Демон, которого ты знаешь - Айлин Хорн

обо мне ни говорили. Социальные службы полжизни вертятся у меня перед глазами – а какой от них толк? Я прекрасно могу присматривать за Томасом. Вся беда в этих докторах – они меня не слушают, им на все наплевать, они ровным счетом ничего не делают!

Голос у Шэрон набрал силу, и я уловила в нем нотки страха.

– И вот теперь они заявляют, что я чуть ли не педофил какой-то, разве не так? И забирают у меня сына! Я хорошая мама, не такая, какой была моя мать, в этом вы можете быть уверены, черт бы вас побрал.

Тут Шэрон откинулась назад, и мне стало видно, что глаза ее полны слез. Я подтолкнула к ней коробку с бумажными салфетками, и мне показалось, что, когда она с шумом высморкалась, я расслышала приглушенное «спасибо».

Телефон Шэрон зажужжал, просигнализировав о получении смс-сообщения, и она тут же стала нажимать на кнопки, чтобы ответить на него.

– Шэрон, – окликнула я, с трудом удерживаясь от желания выхватить у нее устройство и положить куда-нибудь в такое место, где бы она не могла до него дотянуться.

– Я должна следить за сообщениями, понимаете – вдруг придет что-то, касающееся Томаса. Ладно, я установлю режим вибрации.

Шэрон предлагала мне перемирие, и я с благодарностью приняла ее предложение.

– Ну, так как же нам организовать все таким образом, чтобы мы могли встречаться? – спросила я.

Моя собеседница в ответ, глядя в потолок, проворчала что-то невнятное. Придя утром на встречу, она, плюхнувшись в кресло, забросила ноги на подлокотник. Тем самым, повернувшись ко мне боком, а не лицом, она словно бы выражала презрение ко мне и к тому, чем нам с ней предстояло заниматься. А может, ей просто не хотелось делать то, что нам вместе с ней предстояло сделать. Я тогда подумала, что явная агрессия на начальном этапе нашего знакомства могла означать, что Шэрон пытается таким образом защититься от ощущения своей слабости и уязвимости. Она, можно сказать, выступала в роли молодого Давида, вынужденного противостоять злому Голиафу в виде суда по семейным делам и социальных служб, жертвы злонамеренного превышения полномочий со стороны пытающегося воспитывать ее государства.

– Мой маленький сын был болен. Очень, очень болен, и продолжалось это очень долго. Я пыталась ему помочь, а доктора несли какую-то чушь. Когда я пожаловалась на них, они решили отомстить мне и наврали про меня с три короба социальной службе. Вот и все.

Я сделала запись в блокноте, а затем посмотрела на собеседницу.

– Отомстить вам? Как именно? Что вы имеете в виду?

– Ясное дело как. Они невзлюбили меня – или Томаса – по той причине, что я сказала про них правду, понимаете? Ну а остальное вам известно.

Молодая женщина поднесла руку с обкусанными, неухоженными ногтями ко рту и принялась грызть кончик большого пальца. Меня, впрочем, ее реакция не обескуражила. Я решила, что своей репликой Шэрон продемонстрировала способность более или менее верно оценивать происходящее. Вероятно, она была права, говоря, что медики, мягко говоря, отнеслись к ней без особой теплоты.

Я сделала еще одну запись в блокноте и заметила, что моя собеседница вытягивает шею, пытаясь прочесть, что именно я написала. Я повернула блокнот так, чтобы она могла видеть запись.

– Пожалуйста, вы можете прочитать.

Шэрон завозилась в кресле, чтобы принять нормальную позу, и нахмурилась, пытаясь разобрать мои каракули.

– Я думала, когда имеешь дело с мозгоправом, все, что я говорю, должно быть строго между нами, то есть между вами и мной. Разве нет?

Я объяснила, что суду необходимо знать, о чем мы с ней говорили, чтобы присяжные могли лучше понять ее точку зрения – а это означало, что я должна фиксировать все очень точно.

– Верно, – сказала Шэрон с сомнением в голосе.

Я бросила взгляд на телефон, который моя собеседница довольно рискованно пристроила на подлокотнике кресла.

– Мне – в фигуральном смысле – нужно как бы «сфотографировать» вашу историю без всяких, так сказать, фильтров или фотошопа, – сказала я. – Это вы понимаете? Есть в этом смысл?

Шэрон закатила глаза, но все же кивнула.

В общих чертах мне уже была известна история Шэрон – я успела поговорить с ее адвокатом и прочесть предоставленные им юридические документы и материалы. Шэрон была матерью-одиночкой и проживала в муниципальной квартире, расположенной в одном из ближних пригородов Лондона. Родителей у нее не было. Мать погибла в автомобильной катастрофе, когда Шэрон была еще совсем маленькой, а отец через несколько лет после этого умер от болезни. По этой причине в возрасте тринадцати лет девушка была взята под опеку, а пять лет спустя, после того как она в силу возраста была исключена из программ системы социального обеспечения, Шэрон забеременела. В документах, которые я видела, отсутствовали подробности по поводу того, кто был отцом ребенка. Если верить медицинским отчетам, беременность и роды прошли нормально.

Через месяц после рождения сына Шэрон стала появляться в приемной местного врача и выражать беспокойство по поводу здоровья ребенка. Это происходило два-три раза в неделю. Такое поведение не является необычным для впервые родивших матерей, у которых к тому же нет родственников, способных их успокоить. Они часто засыпают врачей и медсестер вопросами. Врач всякий раз находил Томаса совершенно здоровым. Его рост и вес были близки к верхней границе нормы, и ни один из симптомов, которые описывала его мать, во время визита к доктору ни разу не подтвердился. Ее посетила на дому патронажная сестра, оставив ей весьма полезные брошюры о грудном вскармливании и другие обучающие материалы. Кроме того, она объяснила Шэрон, каким образом можно вступить в группы молодых матерей в социальных сетях. Но Шэрон решила, что этого недостаточно, и в поисках ответов на тревожащие ее вопросы по поводу состояния ребенка стала регулярно возить малыша по приемным отделениям разных больниц. Она описывала симптомы, которые вызывали у нее беспокойство, и пыталась убедить медиков, что ребенку нужна срочная помощь. Одна медсестра отметила, что во время разговора с ней Шэрон расплакалась и сказала, что находится «в отчаянии». Но несколько разных врачей, работающих в разных больницах, при осмотрах так и не смогли обнаружить у Томаса никаких заболеваний – ребенок выглядел совершенно здоровым.

Однажды поздно вечером, когда Томасу было около двадцати недель от роду, Шэрон привезла его в реанимационное отделение больницы и сказала, что у сына высокая температура и что «у него, возможно, сепсис». Она сообщила, что, по словам других врачей, у ребенка «было что-то неладно с почками». Затем она передала молодому дежурному доктору анализ мочи –