Дело принципа - Денис Викторович Драгунский

велела бы вытолкать этого наглеца. Но кнопки не было, и сил у меня не было тоже.

— Господин Фишер, — сказала я, — там где-то около двери мой саквояж, видите?

— Вижу, — сказал он.

— Не откажите в любезности — передайте его мне. Я открою дверь, а вы поставьте его на порог и пихните ногой.

— Отчего такие сложности?

— Я уже разделась, господин Фишер, — объяснила я. — Если вам так неймется посмотреть на меня голую — заходите. Но предупреждаю: я очень, очень некрасивая. Особенно в голом виде.

Я раскрыла дверь.

На пороге стоял господин Фишер.

Он снял сюртук и брюки. Его белая сорочка была до середины бедра, а галстук он развязал, но снять забыл, и две черные полоски свисали с его шеи с двух сторон. Он уже снял ботинки и был в носках. Носки были на смешных подвязках под коленом, как маленький женский пояс для чулок. Только женский пояс широкий, по талии, с тремя, а то и с четырьмя подвязками с каждой стороны для каждого чулка. А здесь был малюсенький такой поясочек — в размер голени — и с одной подвязкой. Я видела такие у папы.

Ужасно смешно!

Я, наверное, тоже была ужасно смешная. С волосами, подколотыми на макушке, с низкими бедрами и кривыми ногами. И в ботиночках, потому что мне было противно ступать босыми ногами по полу, а домашние туфли я с собой не взяла.

Я смотрела на полуодетого господина Фишера и думала: о боже мой! Ведь я же обещала папе, и маме, и самой себе, что в этом году выйду замуж! И, значит, я буду вынуждена, просто-таки обязана каждый вечер созерцать такую комическую картину? И это будет называться «мой муж»? И я должна буду его любить и уважать, а по ночам испытывать к нему какую-то там неутолимую женскую страсть, как пишут в книжках? Страшное дело!

Мне показалось, что у господина Фишера мелькнула похожая мысль. Он, наверное, подумал: «Вот я, допустим, буду ей читать стихи и дарить цветы, и писать письма, и провожать до дому, и делать предложение, и стоять у алтаря, или безо всякого алтаря, романтический адюльтер в дорогом номере гостиницы “Континенталь” где-нибудь на Эспланаде с окнами на реку — а потом она разденется, и я должен буду обнимать, целовать и ласкать эту плоскогрудую, низкозадую и кривоногую каракатицу? Боже!»

Мы так стояли и смотрели друг на друга секунд десять.

А потом господин Фишер ногой пододвинул мой саквояж и довольно ловко пихнул его на мою, так сказать, территорию. Саквояж на своем кожаном брюхе мягко въехал в темноту моей комнаты.

— Благодарю, — сказала я и потянулась закрывать дверь.

— Секундочку, — сказал господин Фишер. — Удобства в вашей комнате. Позвольте воспользоваться?

— Сделайте одолжение. — Я отшагнула в сторону и подхватила саквояж, к ужасу своему ни капельки не смущаясь того, что я совсем голая и мимо меня проходит полуодетый мужчина.

Когда он заперся в туалетной, я задула свою свечку и улеглась в постель. Мне даже интересно стало — а вдруг он все же соберется за мной, так сказать, поухаживать? Правда, я еще не решила, как к этому отнестись. Револьвер лежал у меня под подушкой. Визжать, отстреливаться, кусаться? Или уговаривать его ограничиться, так сказать, невинными ласками? В парижских романах пишут, что это очень приятно и безопасно во всех смыслах… Или, может быть, даже отдаться ему?

Наверно, во мне заговорило смешное мещанское чувство, не чуждое и аристократам. Папа называл это чувство особой фразочкой: «Ну, раз уж мы пришли!» По-плебейски потирая руки и подмигивая. «Ну, раз уж мы пришли на зимнюю выставку в Бельведер, пойдем заодно посмотрим и старую экспозицию. Освежим, так сказать, в памяти». «Ну, раз уж мы пришли в оперу, послушаем и квартет, который играет в антракте». «Ну, раз уж мы пришли в ресторан, расселись, официанты разложили салфетки у нас на коленях, то как-то смешно требовать кофе и грушу в сиропе. Давайте как следует пообедаем, раз уж мы пришли». Вот я сейчас тем же манером вдруг подумала: ну, раз уж мы с господином Фишером оказались ночью за запертыми дверями… Раз уж он видел меня голой, а я его, может быть, не надо ограничиваться кофе и грушей в сиропе?

Раз уж мы пришли?

Господин Фишер, я слышала, спустил воду в унитазе, недолго пополоскался под краном с ледяной водой, вышел и очень медленно прошел мимо моей кровати. Было почти совсем темно.

— Ну, что скажете, господин Фишер? — спросила я.

Он остановился.

— Вы не спите? — Он как будто бы удивился.

— Пока нет. Что дальше?

Он постоял, вздохнул и сказал:

— Спокойной ночи, Адальберта. Спокойной ночи, милая Далли. Я уверен, что мы с вами станем друзьями.

Наутро мы с господином Фишером пошли завтракать в тот самый гастхаус. Он молчал и все время изучающе глядел на меня. Я тоже молчала, потому что чувствовала: он что-то хочет сказать, но, как видно, не решается. Он расплатился. Мы вышли. Я двинулась вверх за своим саквояжем. Но я не говорила господину Фишеру о своих планах. Просто я пошла как будто бы домой. А он был уже собран. Его саквояж сиял латунными замочками у него в руке.

— Прощайте, — сказала я. — Простите, если утомила вас разговорами.

— Спасибо, — сказал он. — Мне было очень приятно. Я провожу вас чуть-чуть.

Мы двинулись в горку. Сверху послышались голоса. Господин Фишер схватил меня за руку и затащил в калитку рядом стоящего дома. Мы спрятались за стриженой зеленой изгородью, и мимо нас весело пробежали Анна и Петер. Мы подождали, наверное, полминуты, пока господин Фишер не удостоверился, что они ушли далеко. Может быть, зашли в тот самый гастхаус. Он держал меня за руку так решительно и крепко, что я поняла — не надо выскакивать и кричать: «Привет, друзья!» Но потом все-таки спросила:

— А в чем, собственно, дело?

— Я не хочу никому попадаться на глаза.

— Я вас компрометирую? — улыбнулась я.

— Прекратите, Далли, — сказал он. — Вы ведь знаете этих молодых людей?

— Мельком, — сказала я. — Шапочно.

— Вы должны с ними как следует подружиться, — сказал господин Фишер. — Это очень важно. Вы сказали, что карнавал заканчивается. Отчасти вы правы. Есть много людей, которые хотят, чтобы карнавал скорее кончился. Наш карнавал им поперек горла. Они хотят испортить нам праздник. Но есть люди, которые этого не хотят. Вы поняли, о чем я говорю?

— Нет, — честно ответила я. — И кто вы такой, господин Фишер, чтобы объяснять мне, что я должна?