Тридцатая застава - Ф. Вишнивецкий
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
По прибытии в Берлин Шмитца сначала принял начальник отдела «Иностранные армии. Восток» генерал Гелен, потом состоялась беседа с заместителем начальника второго отдела полковником Штольце.
Разговор с ним был особенно тягостным для Шмитца. Его обвиняли в том, что до сих пор фактически не налажена связь с резидентом, что слишком слабо используется местная агентура в Польше и Румынии против России. На прощание Штольце посоветовал:
— Идите к Эриху Геллеру, там подберете людей. Я ему позвонил…
Эрих Геллер его давнишний друг. В свое время оба командовали штурмовыми отрядами, потом вместе начинали работу в разведывательной школе, которую тот сейчас возглавляет. С ним можно отвести душу.
Школа находилась вблизи главного вокзала. По вывеске можно было подумать, что в ней обучаются будущие квалифицированные железнодорожники — машинисты, путеукладчики, слесаря депо. Никому, кроме посвященных, и в голову не могло прийти, что именно здесь готовятся диверсанты и шпионы.
Шмитц недолго работал в этом заведении, но многие сотрудники еще помнили его. Ссылаясь на разрешение Штольце, он попросил дела воспитанников, так называемого «русского» отделения. То, что шеф разрешил самому выбрать нужных людей, немного развеяло неприятные впечатления от последнего разговора с ним: не каждому работнику абвера разрешают заглядывать в святая святых этой кухни. Он отложил три дела, записал себе в книжечку фамилии будущих агентов и направился к начальнику школы.
Полковник Геллер уже знал о неприятной беседе Шмитца с Геленом и Штольце и приветливо встретил бывшего друга.
— Что, злятся шефы? Не обращай внимания, это их обычная манера. Рассказывай, дорогой Карл. Нам, работникам центра, очень полезно общение с такими опытными практиками, как ты. Там, на месте, виднее, что нужно для успеха дела… — Склонив белокурую голову, Эрих старался быть любезным, внимательным, но в то же время каждым своим жестом и покровительственной улыбкой подчеркивал свое превосходство над бывшим другом.
Шмитц пытливо всматривался в голубые глаза Геллера, пытаясь разгадать, что кроется за этой внешней любезностью. Дружеские чувства? Но он хорошо знал, что дружба сейчас — это рекламная этикетка, которую легко заменить в зависимости от направления ветра. Когда-то Штольце тоже считался другом…
— Работая на участке красной России, я убедился, что мы очень мало знаем об этой ужасной стране. Да-да, не удивляйся! Мы все меряем на старый аршин, смотрим на русских сквозь очки, изготовленные при блаженной памяти императоре Вильгельме. А между тем сейчас во всех странах чувствуется дыхание Кремля. Тучи большевизма, как говорит Черчилль, сгущаются над Европой. А он не дурак, Черчилль. Действительно, красные всюду вырываются вперед. Смешно говорить — даже в шахматах бьют европейских чемпионов… А бесконечные провалы на границе? Что мы можем противопоставить красным чекистам? Вот трое ваших питомцев, — он заглянул в блокнот, — Брауниц, Буц, Стручковский. Они в состоянии проникнуть в секреты военной техники, авиастроения, танкостроения? Смогут разобраться в тех укреплениях, которые возводятся за Збручем и Днестром? Сомневаюсь…
— Многого захотел, дорогой Карл, — жестом руки Геллер остановил разговорившегося друга. — Инженеры нам нужны для других целей… И напрасно ты сомневаешься в способностях отобранных тобой людей. Это вполне надежные и проверенные парни…
Шмитц понял, что затеянный им откровенный разговор не получился. Приветливая дружеская маска на лице Геллера вдруг заменилась туманным пятном, за которым можно предполагать что угодно, только не сочувствие и понимание.
О подлинных планах, разрабатываемых вермахтом и абвером, одобренных фюрером, Шмитц мог только догадываться по характеру получаемых заданий Одно было несомненно: вермахт готовится к крупным событиям на Востоке.
Геллер вызвал отобранных агентов, Шмитц условился с ними о встрече и в тот же день выехал в Польшу, увозя с собой неприятное ощущение отчужденности в отношениях с недавними друзьями.
4Мысли Карла Шмитца о разрушении дружественных связей на его родине может дополнить история одного из питомцев шпионской школы. Нацизм разрушал не только дружественные, но и семейные связи.
Так случилось в семье железнодорожника Петера Брауница. Крикливые колонны в коричневых рубашках, шагавшие по улицам Берлина, заманчивая романтика военизированных походов вскружили голову сыну Петера Гансу. Молодежь легко поддавалась гипнозу громких слов о будущем величии арийской расы и прежде всего немцев. Никакие здравомыслящие доводы не могли противостоять обольстительным речам фюрера и его подручных из ведомства Геббельса.
— Нам, рабочим, не по пути с ними, сынок, — осторожно говорил Гансу отец. Сам коммунист, он кровно связал свою жизнь с революционным рабочим классом, лично знаком был с Карлом Либкнехтом и свято хранил воспоминания о нем. — Не топчи в грязь нашу рабочую честь!
Старшая сестра Ганса Луиза открыто и зло издевалась над увлечениями брата муштровкой и фашистскими лозунгами:
— Не понимаю, как ты можешь дружить с этими бездельниками, кретинами!
— Вы сами кретины! — яростно отбивался Ганс. — Что вы сделали для будущего могущества великой Германии? Такие, как вы, недостойны называться истинными немцами!
— А что вы делаете? Горланите да с факелами по улицам носитесь, как ненормальные… — наступала сестра.
— Мы делаем то, что делаем, и история оправдает нас! — повторял юноша подслушанные на митинге чужие слова.
— И что ты пристаешь к мальчику? — вмешивалась в разговор мать. — Придет время — сам разберется, что к чему. А горя еще успеет хлебнуть…
Но «мальчик» так и не разобрался. Его засасывало постепенно, как засасывает увлекшегося охотника предательская трясина, пока не очутился в школе Геллера. Когда неожиданно арестовали отца и сестру, он очень напугался, знал, что с родственниками арестованных не церемонятся, и так удачно, как ему казалось, начавшаяся карьера может оборваться в самом начале. Не родственные чувства к отцу и сестре, а именно это беспокоило Ганса. Его вызвали в гестапо, долго расспрашивали об арестованных, и он «честно» рассказал о своих семейных стычках с ними, не усматривая в этом ничего предосудительного — ведь все это делал из преданности к фюреру. Правда, при этом оговорился, что в поведении отца и сестры не замечал никаких преступных действий. Каковы бы ни были отношения между ними, ему не хотелось видеть их в тюрьме, чтобы и на него не падала тень подозрений.
В гестапо на этот счет были свои соображения, известные только тайной полиции да абверу. Однако Ганса не арестовали, не исключили его и из школы. Видимо, повлияло его «чистосердечное» признание. И кто знает, может, это признание стало единственным аргументом против отца и сестры…
Как бы там ни было, они остались в Старом Моабите, а его отпустили в школу, предупредив:
— Мы знаем о вашей преданности фюреру, Брауниц, верим вам. Если будете честно работать, ничего плохого с вашими родными не случится. И не забывайте: Германия превыше всего!
Он не забывал и усердно готовился. Получив приказание отправиться в распоряжение Карла Шмитца, отпросился на несколько дней домой. Надо же узнать, что с отцом и сестрой, и успокоить мать. Видно, не до конца выветрились из его сердца родственные чувства.
Мать встретила сына со слезами горя и радости. Ее сердцу одинаково близки и те, которые сидят неизвестно за что, и этот.
— Успокойся, мама, все будет хорошо. Я уже закончил школу, устраиваюсь на работу, а там и отец с Луизой вернутся домой…
— Дай-то бог… И ты берегись, сынок, не попадайся им в руки. Наше дело — работать, кусок хлеба нужен человеку… Вот и пригостить тебя нечем…
— Все поправится, мама, это просто недоразумение… — как мог, утешал мать, а она, исстрадавшаяся, все смотрела на сына и не могла насмотреться.
Мать искренне верила, что он будет работать на железной дороге, как его отец, и очень радовалась этому. А когда Ганс выложил перед нею небольшую пачку марок, даже возгордилась — кормилец!
На второй день Ганс пошел в Старый Моабит на свидание с родными. Ожидать пришлось долго. Он знал, кем гестапо набивает эту тюрьму. Сюда заключены коммунисты, антифашисты, разные недоброжелатели фюрера. И вдруг острая мысль сверкнула в голове:
«Неужели и отец?.. А сестра?»
До сих пор подобные вопросы не возникали в его сознании. Чтобы Петер Брауниц, тихий, спокойный дядюшка Петер, как называли его рабочие депо, а тем более Луиза имели какое-то отношение к коммунистам, к этим открытым врагам великого фюрера?
И вот они стоят перед ним, отделенные железной решеткой. И как спросить их об этом в присутствии надзирателя?