Девочка и тюрьма. Как я нарисовала себе свободу… - Людмила Владимировна Вебер

То есть настрой у всех благостный, самый подходящий, чтобы что-то попросить. И тут я вижу, что Вадим этот дергает Маришку за ее длинные локоны. Легонько так… Она отмахивается, говорит что-то… А он смеется, дергает дальше…

Этот мальчишеский жест Вадима, и вся эта уютная почти семейная сцена меня немало изумили! Словно брат дергает сестру за косички. И на секунду создалось ощущение, что все мы – в игре, и эти люди – играют. Вернее – эти «дети». И сейчас они не в тюрьме, а где-то на детской площадке. Играют. В «полицейских» и «воров». Фантастическое ощущение! Поэтому и запомнилось…

Дело тут было в Вадиме, в первую очередь. Он столько лет проработал на «шестерке», проводя здесь дни и ночи, что это место стало для него как бы вторым домом. Плюс он был одним из тех сотрудников, кто все-таки видел в заключенном человека. И это считывалось в каждом взгляде и жесте Вадима. Поэтому вскорости, когда он объявил, что выходит на пенсию и увольняется, девчонки завздыхали: «Блин, еще одним нормальным сотрудником меньше!..»

Ну плюс и Маришка за все эти годы поневоле сроднилась с этим местом. Шли годы, заключенные приезжали и уезжали, а Маришка все еще сидела на «шестерке». И для сотрудников, также годами торчащих в этих стенах, она стала практически своей. Поэтому на многие моменты, связанные с Маришкой, смотрели сквозь пальцы. Ей было позволено то, что не позволялось другим.

Взять ее спальное место. Оно находилось в одном из углов камеры. И было обустроено совершенно по-домашнему. На пестром пушистом покрывале лежали всяческие плюшевые подушечки и мягкие игрушки. На стене – наклеены вырезанные из фольги звездочки и разные милые картинки. По периметру нар натянуты резиночки, которые выполняли роль карнизов. С них свисали огромные цветастые платки. Когда Маришка к себе забиралась, то задвигала эти импровизированные шторы и пряталась за ними ото всех словно в шалаше.

И сотрудники закрывали глаза на все эти явные нарушения. Они словно бы ничего не замечали, хотя ни игрушек, ни картинок на стене, ни занавесок в СИЗО иметь было нельзя. Просто категорически! Занавешивание вообще было одним из самых главных поводов докопаться до заключенного. Никто, конечно же, не осмеливался занавесить свое спальное место среди бела дня по примеру Маришки. Да и она сама делала это не особо часто. Но почти у всех были натянуты веревочки, где время от времени требовалось повесить какое-нибудь полусырое полотенце или футболку. Чтоб досохло. Так дежура временами настолько лютовали, что, увидев в глазок такое висящее полотенце, распахивали корму и начинали орать: «Эй! Опять занавесилась! А ну сними! Не положено!» Еще иные, особо вредные дежура, очень любили во время проверок или обысков пообрезать эти маленькие веревочки. Хотя они обычно завязывались так, чтобы не было видно со стороны. Но Маришкины причиндалы оставались в сохранности…

Хотя нет. Однажды один дежур все же докопался до Маришкиного занавешивания. И вот как это вышло.

Это был новенький дежур по имени Леша. Едва он появился в нашем крыле, девчонки мигом дознались, кто он, что он и откуда прибыл. В принципе в женском СИЗО каждый новичок мужского пола брался в оборот: с ним и заигрывали, его допрашивали, с ним пытались выстроить какие-то отношения. И только от самого сотрудника зависело, что ему делать с этим женским гипервниманием. Как реагировать? И некоторые, молодые и недалекие, «плыли», начинали ответно эмоционировать и болтать.

Этот Леша сразу же разболтал, что его перевели с мужской зоны, что сам он родом из деревни. Да ему и болтать не пришлось – и так было видно, что это очень простой сельский парень. Который впервые оказался в городе и тем более впервые среди стольких женщин. Он велся на абсолютно все заигрывания наших девчонок. Смешно смущался и краснел. Но особенно он был очарован, конечно же, Маришкой. Мы видели, как он перед ней млеет. И не зная, видимо, как еще к ней подступиться, по какому такому поводу с ней заговорить, стал доматываться до ее занавешенного места.

– Заворжан! – кричит он в корму.

– Что? – Маришка вынуждена просыпаться и бежать на зов.

– Почему твое место занавешено?

– Да я сплю, епэрэсэтэ! – ругается не выспавшаяся и от этого очень злая Маришка.

– Ясно. Но занавешиваться запрещено!

– Да ладно тебе! Я пошла! – Маришка спешит закончить этот пустой разговор и снова улечься спать.

– Не да ладно, а пиши объяснительную!

– Чего?

– Пиши объяснительную!

– Значит так, да?

– Значит так!

– Хорошо, напишу!

– Когда?

– Завтра!

– Ладно!

И Маришка идет спать. Разумеется, совершенно ничего не собираясь писать.

А назавтра разговор повторяется один в один, с той лишь разницей, что Леша теперь доматывается с объяснительной.

– Заворжан!

– Чего?

– Где объяснительная?

– Завтра напишу!

И так тянулось несколько дней подряд. Пока Маришка не шуточно так разозлилась.

– Людка! – позвала она меня к себе после очередного «сердечного» разговора с Лешей. – Ты же рисуешь, да?

– Ну да…

– А ты можешь нарисовать… Знаешь, такую картинку – где я отдаю этому Леше объяснительную?

– Хмм… Типа как сценка с персонажами?

– Ну да. Чтобы главное было видно объяснительную эту. Хочу отдать ему эту картинку. Пусть успокоится, наконец!

Мне стало интересным поучаствовать в этой шутке, и я нарисовала следующую картинку: Маришку – со всеми ее особенностями, лицо, фигура, волосы. И Лешу – тоже очень похожим, в защитной форме, с простецким веснушчатым лицом. В руках Маришкина фигурка держит объяснительную, похожую на свернувшийся клубком свиток. И этот свиток такой длиннющий, что заполонил все свободное пространство между фигурками. А в самом начале свитка – надпись: «Объяснительная». Маришка как увидела эту картинку, схватилась за бока от смеха: «Ну пусть только теперь он придет делать мне мозги!» «Делать мозги» на тюремном жаргоне означало мотать нервы. Это было весьма популярное здесь выражение.

А Леша не заставил себя долго ждать. Тут как тут! Открыл корму:

– Заворжан! Написала объяснительную?

– Ага! Несу!

И Маришка понесла к нему картинку. Отдала, смеется. И не знаю, что там подумал этот Леша, но тема с объяснительными была закрыта. А вскоре и сам Леша испарился с наших глаз долой. То ли его перевели в другое крыло, то ли вообще убрали из СИЗО. Таким простецам в женской тюрьме совсем не место…

А так больше к Маришкиным вещам никто не лез. И весь ее угол выглядел таким уютным и ламповым, что глаза радовались. Она умела обустраивать пространство вокруг себя максимально эргономичным образом. То ли природный талант, то ли долгая тюремная практика – но все ее многочисленные