Демон, которого ты знаешь - Айлин Хорн

окно, расположенное за спиной Лидии, я увидела, что небо на улице потемнело. Подождав еще какое-то время, я решилась заговорить, чтобы как-то стимулировать собеседницу.

– Знаю, это может быть нелегко… – начала было я, но Лидия прервала меня, подняв руку:

– Не надо. Я думаю.

Я решила подождать еще немного. Наконец Лидия глубоко вздохнула и сказала:

– Извините, нет. Я не могу подобрать нужные слова. То есть я хочу сказать, что он был отличным отцом во всех смыслах этого слова. Он обеспечивал существование нашей семьи. Да, он был отличным мужчиной.

– Вы можете вспомнить какую-то конкретную ситуацию, когда к вашему отцу можно было бы применить это слово – «отличный»?

Лидия лишь нахмурила брови и ничего не ответила. Поскольку молчание продолжалось, я начала ощущать некий дискомфорт. Исходя из профессиональных понятий, реакцию Лидии на мои вопросы можно было квалифицировать как игнорирование, уход от попыток навязать ей какие-то эмоции или признак того, что эти вопросы были беспредметными и лишенными смысла. У меня возникло ощущение, что атмосфера между нами стала более прохладной и мы обе больше не чувствовали себя раскованными. Я также ощутила, что инстинкт самосохранения предупреждает меня об опасности, а ни один психиатр никогда не игнорирует подобные вещи. Мы приучены исходить из того, что любая эмоция, которую мы ощущаем, находясь с пациентом в одном помещении, имеет некое клиническое обоснование – идет ли речь о раздражении, которое я не раз ощущала, общаясь с Маркусом, или о сочувствии, о котором я не раз упоминала, рассказывая о случае с Зарой. Теперь же я испытывала острое чувство страха. Я взглянула через стеклянную дверную панель в коридор, чтобы понять, есть ли кто-нибудь поблизости, и вспомнила, что у меня есть устройство, включающее сигнал тревоги, – я всегда ношу его пристегнутым к поясу, даже когда не нахожусь в тех зонах больницы, где действует особый режим безопасности. При этом я лихорадочно пыталась понять, действительно ли я сказала что-то, что могло вызвать у Лидии такое резкое изменение настроения, или же мне это только кажется.

Ход моих мыслей внезапно прервал какой-то резкий звук, а затем металлические щелчки. Повернувшись на стуле, Лидия склонилась над своим чемоданчиком и открывала застежки. Что у нее там было? Оружие? Я почувствовала, что нахожусь на грани паники. Лидия тем временем, крякнув от натуги, извлекла из чемоданчика толстую папку – она была так набита какими-то бумагами, что, казалось, завязки вот-вот лопнут. Положив папку на колени, Лидия стала развязывать тесемки. Я уже было немного расслабилась, но тут заметила, что бумаги, находящиеся в папке, не отпечатаны на принтере или пишущей машинке, а мелко исписаны от руки. Даже с учетом того, что ко мне они были обращены вверх ногами, я смогла разобрать, что в тексте много подчеркиваний, восклицательных знаков и выделенных жирным шрифтом заглавных букв, причем все это было выполнено таким маниакально правильным почерком, что я решила – что-то здесь совсем не так.

Когда наш разговор возобновился, я сразу заметила, что голос у Лидии резко изменился. Он стал холодным, резким – таким тоном, должно быть, армейский сержант разговаривает с рядовым.

– Я должна вам кое-что объяснить, доктор Эдсхед, а вы должны это понять – а именно, что все случившееся не имеет никакого отношения к моему отцу. Мне не нравятся ваши вопросы, и, откровенно говоря, я считаю их неуместными и непрофессиональными. Сегодня я хочу поговорить о том, что я стала жертвой серьезной ошибки правоохранительной системы. А вы должны это усвоить.

У меня пересохло во рту, но я, решив не обращать на это внимания, попросила собеседницу продолжать.

– Я могу продемонстрировать вам совершенно точно, – снова заговорила Лидия, – где именно обвинение солгало и где имел место сговор между обвинением и моей так называемой жертвой. – Последнее слово моя собеседница практически выплюнула. – И это было сделано с целью предъявить мне сфабрикованное обвинение в якобы совершенном преступлении.

Даже лексикон у моей собеседницы почти мгновенно стал совершенно другим – на смену милым, чисто дамским выражениям пришли жесткие и сухие юридические формулировки. Эта перемена показалась мне такой же тревожной и угрожающей, как и появление на свет божий толстенной пачки плотно исписанных листов бумаги, которые Лидия теперь энергично перебирала, пытаясь отыскать среди них нужный. Щелчок – и она извлекла из стянутой резинкой прозрачной папки что-то вроде нарисованной от руки диаграммы. Точнее, это была сложная схема из квадратиков, обозначенных инициалами и цветными вставками и соединенных друг с другом системой стрелок. Держа схему так, чтобы я могла ее видеть, Лидия пустилась в объяснения, водя по листу бумаги пальцем – видимо, чтобы мне было легче понять ее «логику». Выглядела она при этом словно криминалист, представляющий данные экспертизы членам жюри присяжных. Это было почти смешно – адвокат по правам собственности, собирающаяся зарабатывать выгулом чужих собак, выступала в роли судебного юриста по уголовным делам. Тем не менее Лидия была настроена на редкость серьезно.

– Я представлю вам доказательства того, что доктор Дабл-ю – серийный насильник, который надругался надо мной и еще четырьмя ничего не подозревавшими пациентками-женщинами. Я собираюсь подать апелляцию по поводу моего осуждения и добиться того, что доктору Дабл-ю будет предъявлено обвинение в сексуальном нападении с отягчающими обстоятельствами. Я докажу… – Тут Лидия на секунду взглянула на схему, пытаясь разобрать собственный почерк, после чего продолжила: – …я докажу самым убедительным образом, что обвинение намеренно утаило от присяжных улики и доказательства, которые могли бы повернуть мое дело совсем в другую сторону.

Шлеп – Лидия решительно опустила ладонь на толстую папку, как бы подчеркивая свою правоту. Я постаралась никак не реагировать на этот жест, но, не удержавшись, поморщилась.

Мне нужна была хотя бы небольшая передышка. Лидия, судя по всему, на какое-то время утратила связь с реальностью, и я понимала, что она в этот момент находится не в том состоянии, чтобы позитивно воспринять мои размышления по поводу всего того, что она только что сказала. Поэтому я решила, что мне лучше зайти немного с другой стороны. Я заявила собеседнице, что совсем запуталась.

– Когда мы впервые встретились, еще в тюрьме, вы сказали, что понимаете, что поступили неправильно, верно? И что вы хотите покончить с прошлым и надеетесь в этом плане на нашу поддержку. Я что-то неправильно поняла?

Лидия недоверчиво, как-то искоса взглянула на меня, наморщив лоб, – словно это я, а не она вела себя странно.

– Конечно, мне нужна поддержка. Мне нужна ваша помощь в обосновании моей апелляции по поводу вынесенного в отношении меня несправедливого судебного решения, чтобы я могла вернуться к