Заговор генералов - Владимир Понизовский

Собрались представители одиннадцати частей. На повестке — доклады с мест, текущие вопросы, вопрос о газете и его сообщение о Московском совещании.

Выступил бородач-унтер:

— Наши товарищи, солдаты и матросы, арестованные за июль, все еще сидят в «Крестах» и других тюрьмах, сидят без суда и следствия! Вы знаете, они объявили голодовку. К ним приезжали два члена ВЦИК — меньшевика, обещали прекратить издевательства. Наши товарищи поверили. А все осталось, как при царе! Товарищ из нашего полка, солдат Баландин, продолжает голодовку. Товарищ Баландин, замученный палачами революции, приближается к смерти!..

«Вот вам и революция, и красные банты… Как и при Николае, наши сейчас в „Крестах“… И на фронте, как при Столыпине, заседают военно-полевые суды и наших ставят к стенке», — подумал Антон.

Дошла очередь до него. Он пересказал московские впечатления. Солдаты приняли бурно. Особенно когда передал он смысл речи Корнилова.

— Всех нас казнить руки чешутся? Гляди, притупим когти!..

— Да, товарищи, как учит Ленин, коренной вопрос всякой революции — это вопрос о власти в государстве. Сейчас эту власть пытаются захватить бывшие царские генералы. Французская буржуазия нашла такого генерала — Кавеньяка, который расправился с парижскими пролетариями. Русская буржуазия нашла Корнилова. Теперь, как сказал Владимир Ильич, вопрос историей поставлен так: либо полная победа контрреволюции, либо новая революция!

Ночью, когда они возвращались с делегатского совещания, Дзержинский снова заговорил о встречах Антона с Милюковым и последнем предложении профессора-кадета.

— Вы не забыли, Антон, наш разговор в Кракове, на улице Коллонтая? спросил Феликс Эдмундович.

— Помню слово в слово.

Тогда, в одиннадцатом, они завели разговор о провокаторах. Кажется, повод дал он: сказал, что хочет скорей добраться до Парижа, чтобы разоблачить агента, выдавшего царской охранке его, а еще раньше — Камо, Ольгу, Красина и других товарищей, связанных с «делом об экспроприации» денег царской казны на Эриванской площади в Тифлисе. Теперь имя этого провокатора известно: Яков Житомирский. Но тогда… Выслушав его план разоблачения агента, Дзержинский сказал: «На ловца и зверь бежит — я сам вот уже год работаю над материалами о провокации в подпольных наших организациях». И предложил Антону: не хочет ли и он работать в комиссии. Путко готов был стать помощником Юзефа в этом деле. Но после того, как переправит делегатов на конференцию и съездит в Париж. Новый арест отодвинул их встречу на долгие годы.

— Такая комиссия ныне нужна нам, — развил теперь свою мысль Дзержинский. — И особенно понадобится она нам в будущем. Видите сами: Милюков уже взял на вооружение методы царской охранки и начал засылать к нам своих осведомителей.

— Могу лишь повторить давнее: готов работать вместе с вами, Юзеф, Путко все еще не привык к его настоящему имени.

— Договоримся так: когда окажетесь в Питере, непременно разыщите меня. Если произойдет что-либо важное на фронте — напишите.

Он назвал адрес. Протянул руку:

— До видзенья!

Антон вернулся на Полюстровский.

— Не можете остаться еще хоть на денек? — спросила Надя.

— Не могу. Приказ. А я — солдат. — Он начал собирать ранец. — Едва поспеваю на поезд.

Девушка пошла провожать его по молчаливым ночным улицам.

— Пишите мне, ладно?.. Сердце так болит и колотится!.. Я, как тогда говорила, Антон… Антон Владимирович, так и все это время…

— Не надо, Наденька.

— Поверьте, нету мне жизни без вас!..

Его горло свело спазмой. Но что он мог ей ответить?..

— Непременно буду писать, — глухо проговорил он.

Часть вторая

«А БОЙ ВЕДЬ ТОЛЬКО НАЧИНАЛСЯ…»

Глава первая

24 августа

Ставка. 24-го августа (ПИ А). В Рижском районе наши войска, перейдя реку Аа Лифляндскую, продолжают дальнейший отход до побережья Рижского залива в северовосточном направлении. В районе Псковского шоссе наша пехота отошла в район Зегевольд — Лигат, в 25 верстах юго-западнее Вендена. Войска, действующие в восточном направлении от Риги, продолжая под натиском противника отходить, достигли примерно линии Клингенберг Фридрихштадт. На Двинском направлении оживленный артиллерийский огонь. На остальном фронте перестрелка.

Поручик Антон Путко и старший фейерверкер Петр Кастрюлин ехали в Могилев.

Поезд уже оставил позади фронтовой район и одновременно, будто обозначено было на некоей небесной карте, полосу беспробудных холодных осенних дождей и привез их в ясное лето. Тот же поезд, одолев невидимый рубеж, отъединил их от оставленных на позиции товарищей, с которыми еще несколько часов назад они делили общую судьбу, укладывавшуюся в два обнаженных понятия: жизнь и смерть. И уже нахлынули приметы тыловой жизни. Появились штатские пассажиры. В проходе мальчишка-нищий фальцетом пел:

Ты, говорит, нахал, говорит,Каких, говорит, мало,Но, говорит, люблю, говорит,Тебя, говорит, нахала!Ты, говорит, ходи, говорит,Ко мне, говорит, почащеИ, говорит, неси, говорит,Конфет, говорит, послаще!..

Конфет побирушке не давали — не было, но котомка его разбухла от хлебных корок. Ни Антон, ни Петр не чаяли, не гадали, что окажутся вдруг в этом поезде. Вчера вечером Путко вызвали с батареи в штаб дивизиона:

— Прочтите и примите к исполнению.

На бланке телефонограммы он прочел: «По требованию главкосева прошу командировать от вверенной вам части в Ставку одного офицера для ознакомления с системою английских минометов и бомбометов новейших конструкций и присутствия при испытании их для распространения сведений об этих минометах в войсках. Если представится возможным, прошу командировать поручика Путко».

— Ишь в какой чести вы в самом штабе фронта! — не без зависти откомментировал капитан Воронов. — Что ж, бог в помощь! Гляньте и на сию цидулю, — он протянул еще одну бумагу. — Может, посоветуете, кого?..

Это также была телефонограмма: «По требованию начштаверха для пополнения георгиевского батальона прошу командировать Могилев-губернский одного рядового или ефрейтора, имеющего хотя бы одну Георгиевскую награду, крест или медаль. Командируемый должен быть обязательно из раненых и отличной нравственности. Выбор под личную ответственность…»

Антон сразу подумал: Петр Кастрюлин! Хоть и жаль ему было расставаться с давним другом и отличным артиллеристом, но что-то подсказывало: солдат-большевик будет нужней всего там, в георгиевском батальоне. Всплыло перед глазами: штаб-ротмистр в Георгиевском союзе и ящики картотек. И разговор с Дзержинским перед отъездом.

— Кастрюлина надо послать, — назвал он Воронову. — Подходит по всем статьям: и крест, и медали, и раны только-только зализал.

— Ну что ж, — согласился командующий дивизионом. — На себя потом и пеняйте. Вот и отправляйтесь вместе. — Добавил: — А вашу раздрызганную батарею мы все равно решили отвести во второй эшелон, на отдых и пополнение.

Пополнение… Эта последняя неделя была самой тяжелой за все многие месяцы пребывания Антона на фронте.

К вечеру шестнадцатого августа добравшись до позиций батареи в районе Икскюля — на юг от Риги по восточному берегу Двины, — он сразу уловил перемену, происшедшую за дни его отсутствия. Нависла напряженность. Противоположный берег, казалось, превратился в живое существо: беспрерывно сопел, урчал, ворочался. То и дело с того берега открывали стрельбу. Привычное ухо отмечало калибры орудий, мозг суммировал плотность огня. Противник расходовал боеприпасы щедро — это говорило о многом. Подтвердятся ли разговоры о новом наступлении немцев? С нашей стороны никаких реальных усилий для отражения натиска не предпринималось: ни резервов, ни замены негодной матчасти, ни подвоза снарядов хотя бы до комплекта. Доходили даже слухи, что части и слева, и справа, и сзади оттягиваются в тыл, перебрасываются на другие участки. Окопнику всегда самым важным кажется свой пятачок. На деле события, видно, развернутся совсем на другом, известном верховному командованию направлении… Но Путко вспоминал зловещие слова Корнилова, и тревогой сжималось сердце.

Восемнадцатое августа прошло необычно тихо, не считая стычек с разведчиками противника. Высоко в небе, недосягаемые для огня, проплыли через линию фронта германские цеппелины.

А на рассвете девятнадцатого началось. С того берега на русские траншеи и окопы обрушился яростный смерч. Немецкие орудия били прицельно. Еще до начала боя на батарее Путко вышли из строя две гаубицы и нескольких человек из прислуги ранило. Потом огненный вал передвинулся на второй эшелон, и пошла на форсирование реки немецкая пехота.