Дело принципа - Денис Викторович Драгунский

в этом нет ничего удивительного, потому что мужчины — это гнусные, похотливые животные, и им нужно только «это», и побольше, поразнообразнее, во всех видах, и они просто сходят с ума при любой возможности получить новенькое «это».

«Это», «это», только «это» — а ни на что другое они просто не обращают внимания. Тем более (шепотом говорили барышни), что это самое «это» у всех одинаковое. Но чем моложе, тем лучше. Вот и ответ на вопрос, почему данный негодяй, герой модного романа, бегал от благородной красавицы-жены к плюгавым плебейкам, поняла, Далли?

Надо сказать, что этот взгляд несколько противоречил сложившемуся у меня — под влиянием романов старинных и благородных — с детства сложившемуся мнению, что мужчины ценят красоту, изящество, аристократизм, бледную кожу и голубые глаза. Но раз уж столько умных девочек согласно убеждают меня в обратном — что ж, поверю им. Поняла, мои дорогие, поняла и согласилась. Да и окружающая жизнь давала мне массу поводов убедиться в том, что нежная кожа, голубые глаза, стройность и томность — не самое главное. Достаточно посмотреть на парочки, гуляющие в парке, и на тех, кто ходит в оперу. Чаще как раз наоборот. Мужчины довольно подтянутые и миловидные, а женщины, как говорят французы, «laisse à désirer». Оставляют желать лучшего.

Мои мысли путались.

Я поймала их за хвост и поняла, что они, как это часто бывает, хотят убежать от неприятных наблюдений к общему рассуждению.

Но нет же! Я дернула этот похожий на крысиного короля клубок за хвост изо всех сил, подтащила его к себе и заставила бежать по нужной дорожке.

Итак. Дано: мужчины — похотливые животные. Следовательно, они хотят только «этого». Дано второе: господин Отто Фишер — мужчина. Около сорока лет. Чуть больше. Но явно меньше сорока пяти. Следовательно, он точно так же, как и все мужчины, — похотливое животное, хочет только «этого». Дано третье: «это» было перед ним. Стояло перед ним в голом виде. Потом оно лежало в постели и ждало, пока он пописает и умоется. «Это» окликнуло его, когда он проходил мимо. Но вместо того, чтобы захотеть «этого», господин Фишер сказал, что мы останемся друзьями.

Вопрос: почему?

«Почему?» — заорала я так громко, что какая-то птица, сидевшая в кустах, шарахнулась в сторону, взлетела, покружилась и вернулась на место.

«Почему? — спросила я ее. — Неужели я настолько омерзительна, ужаснее, чем все эти описанные в романах крестьянки, поварихи, прачки и поломойки?»

Конечно, две услужливые мыслишки тут же встали с обеих сторон. Первая ласково шепнула: «Он просто боялся связываться с тобою, милая Далли! Во-первых, с невинной девушкой. Во-вторых, с несовершеннолетней. А в‐третьих, с дочерью богатого и влиятельного человека».

«Ну хоть потискал бы, погладил», — возразила я и повернулась к другой мысли.

Другая мысль шаловливо смотрела на меня, всем своим видом говоря: «Знаю, но не скажу. Знаю, но не скажу».

«Ну, — сказала я, — давай, выкладывай».

«Не кажется ли тебе, моя дорогая, — спросила вторая мысль, — что господин Отто Фишер склонен к уранической любви?»

«Вот еще! — сказала я. — Он же еврей».

«А откуда ты знаешь? — гнусно захихикала вторая мысль. — У тебя есть доказательства? Ты наблюдала его еврейство?»

«Тьфу, пошлячка! — закричала я. — Фишер — еврейская фамилия на девяносто девять процентов. А евреям эти штучки запрещены, — я подняла палец и помахала им перед носом второй мысли. И процитировала: — “Тот, кто ложится с мужчиной, как с женщиной, да будет истреблен из народа Израилева, ибо сие есть мерзость перед Господом!”»

«Ай, бросьте вы! — сказала вторая мысль с нарочито еврейским акцентом, как в комедии. — Вы-таки серьезно думаете, что нынешний еврей живет по Ветхому Завету? Особенно который интеллигент? Ай, я вас умоляю!»

«Уйди, дура!» — закричала я и обернулась к первой мысли, которая сказала:

«Я продолжаю настаивать, что он просто испугался связаться с несовершеннолетней девицей, дочерью влиятельного отца».

«Но мог бы хоть поцеловаться, пообниматься, — сказала я. — Зачем добиваться всего прямо сразу? Девушку сначала надо приучить к прикосновению мужчины, а не сразу набрасываться. Что же он даже не прикоснулся?»

«Ну, — заметила первая мысль, — тут ведь есть какое-то избирательное сродство. А тебе самой хотелось его хотя бы обнять?»

Я была обезоружена этим вопросом, потому что ответа у меня не было. Вернее, был. Мне совершенно не нравился господин Фишер. Мне вообще, наверное, никто из мужчин не нравился, кроме дедушки. Но он был не мужчина, а дедушка, вы же понимаете. И еще я, конечно, хорошо относилась к папе. Но вы же сами понимаете, что слово «нравится» имеет два смысла. И как это дедушка и папа могли мне нравиться как мужчины? Это ж абсурд! Хотя нет. Почему же никто? Вот этот итальянский князь мне очень понравился. Но он тоже мне отказал. Сказал, что мы с ним брат и сестра. Что на самом деле тоже полный абсурд и даже какая-то подлость.

Так вот, господин Фишер мне совсем не нравился как мужчина. Но если бы он начал меня обнимать и целовать, я была бы не против. Потому что должна же я наконец попробовать, что это такое. Мне через три недели, вернее, уже через двадцать дней исполнится шестнадцать.

В общем, задачку я так и не решила. Ответа на свой вопрос так и не получила. Но, по крайней мере, поняла, что не знаю ответа, — это уже кое-что. Настроение от этого у меня не то чтобы улучшилось, а как-то успокоилось. Я вообще не любила впадать в отчаяние. Когда я подошла к гастхаусу, я остановилась у окна и полюбовалась на себя. Одетой я была гораздо красивее, чем голая. Недаром этот Петер так на меня посматривал, что даже Анна начала меня ревновать. Ну, посмотрим, что там будет дальше. Я открыла дверь и вошла вовнутрь.

Наверно, Анна и Петер заметили меня, когда я стояла и любовалась на свое отражение в витрине, потому что они сидели прямо напротив окна.

— Доброе утро, — сказал Петер.

— Доброе, — кивнула я, — и не слишком раннее.

— Морали здесь неуместны, — вдруг сказала Анна.

— Вы принадлежите к богеме? — удивилась я. — Кажется, вчера вы о себе рассказывали что-то совсем другое.

— Я ничего о себе не рассказывала, — сказала Анна. — Ну, хватит шпилек. Раз уж нам выпало быть соседями в столь странном месте, будем уважать странности друг друга.

— Попробуем, — согласилась я и попросила у подошедшего кельнера принести стакан воды с лимоном.

— Аристократический завтрак, — сказала Анна, перед которой стояли яичница с беконом и маленькая кружечка пива.

— Вы же