ГРОМОВЫЙ ГУЛ. ПОИСКИ БОГОВ - Михаил Лохвицкий (Аджук-Гирей)

Но подумал он об этом безразлично, как о чем-то, не имеющем к нему отношения. Не это стало теперь важным для него и не то, что он будет вторым человеком на земле и первым из джегуако, взошедшим на Ошхамахо, — кто, в конце концов, узнает об этом, кроме Чебахан? — главным было другое — довести намеченное до конца, чтобы в будущем, до тех пор пока душа не покинет его, сознавать, что он достиг поставленной перед собой цели и снова доказал себе, что он не земляной червь, а мужчина с усами.

Теперь следовало побыстрее подыскать пристанище для Чебахан, Самыра и Хабека, спуститься пониже, нарубить сухих сучьев для костра и, не откладывая, пойти к вершине. Он прикинул, что нагорье, на котором они остановились находится примерно, на уровне пояса Ошхамахо и до головы его, наверно, не более чем три четыре крика. По равнине такое расстояние можно пройти запросто, даже не заметив пройденного пути, но здесь придется лезть в гору, среди скал и промоин, по льду и снегу, остерегаясь лавин, расщелин и осыпей. Лучше, пожалуй, обойти туловище Ошхамахо по поясу и поискать более безопасной дороги наверх. А ведь издали склоны Ошхамахо не выглядели такими крутыми, по ним, казалось с большого расстояния, можно было въехать на арбе, запряженной сильными быками.

С левой стороны нагорье подходило к пропасти, из которой выплывали хмурые мокрые тучки. Чебахан, накинув на себя заячье покрывало, направилась к пропасти, наверно, чтобы посмотреть на горы сверху.

Озермес крикнул ей:

— Осторожнее, белорукая, не подходи к обрыву.

Она замедлила шаг, потом отпрянула и, повернувшись, замахала ему рукой.

Он, взяв топор и досадуя на задержку, направился к ней.

— Что ты там увидела?

На расстояний в четыре прыжка от края пропасти поднималась заостренная, неприступная, с гладкими cтенами скала, на которой прочно сидело большое, похожее на растрепанную шапку, сложенное из толстых переплетенных сучьев гнездо. Из гнезда высовывалась крупная светло желтая птичья голова на длинной серой шее, с загнутым книзу клювом и остроконечной, как у муллы, черной бородой. Из гнезда доносилось курлыканье.

— Кто это? — прижавшись к плечу Озермеса, спросила Чебахан.

Услыша ее голос или заметив их, птица повернула к ним голову. У нее были пронзительные белые глаза в красных кружочках. Озермес подумал, что если бы Тха понадобился стражник, преграждающий человеку доступ к нему, ничего более жуткого, чем эта птица, он бы создать не смог. И тут же вспомнил Безусого Хасана, рассказывавшего об огромном бородатом орле, который живет где то за облаками и похищает из отар маленьких овец и ягнят.

— Знаю, кто это, — сказал он Чебахан, — его называют бородачом, крадущим ягнят.

Бородач, курлыкнув, поднялся, встал на край гнезда, вцепившись когтями в сук, и заворочал своей хищной головой. На ногах у него были долгие, до самых когтей, штаны из серых перьев. Осмотревшись, он распахнул длинные узкие крылья, по человечьи свистнул и полетел, описывая круги и медленно поднимаясь. Когда тень от бородача заскользила по лугу, Самыр в один прыжок оказался возле Хабека, навалился на него грудью, подмял под себя и, задрав морду, оскалил зубы. Хабек, ничего не поняв, взвизгнул, выбрался из под Самыра и, скуля, побежал к Чебахан. Она подняла волчонка и прижалась щекой к его шерстке. Озермес неодобрительно покосился на них.

— Ты слишком балуешь этого неженку, белорукая. Боюсь, он вырастет зайчихой, а не волком или собакой.

Чебахан, не поднимая головы, исподлобья посмотрела на него.

— Он еще маленький, но скоро подрастет, и его уже никто не возьмет на руки. И я бы, наверно, тоже вскрикнула, если бы на меня так неожиданно кто-нибудь навалился.

Озермес наблюдал за полетом бородача. Немного поднявшись, тот, не шевеля крыльями, удалялся, все уменьшаясь, пока не растворился в небе. Какие еще стражи могут встретить человека, поднимающегося на вершину, да и нужна ли охрана всемогущему Тха?

Все, что было внизу, и черные лесистые хребты, и глубокие ущелья, и просторные луга, все сливалось воедино, в голубоватую, испещренную какими то светлыми пятнышками равнину, похожую на поверхность моря, которую рябит ветерок. Многоцветной, многоголосой земли словно не существовало. Озермес огорченно вздохнул, ибо в нем все время жила надежда на то, что с Ошхамахо он сумеет увидеть и Кавказ, и море, за которое ушел его отец.

Постоянно дувший ветер был бесшумным. В мертвой тишине слышались лишь непонятный, напоминающий разговор иноземцев, скрипучий говор птенцов бородача в гнезде и затрудненное дыхание Чебахан.

Из пропасти поднялось темное облако, окутало их и обрызгало холодными капельками воды.

— У-у... — Чебахан поежилась. — А снизу облака кажутся теплыми.

На мгновение ослабнув, Озермес, как в мутную воду, погрузился в омут неопределенности с ее извечным вопросом: что будет? Ничего постыдного, недостойного мужчины в его слабости не было. Те люди в ауле, которые, делая выбор — уйти им или остаться, решили не уходить, а защищать аул, тоже безмолвно вопрошали у Тха и у самих себя, что же с ними будет... Он обтер влажное лицо ладонью, посмотрел на солнце, уже проделавшее половину своего пути, и, заторопившись, сказал, чтобы Чебахан поискала в скалах под обрывом какую-нибудь пещеру. Она молча кивнула. Озермес не помнил, говорил ли он ей раньше, что на вершину Ошхамахо поднимется один, кажется, не говорил, но Чебахан не просила, чтобы он взял ее с собой, наверно, потому, что и она, не спрашивая его, сама сделала свой выбор.

Озермес побежал вниз, отыскал несколько старых, умирающих кустов и нарубил сучьев. Когда он вернулся, Чебахан сказала с довольной улыбкой, что Самыр помог ей найти надежное пристанище,

— Я ходила среди скал, искала, он откуда-то залаял, я повернулась и вижу — из вон той норы торчит его хвост...

Низкая, с узким лазом пещера, была, видимо, чьим-то брошенным логовом, на сухом полу валялись слежавшаяся трава и ошметки шерсти. Озермес забрался внутрь, осмотрелся и, выбравшись наружу, сказал, что ничего лучшего найти невозможно.

— Вы вполне поместитесь там. Самыр пусть лежит у входа. Снаружи поставь казанок с огнем. Если даже хозяину логова взбредет в голову вернуться, огонь отпугнет его. До воды близко, видишь озерцо? Там чисто, это талый лед.

Чебахан, соединив свои шнурки брови, внимательно слушала его.

Занеся в пещеру поклажу, он с сомнением произнес:

— Не знаю, как быть с ружьем, луком... Не стоит, пожалуй, идти на Ошхамахо с оружием, кто знает...

У Чебахан потемнели глаза, она хотела что-то сказать, но в это время в небе раздалось посвистывание. Они увидели бородача, который с каким-то рыжим зверьком в когтях, сложив крылья, стремительно падал, словно задумав разбиться о скалы. Хабек, услышав свист, оскалившись, юркнул в пещеру. Самыр, показав клыки, пометался и сел, подняв глаза к небу. Не долетев до нагорья, бородач распростер крылья, описал над лугом круг и скрылся за краем пропасти. Чебахан облегченно вздохнула.

— Я думала, бородач свалится нам на головы. Кого он добыл?

— Не узнала? Клятвопреступницу, по моему, она еще живая была. Что ж, белорукая, здесь вы будете в полной безопасности, вас бородач не тронет, а чужие сюда и близко не подойдут. Тот, кто устроил себе логово рядом с таким страшным соседом, был не глуп.

— А кто мог жить здесь?

— Не знаю, может, барс. Заберись в пещеру, белорукая, полежи, поспи. Хабека все таки держи при себе. Мне пора, Самыр, ты останешься. Да, да, ты будешь здесь!

Самыр огорченно взглянул на него, отвернулся и, поджав хвост, уселся у входа в пещеру.

— У-у, как же я забыла! — всполошилась Чебахан. — Подожди!

Она влезла в пещеру и выбралась оттуда с куском вяленого мяса.

— Возьми, вдруг проголодаешься. Да будет путь твой легким, муж мой.

Озермес, кивнув, взял мясо и сунул его за пазуху, Чебахан присела, вытащила из кармана мох и, сощурившись, чтобы пепел не попадал ей в глаза, стала раздувать спящие угольки.

Озермесу захотелось сказать ей: не бойся за меня, но если я не вернусь через два, от силы три дня, уходи отсюда, не вздумай искать меня, Самыр доведет тебя до поляны, а потом... Тут мысль его словно оступилась и захромала, ибо додуматься до того, как быть Чебахан, оставшись одной и, время спустя, вдвоем с ребенком, он не смог. Чебахан, подняв голову, вопрошающе посмотрела на него ясными, спокойными глазами, и он, устыдившись своих несказанных слов, напустил на лицо строгость, прощально махнул рукой, одним прыжком перескочил через отражавшее облако озерцо и, не оглядываясь, зашагал среди валунов.

Что он просчитался, предполагая, будто расстояние до вершины всего лишь в три четыре крика, Озермес понял, когда солнце, переехав через свой верхний перевал, стало медленно скатываться вниз. Не знавший усталости, он, возможно и от того, что слишком быстро шел, почти бежал, ощущал одышку и тяжесть в голове. Временами казалось, будто кто-то бьет его кулаком по вискам. Азарт снова ожил в нем и подгонял, как плеть подстегивает коня, но, несмотря на стремление поскорее добраться до вершины, он был вынужден пойти медленнее.