Родник Олафа - Олег Николаевич Ермаков

сук. А сук был толст, прочен, сух как камень. Тогда он и под котлом начал копать ямку. И когда ямка была объемистой, потянул котел и снял его с сука. Разглядывал. Дыра зияла на боку. Воды можно было залить порядочно. Ну, на троих бы еже и не хватило, а на одного как раз. И он отыскал камень на берегу речушки и выправил котел, после помыл его и наполнил до рваной дыры водой, отнес и повесил на огонь. Насобирал большой пук кислицы, положил на оторванный кусок бересты подле костра. Может, еще крупы удастся достать-то… И он вернулся к веже под осиной и снова начал рыть, аки барсук. То и дело попадались корни, и он перерезал их дедовым ножом с костяной рукоятью. Хороший бысть нож, добрый, острый, дед держал его в исправности.

Уморившись, он бросил копать под овчиной и переключился на мешок, заметив его чуть в стороне. Тот тоже был прочно задавлен древней тушей великого древа. И он начал копать под мешком, действуя ножом, палкой. И увидел, как крупа рассыпалась, смешалась с землею, то же и остатние лепешки. Токмо несколько кусков лепех и смог вынуть, обдуть и тут же съесть.

Тогда он махнул рукой и пошел к костру, где вода уже клокотала в дырявом котле. Бросил пук кислицы в воду и снял котел с огня. Пусть остужается. Пить было не из чего, все осталось под осиной. И дожидаясь, покуда остынет котел, он еще порылся под овчиной. И в конце-то концов удалось вытащить ее, грязную, пробитую суками в нескольких местах, но все же – теплую одёжу. Он вытряс ее и тут же надел. Птицы вышитые и травы чуть померкли. Но овчина все так же согревала.

После он отыскивал топор, долго шарил и с одной стороны, и с другой, просовывал нож, водил им туда-сюда, чая услышать звяканье. Да ничего и не услыхал.

Да у него же есть копье!

И Спиридон пил прямо из котла варево, глотал кислицу и уже озирался, как будто на ловитве, отыскивая зверя…

Надувшись варева, он встал. Отрезал от края дерюги полоску и, привязав ею котел, сперва очищенный от сажи песком, закинул его за спину, подтянул ремешок с кожаным мешочком и ножом, взял копье, оглядел еще раз место стоянки, кратко помолился – то была умная молитва Иисусова, коей он выучился у Ефрема-пустынника, Дымко: «Господи Иисусе Христе, Сыне Божий, помилуй мя, грешнаго», – и выступил в путь. Порадовался, что додумался онучи-то намотать ночью, прежде чем выслеживать волка… али кого там…

Макушки елей так и не озарило солнце, и Спиридон не взял в толк, куда течет речушка, к югу ли, а токмо туды и надоть шагать, еже он хочет прийти к Ефрему-пустыннику на Серебряный мост.

Днепр ли то?

Спиридон шел берегами, переходя с левого на правый, какой удобнее бысть. Но скоро уже речка стала глубже и шире, не перепрыгнешь, а лапти мочить не хочется. И он уже шел по одному брегу, ошую.

Вверху снова висела хмарь. Было тепло, душновато. Рубаха мокла от пота. Спиридон снимал рыжую шапку и шел, держа ее в кулаке, а в другом – копье. Озирался, дабы не проворонить дичь али зверя какого. Есть уже хотелось нешуточно.

Спиридон шагал и шагал, перелезая через небольшие завалы и обходя большие.

В осиннике набрел на грибы с оранжевыми шляпками, набрал их целый котел и сразу развел огонь прямо у воды, на удобной лужайке, почистил и помыл грибы, повесил вариться. А соли-то не было, соль тоже перемешалась с землей. Спиридон раздумывал, как бы он мог отделить одно от другого, мол, не вернуться ли за той смесью? Но и далеко уже ушел, да и уразумел, что ничего из его затеи не выйдет.

Варил грибы, подкидывая сучья в огонь. Они быстро прогорали, да не было ведь топора, чтобы наготовить настоящих дров. И он только ломал тонкие сухие елочки и осинки об колено. И радовался, что все ж таки есть у него нож. А котел? Яко бо без него? Не в ладонях те грибы варить…

И в разгар готовки на противоположный берег вдруг вышел олень. И Спиридон спохватился, что появление зверя упреждал ведь чистый посвист. Как же он не внял ему? Мог бы перебресть реку да затаиться, ударить копьем. А так нечего было и думать. И он токмо глядел жадно на стройного оленя с раскидистыми рогами. Тот постоял, прядая ушами, и ступил вбок, еще шаг – да и тут же исчез, как это умеют деять все дикие животные. Словно и не было здесь миг назад никакого оленя.

Спиридон помешивал грибы, пуская слюнки. И покуда ждал, вырезал из толстой ветки ложку и думал об олене том, вспоминал, что говорил Димитрий в Смядынском монастыре про книги-оленей. Осе и вышла к нему книга-олень? Не целиком, а одна страница. Живая книга все то и есть. И как переворачивается страница, он, Спиридон, хребтиной то чует.

Наконец снял котел, слил воду коричневую, уселся поудобнее и давай наворачивать, обжигаясь, те склизкие грибы, несоленые, но сытные. И не заметил, как весь котел и очистил. После заварил сосновой хвои немного. Напился и двинулся дальше.

Скоро берег понизился и стал болотистым. То же и правый.

Река уходила в травы открытого пространства. Спиридон попытался было идти и дальше берегом, но земля под ним покачивалась, чавкала, и ноги уже увязали, одна провалилась по колено. Идти было опасно. И он прошел назад, утер потное красное лицо, отгоняя проклятых слепней, и взял ошую, обходя болото.

Обход занял много времени. Солнца не было, но уже чувствовалось наступление вечера. Снова хотелось есть. Но ни грибов, ни дичи не попадалось. Спиридон шагал с тоской. Пешцем-то бродить на пустое брюхо несладко.

Да с болота летели тучи комаров, будто никакой другой живности тут и не водилось. И они накидывались на Спиридона, жалили в шею, руки, плечи, уши. И он натягивал шапку на уши. Шагал.

Шел, шел краем болота да и вышел к бору. Пить хотелось. А река уже далёко… Но зато, едва ступил на белые мхи бора, двинулся среди мощных колонн смолистых и узрел голубоватые ягоды на кустиках, рухнул на колени, стал собирать, бросать в рот, еще, еще. А там и новые кусты, и все усеяны не токмо голубоватыми ягодами, но уже и спелыми до черноты. Пальцы стали сине-черные. И он отправлял в рот целые пригоршни сладкой и вкусной ягоды. Ел, ел, покуда не почуял – плохо сейчас содеется. Тогда остановился, выдохнул… Ну и наелся, от пуза, аж опьянел. Сразу и в сон поклонило… Но