чаще на один удар, не веря, что скоро всё закончится. Сенатос Палациум упал в молчаливое ожидание, которого не видел со времени начала заседания.

Приглядывая за пластинками, Магнус случайно понял, что его взор скрещивается со взором Сцеволы в то непродолжительное время, когда Феликс передаёт пластинку писцу. Но старший брат следил не за пластинками, а за ним — его мимикой, его жестами, прохаживаясь в поисках чего-то.

Гай вёл себя холодно — ещё холоднее было его лицо, на котором рассеялись блики наступающего вечера. Подёрнутый дымом свет плавил его силуэт на краешке глаз Магнуса, из образа магистра как бы освободился ревнительный новичок, использующий свой талант предугадывать и исследовать для эксперимента над друзьями.

Закончился сей дешёвый досмотр не без участия сенехаментора:

— Что же, по всей видимости, это последняя, — присовокупил Феликс. — Готовы услышать результат голосования, уважаемые кандидаты, сиятельные патриции и патрицианки Сената?

Магнус приготовился пожертвовать узами крови.

Патриции придвинулись к кафедре.

Сидящие встали, словно в приветственном жесте.

Зашуршали свитки.

Зазвонил колокол.

— Итак, новым главой Сената станет…

— Гай Ульпий! — опередил Сцевола, выхватив книгу подсчётов, как победный трофей. — Истинно прекрасная новость. Слава Богам, слава милостивым Богам!

В среде сенаторов загулял ропот. Феликс выразительно прокашлялся.

Снежная лавина будто навалилась на плечи Магнуса. Пока брат искрился гордой мужской радостью, он безрадостно представлял их ссору.

— Как ты смеешь?! — У Люциуса заиграли желваки на лице. — Что за дела, сенехаментор! Немыслимо!

— Ахаха, бесполезно! — довольно проворковал Гай. — Восславьте Богов, кольцо ждало нового консула, и оно дождалось его!

— Феликс, что происходит?! — Люциус затряс старика.

— Сто двадцать против ста двух, — с горечью отвечал Феликс. Его изумление граничило с титаническим спокойствием, он словно бы знал, что так выйдет.

Для Магнуса эта новость не значила ничего хорошего.

Он подался к дверям.

— Варрон, Варрон скорее! — остановил его Люциус. — Вето!

Гай напрягся. Глаза блеснули надеждой.

— Брат, совершишь ли ты глупость? — спросил он почти с детской уверенностью. — Встань рядом! Брат!..

Ему принесли стилос и табличку с восковым покрытием. С равнодушием Магнус на них посмотрел. Потом поднял глаза на Гая. В очертаниях его скул зарделась обида. Его будто бы подменили, простой увлечённый мальчик, замкнутый в своих мечтах, он обезумел с возрастом, и Магнус жалел его, хотя пристало жалеть его самого — младшие братья редко повторяют успех старших.

«Гай, ты закостенел в своём безумии», подумал трибун, ища место на табличке, где от него требовалось поставить подпись. «Я не виноват, что… так выходит… прости меня!»

— Ты не посмеешь, — лживая улыбка расщерила его губы.

Все услышали его вздох. Магнус нашёл тот кружок в филигранном обводе.

— Брат!

И вывел инициалы своего имени.

Сцевола не произвел ни звука, смирившийся с поражением гладиатор и то бывал менее пассивен, да и весь Сенат, как умирающий муравейник, врос в невыразимую тишину.

Кивнув Люциусу, трибун с чувством выполненного долга стал уходить. Его путь пролёг к дверям Сенатос Палациум. Никто не препятствовал ему, никому он был не нужен больше, защитник униженных и обездоленных отправлялся к униженным и обездоленным. Он выполнил свою роль. Он предал старшего брата.

Прошлое — в прошлом?

Ещё он дьявольски проголодался. Магнус воображал, как закажет мидии с луком, и как они с Гиацинтом отпразднуют его первый рабочий день кубком вина, а завтра он примется за дело Цецилия. Рано или поздно оно подойдёт к концу. Он не останется, чтобы помогать Силмаезу добиваться интеррексата или пестовать цезариссу Меланту. Его жизнь в Аргелайне завершится.