«Ближние люди» первых Романовых - Вячеслав Николаевич Козляков

Развивая показания о «черной книге», лекарь Давыд приводил ее описание «книга в полдесть» (то есть большого формата), «а толщиною пальца в три». Кроме доктора Стефана, в показаниях звучало имя «Спатария» — Николая Спафария: все вместе с Артамоном Матвеевым они «черную книгу, запершись, чли», когда лекарь «вшел» случайно в боярскую «палату». Николай Спафарий еще и учил по той книге Матвеева и его сына[354].

Николаю Спафарию «повезло»: в этот момент он исполнял дипломатическую миссию в Китай, куда был направлен Артамоном Матвеевым еще 25 февраля 1675 года (правда, при возвращении ему всё равно пришлось оправдываться, но острота дела тогда ушла). Образованный человек, выходец из Молдавии и Валахии, знаток многих языков, Николай Спафарий попал в Россию с рекомендательным письмом иерусалимского патриарха Досифея в разгар разинского движения и дал важные показания, обратив на себя внимание недавно назначенного ведать дипломатические дела Матвеева. Спафарий получил должность переводчика Посольского приказа и был участником «строения» иллюстрированных книг под руководством Матвеева в 1672–1675 годах[355]. Со временем он стал вхож в дом Матвеева, познакомил его со «звездочетством» и астрологией, вполне возможно, причудливо трансформировавшихся в обвинение Матвееву в «чернокнижничестве» и неподобающем для православного человека увлечении латынью. Правда, последнее обвинение Матвеев парировал легко: «не до ученья было в ваших государских делах», соглашаясь только с тем, что Николай Спафарий учил его сына «по Гречески и по Латине, литерами малой части», а все остальные книги, которые он «читал и строил в домишке своем», были «ради душевныя пользы, и которые Богу не противны».

Московские розыски о колдовстве напрямую отозвались в Лаишеве. Яркая сцена случившейся в двадцатых числах декабря 1676 года перемены в обращении с ним описана Матвеевым в одной из челобитных царю:

«Думной Дворянин Федор Прокофьевич Соковнин, Думной Дьяк Василий Семенов, приехали в Лаишев ночью, дай жонку, дай письма, дай животы смотреть, дай племянников, дай инока, дай иерея, дай людей».

Артамон Матвеев на всё соглашался, даже когда ему, пешему, в ущерб боярской чести, приказали идти «на съезжий двор». Рассказав об этом, Матвеев обращался к царю:

«Что, Великий Государь, сыскали, что нашли, чем обличили, какое обличение на меня, холопа твоего, привезли? Что ни привезли, то к правде моей и невинности».

С этого времени Артамон Матвеев стал подозреваемым по делу о «черных книгах».

Опального боярина окончательно вернули с дороги в Верхотурье и перевезли в Казань, где воеводой был Иван Богданович Милославский. Обращались с Матвеевым уже почти как с обвиняемым, поместили его «за крепкие приставы и караул». Какое-то время ему даже не дозволяли ходить в церковь, пока 24 марта 1677 года из Москвы в Казань не была отправлена грамота, разрешавшая Матвееву «к церкве к божественному пению ходить». По справедливому выводу Павла Владимировича Седова, «следовательно, его перестали считать колдуном». Дело по извету Давыда Берлова еще некоторое время продолжалось по инерции, но уже стало очевидно, что ни оно, ни другие челобитные о несправедливостях Матвеева не могли стать основанием для каких-либо серьезных обвинений. Поэтому было решено фактически без суда лишить Артамона Матвеева его боярского чина, людей и имущества.

Бывшего царского «ближнего человека» приговорили отправить в далекую ссылку в Пустозерск. В наказ новому пустозерскому воеводе стряпчему Гавриле Яковлевичу Тухачевскому, назначенному на службу 6 мая 1677 года, включили и распоряжение о боярине Матвееве (будущего ссыльного пока упоминали с этим высшим чином): «…боярина Артемона Сергеевича Матвеева с сыном ево Андреем и с людми ево, которые ныне с ним в Казани, и с рухлядью ево ис Казани отвесть в Пустоозерский острог».

Стряпчий Тухачевский должен был вести боярина Матвеева с сыном под охраной двадцати стрельцов из Казани «мимо Вятки водяным путем с собою вместе». По приезде в Пустозерск Артамона Матвеева и его людей следовало разместить в особых дворах, где стрелецкая стража из местных стрельцов должна была находиться в «карауле», охраняя их «днем и ночью»[356].

17 мая по «памяти» из приказа Сыскных дел во главе с князем Юрием Алексеевичем Долгоруковым, сделали помету в боярском списке о лишении Матвеева чина боярина «за великие вины и неправды». Это и есть основная формулировка несохранившегося приговора опальному боярину, а само это решение было местью бывшему «ближнему человеку» царя Алексея Михайловича. Один из первых историков России, живший в XVIII веке, Герард Фридрих Миллер, в «Истории жизни и царствования Феодора Алексеевича» обратил внимание на запись имени Артамона Матвеева среди думных дворян с пометой «впредь писать в окольничех, ныне в боярех»[357]. Со временем наказание усилили, переведя Матвеева из думных в обычные московские дворяне, полностью лишив его доступа в Думу. Еще ранее, в начале года, преследователи Артамона Матвеева расправились с близкими к Матвееву людьми, так называемыми «держальниками» — молодыми порученцами из небогатого и неродословного дворянства, жившими в доме боярина и последовавшими за ним в ссылку. Например, с родственниками покойной жены Матвеева — Хомутовыми. Их переписали из Государева двора по Новгороду в провинциальные дворяне.

«Уничтожение» опального боярина продолжилось также конфискацией принадлежавшего ему имущества. 23 мая распорядились описать загородный двор Артамона Матвеева и московский двор на Покровке. Около двух недель в конце мая — начале июня 1677 года оттуда вывозили «персоны, да ружья, пищали, пистоли, стрелы, лубья, пансыри, латы, наручи, зеркалы, корабельные образцы, клетки птичьи, часы, шкатулы» на Романовский двор и в Оружейный приказ к боярину Богдану Матвеевичу Хитрово. «Артемоновы животы» продали, а деньги передали в казну[358].

В доме Артамона Матвеева было много живописных и печатных портретов («персон»). Среди них изображения польских королей Михаила Вишневецкого и Яна Собеского, «голанской князь Вилим», «пять полотен… немецких поясных» и десять «личин немецких» (миниатюр?). Среди русских парсун упоминалось не дошедшее до нас портретное изображение боярина Ильи Даниловича Милославского. Милославские и Матвеевы жили в одном приходе церкви Николы в Столпах и хорошо были знакомы друг с другом. Хранение Артамоном Матвеевым портрета бывшего царского тестя могло означать, что он помнил, кому был обязан началом своей служебной карьеры в царском дворце. Заказывал Артамон Матвеев и свои собственные портреты, оба «в служилом платье», один «стоячей» (в полный рост), а другой — «поясной». Другие «полотна» избражали