Эпитафия Любви (СИ) - Верин Стасиан

На ступенях Сената

МАГНУС

Боги, боги… сколько их вообще? Хорошие боги, плохие боги, вероломные боги, истинные боги, ложные боги, какие-то ещё боги, о которых не понятно, откуда они и что они хотят. В Сенате будто бы обсуждать нечего!

Магнус сел на задние ряды, как разгромленный, но выживший колесничий на скачках. Его попутчики, Данбрен и Агро, обманули его. Брата насквозь пропитала ненависть. Люциус, вопреки обещаниям, не удержался от унижения плебеев армией — по его мнению лучший солдат тот, которому платят — насколько глупейшая, надо заметить, мысль (на самом деле лучший солдат — этот тот, которого нет, но меткие высказывания почему-то приходили к Магнусу с опозданием).

В практически безвыходном положении народному трибуну грозило сказать последнее «прости» своей профессиональной репутации. Серая мгла приживилась с воздухом и безумием, как планктон в море, как теплота в телесной влаге. Сцевола и в храме политики не обошёлся без религиозных атрибутов, как голосовать за такого?

Коллеги манкировали его выходки, Люциус больше озаботился аргументами, чем мракобесием, у Денелона вид был отсутствующий, сенаторы от амфиктионов относились к воскурениям не иначе, как живому спектаклю. Из всех только Феликс Страборион догадывался, что Сцевола юлит, и помимо языка речи красноречиво передаёт его сущность и язык смрадного дыма — но Магнусу пока и в голову не приходило, что задумал старший.

Бодания Гая с экс-консулом отшумели договорённостью: судьба островитян решится к завтрашнему вечеру, когда вступят в силу результаты Выборов. У бедняг Данбрена и Агро (или как они там себя назвали?) шансы падали. Их распнут за инакомыслие, при Люциусе вероятность этого меньше, при Гае больше. Но что ему до островитян? «В тех богов, в которых не верите вы, мы тоже не верим», говорил ему Данбрен, до чего хитрая увёртка!

Ему было бы спокойнее, если станет известно, что участь Марка Цецилия не совпадёт с участью этих двоих. Он не забыл, для чего пришел на Выборы. А благодаря пассажам Сцеволы и Люциуса запомнит надолго.

И естественно, с него потребуют. Его закабалили. У него купили танец, и он его выполнит, как распутная девка, зная, что позор в суде смывается победой, но позор чести не смоется уже ничем.

Но при любом раскладе он выскажет брату «нет»: чтобы в Амфиктионии помещали в софронистерии? Да это верх глупости!

Магнус ещё колебался, когда экс-консул подошёл к нему.

— Голосование начинается, — хлестнул он, как плетью, этим нежеланным известием. — Надеюсь, всё идёт по плану. Я надену кольцо, а Денелон предложит Сенату объявить меня интеррексом, ссылаясь на обстоятельства. Мы договаривались, ты должен проголосовать за меня, помнишь?

«Не задолжал я никому». Его взгляд охватил расплывчатые черты лица Силмаеза, но оно — наподобие гладкой скалы, не за что уцепиться, вглядывайся не вглядывайся, ничего не увидишь.

«Выполнишь ли ты свои условия?»

— Диктатор, ха-ха! — сказал Люциус. — Прикрытие это. Он желает архикраторской чести, подари должность — и увидишь его на Аммолитовом троне.

— Вы не ограничитесь моим голосом, — отвернулся Магнус. — Право вето, вот что нужно. Вы защищаете тылы. За мой счёт.

— Нет, не за твой счёт.

— Если брат выиграет, есть узкий круг людей, имеющих право наложить запрет и перенести голосование. Архикратор, который известно где. Магистр оффиций это право теряет в силу своего выдвижения. Остаётся… кто бы мог подумать?

— Ты… прав! — Магнус не надеялся увидеть угрызения совести, но всё же, если присмотреться? Увы, расчёт купца на предполагаемую прибыль. — Быть может, мне потребуется твоё вето. Но это запасной вариант. Считаешь, у одного Сцеволы припрятана лишняя пешка?

«Как бы мне не оказаться этой пешкой».

— Устал я угадывать, у кого пешка, у кого ферзь, какие есть боги и кто там убил чьего священника.

— Слышал, что предлагал твой братец? Иногда я спрашиваю себя… Люциус, какие они братья? Ты и он… как огонь и вода. Ты — разумный человек, Варрон. Реформы любят разумных людей. Он — выскочка. Если он наденет консульское кольцо…

— И когда вы стали неверующим?

— Если он наденет кольцо, Амфиктиония в большой опасности, — в его тоне, как зуб из болящей десны, прорезывался страх. — Что же до твоего вопроса. Мои боги — это Архикратор Тиндарей и цезарисса Меланта. И пока я предпочитаю служить им.

— Или же ваш бог — это вы?

Ответ Люциуса заглушил колокол, раззвеневший четырьмя ударами в наступлении нового этапа Выборов. Группа рабов раздала по две золотые пластинки. Одну с виверной Ульпиев, вторую с чёрным львом Силмаезов. На кафедре тем временем водрузили фарфоровую урну для сбора голосов.

Хотя жрецы и перестали дымить, и в принципе исчезли с возвышения, как потом заметил Магнус, воскурение изрядно наследило в воздухе, в добавление к тому умножились дискуссии и к оглашению Феликсом начала голосования стало уже непонятно: дым властвует над сенаторами, или прогоняют его их возбуждённые речи.

Дискуссии велись и когда сенаторы выстраивались у кафедры, поочерёдно кладя в урну пластинки. В них было достаточно гордости, чтобы неспешно подходить и уходить, но достаточно ли ума, чтобы правильно выбрать? С Магнусом никто не заговаривал, в дискуссии он не вступал. Занявшись предполагать, кто из них изберёт Гая, трибун с удивлением обнаружил, что подсознание, память и логическое мышление не откликаются — и сомнения, а может быть даже и вера, начали поедать его трезвый рассудок, закрепощать мысли на служение химерам. Забытая по желанию проповедь авгура Хаарона выпятилась из той части разума, где томятся сущности, противоречащие картине мира и потому отброшенные, как нежелательные: «Двое возвращают Башню на место! Да, я знал, я видел это! Их ждёт награда, о которой они и представить не могли — вместе они стоят на верхушке шпиля, а титаны под Башней улыбаются. Рукоплещут все стражи. Ночь отступает, начинается день, золотой, как эфиланская корона, и жаркий, как солнце!»

О, безусловно, это главный поворот карьеры старшего брата, и он добивается того же, что и Люциус, права вето. За красивыми сказочками про волю богов таится боязнь быть опозоренным и выдворенным на задворки истории. К тому стремился Гай, как расстался с пелёнками, рассказанная им биография ясно показала, правда, опустив его тщедушность, его привязанность к материальным благам, его головные расстройства, еженощно посещавшие его в детстве. Нет сомнений, что и Гай приготовил «пешку» на случай поражения.

С ней он взойдёт на верхушку шпиля.

Голосование шло — а день замер. Свет не краснел. Вырезанные в купольном своде окна были синими, как и небо за ними, безоблачное, наслаждающееся уходящим летом. Трудно было сказать, сколько прошло времени. Поток сенаторов подходил и подходил, звенели глухо пластинки, проголосовавшие рассаживались по местам. Настала и его очередь — и Магнус Ульпий Варрон бросил одну из пластинок в урну, небрежно, с тяжёлым сердцем и пустой головой, на дактиль вскинув подбородок, мол, чтобы сохранить последние черты достоинства.

Затем поток сенаторов унёс Магнуса на прежнее место. Туда явился и Люциус, эта улыбающаяся неживая кукла, купленная в лавке для юных политиков.

— Ты сделал правильный выбор?

— Не сомневайтесь, — наврал себе Магнус и протянул пластинку с виверной Ульпиев.

Его выбор не был правильным, но он был необходимым.

— Полдела сделано, — удовлетворённо пропыхтел Силмаез. — А если повезёт, и дело.

— Я об этом пожалею завтра, или повремените?

— Что за слова! Твой выбор изменит ход истории.

— А Цецилий…

— Его выведут из тюрьмы.

— Замечательно, — и он не блефовал. Невиновный выйдет на свободу, что это значит? Верно, врата к возобновлению расследования открыты. Берегитесь, Лефон и Реюс Фаузиний.

Он доведёт дело до конца.

— Куда отправишься после Выборов? — перебирая в руках пластинку, спросил Люциус.

— Уеду. Но перво-наперво отправлю за решётку настоящих виновников.