Магия отчаяния. Моральная экономика колдовства в России XVII века - Валери Кивельсон

Если называть «политическими» только дела, возбужденные по поводу магических практик, направленные против отдельных представителей правящей элиты и связанные с актами мятежа, либо те, применительно к которым в судебных отчетах употребляются слова «измена» или «предательство», окажется, что заданным критериям отвечают примерно 45 рассмотренных нами дел (20 %). Естественно, в эту статистику не вошли слухи о занятиях колдовством, ходившие в отношении правителей и других высокопоставленных лиц, если они не доходили до суда. Но точно так же в нее не включены еще более многочисленные слухи о подобных же происшествиях на местах, которые не выливались в официальные обвинения. Некоторые дела вполне подходят под определение политических, но куда отнести дело старой гадалки Дарьицы, представшей в 1647 году перед высокопоставленными судьями Приказа Большого дворца, которой за полвека до того удалось предсказать, как выяснилось, короткое царствование и скорое падение Бориса Годунова[482]? Это выглядело дерзким вторжением в опасную область придворной политики и являлось достаточной причиной для погружения обвиняемой в горячую воду именно на политических основаниях. Но этот любопытный случай предсказания политических событий всплыл в результате расследования, состоявшегося пятьюдесятью годами позднее. Дарьица оказалась перед судом, обвиненная в том, что с помощью своих сверхъестественных способностей помогла крестьянину по имени Симонка опознать вора, скрывшегося с его «рухлядью». Суд обратил внимание на Дарьицу не из-за того, что женщина представляла угрозу порядку престолонаследия, а по той причине, что она практиковала повседневную деревенскую магию[483]. Опознание вора, возможно, сочли покушением на полномочия суда или узурпацией духовной силы, монопольное право на которую стремилась присвоить церковь. Мы можем только догадываться обо всем этом, но кажется, что совершенное Дарьицей правонарушение отстоит далеко от любого сколь-нибудь пригодного определения политики и политического.

Но были и дела с явно политическим содержанием. Безвременную смерть двух жен Ивана Грозного относили на счет магии: речь идет о его первой супруге, Анастасии Романовне, и последней, Марфе Собакине, скончавшейся всего две недели спустя после выхода замуж. В 1616 году Мария Ивановна Хлопова, невеста царя Михаила Федоровича, заболела перед свадьбой, из-за чего мать и советники царя сочли ее «неплодной». Царь с неохотой согласился на отмену женитьбы, но, уверенный в том, что завистливые Салтыковы нарочно навели порчу на его суженую, распорядился отправить в ссылку предполагаемых виновников несчастья, которые «шептали» между собой [Забелин 1992: 224–250][484]. Если спуститься уровнем ниже, мы найдем несколько дел, связанных с попытками навести порчу на воевод: в четырех обвиняемыми были писцы из центральных и местных приказных учреждений, в нескольких речь шла о подозрительных пересечениях границы, в десяти – о «государевом слове и деле», и наконец, были случаи находки анонимных писем, сочтенных «предательскими» или «коварными». Попадаются упоминания о мятежах, произошедших в «смутные времена», но содержание таких дел прямо не связано с причинами бунтов. Есть необычное дело, в котором Андрей Матвеев, сын Артамона Матвеева (уличенного в хранении «черных книг» – см. главу шестую), выступает в качестве челобитчика и судьи одновременно[485].

Как справедливо замечает А. С. Лавров, в конце XVII века, после нескольких десятилетий относительного спокойствия при Михаиле Федоровиче и Алексее Михайловиче, политические аспекты колдовских процессов приобретают большое значение. Вплоть до последней четверти столетия преобладали магические атаки против царских невест, но после смерти Алексея Михайловича (1676), и особенно во время трудного перехода власти к Петру, «любая магическая практика в сочетании со знакомством с царской постельницей, верховой девушкой или подобным лицом механически формировала дело о “политическом колдовстве”» [Лавров 2000: 331–332]. Итак, конец XVII века заметно отличается от предыдущих десятилетий: становится больше как судов в целом, так и тех, которые непосредственно связаны с жизнью и здоровьем государя и его семейства. Непропорционально большое число магических атак было направлено на Петра I и его ближайших родственников – во всяком случае, именно они активнее всего расследовались и фиксировались во время бурного начала его царствования. Не менее шести случаев касаются попыток навести порчу на Петра и членов его семьи: брата и соправителя Ивана, мать Наталью Кирилловну, детей царя[486].

В 1694 году на ступени дома белозерского воеводы было подброшено анонимное письмо с предупреждением о зреющем заговоре. Измена будто бы поселилась в Кирилловом монастыре. Согласно письму и признаниям, данным позднее под пытками, келарь монастыря в сговоре с монахами готовили похлебку «з змейным да с ужевым салом да с кошечьим мозгом да с легушкиною икрою», причем указывалось: «Что такими составы жена мужа порчевала» (т. е. состав использовался для бытового колдовства). Заговорщики собирались смочить в этом отваре рубашку царя Петра Алексеевича, чтобы уморить его. Началось расследование дела об измене. Анонимное письмо вскоре указало на след монаха по имени Иоанникий. Как установили судейские, тот решил оклеветать ни в чем не повинного келаря и других монахов. С позором расстриженный Иоанникий, которому вернули его мирское имя – Ларька Лопухин, – был приговорен к смертной казни: «За ево воровство, что он составливал воровские письма а в тех письмах писал многие непристойные слова к их государскому здоровю и доводил теми ж воровскими письмами Кирилова монастыря на келаря з братьею». Приведенному на место казни экс-Иоанникию сообщили следующее:

И великие государи <…> для поминовения матери свое, государыни благоверные царицы и великие княгини Наталии Кириловны того ростригу Ларку Лопухина смертью казнить не велели. А указали великие государи тому ростриге Ларке Лопухину за то ево воровство учинить наказане: бить кнутом и сослать в ссылку в Соловецкой монастырь в держать ево с великим береженьем во всякой крепости и никово к нему припускать и чернил и бумаги давать не велели[487].

Этот случай весьма красноречиво показывает, что все участники подобных дел неизменно рассматривали колдовство как средство – более того, основное средство – совершения политической измены.

Похожее обращение испытали на себе подозреваемые, замешанные в известном деле Шакловитого (1689). Видный государственный деятель, причастный к решению ключевых политических вопросов и возглавлявший Стрелецкий приказ, Федор Шакловитый был вернейшим слугой правительницы Софьи, сводной сестры Петра I. Организатор неудавшегося мятежа московских стрельцов в 1689 против Петра и за Софию, Шакловитый предстал перед судом и был приговорен к смертной казни по обвинению в попытке убить Петра и его ближайших родственников. Приговор спешно привели в исполнение в том же 1689 году [Розыскные дела 1884–1894][488]. Одна из улик была получена уже после его смерти – анонимное письмо со словом «имярек» вместо имени, которое обычно оставляли