Правильный ход - Лиз Томфорд
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Она проводит ладонью по моему лицу, пьяная и такая восхитительная.
— Да? — спрашиваю я.
— Ты мне нравишься.
Из моей груди вырывается смех. — Ты мне тоже нравишься, Миллс.
— Ты меня поцелуешь?
— Ты же не хочешь, чтобы я целовал тебя, помнишь?
— Я передумала.
Может, и так. Может, и нет. Но нет такого мира, в котором Миллер Монтгомери могла бы попросить меня поцеловать ее, а я бы ей отказал.
Все еще держа руку на пряжке, я наклоняюсь, прижимаясь носом к ее носу. Она улыбается, и как только ее губы изгибаются, я прижимаюсь своими к ее губам, стирая улыбку с ее лица. Из ее горла вырывается сладкое мяуканье, поэтому я целую ее еще мгновение, прежде чем отстраниться.
Она облизывает губы, снова улыбаясь, прежде чем откинуть голову на подголовник. — Спасибо.
— Всегда пожалуйста, детка. Я со смехом качаю головой, закрываю дверцу и сажусь сбоку на водительское сиденье.
После того, как мы зашли в McDonald's и потратили там больше денег, чем я считал возможным, девочки немного протрезвели, и когда мы вернулись в дом, Кеннеди вошла первой.
— Ты издеваешься надо мной, — говорит она, когда мы с Миллер все еще стоим на крыльце.
— Ты не сказала ей, что Исайя остановился здесь, да?
Миллер стонет. — Я совсем забыла.
Заходя в дом, я закрываю за нами дверь только для того, чтобы обнаружить, что мой брат, выглядящий как самый большой долбаный придурок, сидит в гостиной с широкой ухмылкой на лице. — Я не знал, что ты тоже здесь остановишься.
Кеннеди закатывает глаза. — Я бы никогда не согласилась на это, если бы знала, что ты здесь.
Исайя прижимает руку к сердцу. — Ты всегда знаешь, что сказать, чтобы ранить меня, Кенни.
Я знаю, как усердно Кеннеди работала, чтобы ее воспринимали всерьез. В команде нет ни одного парня, который не считал бы ее лучшим спортивным тренером, который у нас есть, но мой брат не может не флиртовать с ней, даже если бы от этого зависела его жизнь.
— Кеннеди, хочешь, я отвезу тебя обратно в город? — предлагаю я. — Я могу отвезти тебя домой, если ты не хочешь здесь оставаться.
Она снова поворачивается, чтобы проанализировать моего брата. — Нет, все в порядке. Только не будь придурком, хорошо?
Исайя оживляется. “Похоже, мы будут спать в одной комнате для гостей. Я люблю обниматься, Кен.
— Я ведь попросила тебя не быть придурком.
Я указываю на заднюю дверь. — Исайя, ты в фургоне Миллер снаружи.
Лицо Кеннеди расплывается в победоносной улыбке.
— Прекрасно. — мой брат подчеркивает это слово. — Но утром я приготовлю тебе завтрак, и он тебе понравится. Какие яйца ты любишь?
— Вареный. Пашот.
— Замечательно, — невозмутимо отвечает он. — Пожалуй, я посмотрю несколько видеороликов на YouTube о том, как это сделать, потому что я понятия не имею, как варить яйца-пашот, но я могу обещать тебе, что они будут идеальными. Так что, удачи тебе не влюбиться в меня завтра, Кеннеди Кей!
Исайя выходит на задний двор, сотрясая дом, когда закрывает дверь.
Кеннеди с улыбкой поворачивается к нам. — Комната для гостей в этой стороне?
— Первая дверь направо. Ванная комната через коридор.
— Она действительно нравится твоему брату? — тихо спрашивает Миллер, когда ее подруга оказывается вне пределов слышимости. — Я не понимаю, он шутит в половине случаев.
— О, она ему нравится. Он ведет себя так чертовски странно, только когда влюблен.
Я переплетаю свои пальцы с пальцами Миллер, увлекая ее по коридору в свою комнату. — Пойдем со мной.
Открыв дверь, я позволяю ей войти первой. Она не спеша оглядывается по сторонам, потому что никогда раньше здесь не была. Ее правила нашего романа не позволяли нам делить постель до той ночи в Сан-Франциско, когда Макс заболел. Когда мы дома, мы весело проводим время в ее комнате, и я укладываю ее в постель, прежде чем вернуться сюда, чтобы поспать одному.
В моей спальне почти ничего нет. Комод. Ванная комната. Радионяня и фотография Макса на тумбочке рядом с моей кроватью.
На моем комоде есть еще несколько фотографий в рамках. Одна фотография, на которой мы с Исайей впервые играли друг против друга в мейджорах, несколько наших детских фотографий, а некоторые с нами и нашей мамой. Есть еще фото, где только она.
Миллер подходит прямо к нему, берет с комода, и я физически вижу, как она трезвеет, глядя на нее. — Она прекрасна.
— Да, она была такой.
— Мэй, верно?
Я киваю, стоя у двери и держа руки за спиной, преодолевая искушение протянуть руку и прикоснуться к ней. Она хорошо выглядит здесь. В моей комнате. В моем доме.
Миллер ставит рамку на место, нежно проводит руками по другим снимкам и не торопясь разглядывает их все. — Всегда были только ты и Исайя, да?
— С тех пор, как она умерла, да.
Ее внимание возвращается ко мне. — Ты ему хороший брат. Растишь его так, как ты умеешь. Пожертвовать своим детством и выбором колледжа, чтобы остаться поближе к дому
— Он мой брат. Я бы сделал для него все.
Она мягко улыбается. — Точно так же, как ты готов на все ради Макса.
— И ради тебя тоже.
Она переводит взгляд на меня, и застенчивый румянец заливает ее щеки. Она не из тех, кто стесняется, но девушка пьяна, и из-за этого сегодня вечером я вижу в ней совершенно новую сторону.
— Я сделаю для тебя все, что угодно, — повторяю я. — Ты знаешь это?
— Я думаю, что тоже сделаю для тебя все, что угодно.
Я не показываю этого на своем лице, но если бы у меня было такое выражение, какое сейчас испытывает мое сердце, я бы ухмылялся как идиот.
Она продолжает рассматривать фотографии моей семьи в рамках. — У тебя когда-нибудь был человек, с кем можно поговорить обо всем, через что ты прошел? Потерять свою маму в юности, а потом растить и себя, и своего брата?
Она может и не ведать, что творит, но подвыпившая Миллер, говорящая все, что ей заблагорассудится, разбивает мое сердце вдребезги, я неделями уговаривал себя держать это в себе, чтоб не вываливать все это на неё.
Когда я не отвечаю, она оглядывается на меня.
Я качаю головой, чтобы сказать ей «нет».
— Ты же знаешь, что можешь поговорить со мной.
— Я знаю, что смогу, но какой смысл в этом? Ты уезжаешь меньше чем через неделю.
Мягкая улыбка Миллер слегка гаснет, прежде чем она поворачивается обратно в мою комнату, игнорируя мой вопрос
