Тридцатая застава - Ф. Вишнивецкий

«Ничего, вот только приеду на границу, в первый же день напишу все», — принял окончательное решение.

В Киев прибыл перед утром и, как условились с однокурсником Николаем Лубенченко, друзья встретились на Владимирской горке. Смеясь и поддразнивая друг друга, однокашники долго бродили по городу. Дружба между ними была особенной. В училище они постоянно спорили, иногда, как говорится, до зубов, но если бы кто-нибудь отважился обидеть одного из них, другой так же до зубов защищал бы его. Их споры носили чисто теоретический характер и нисколько не мешали крепкой курсантской дружбе. Именно так они понимали обязанности друга: не прощать близкому человеку ни малейшего вывиха в поведении.

Споры их обычно заканчивались вничью, но оба чувствовали, как в этой полемике обогащается и обостряется их ум, накопляются познания жизни.

На этот раз им было не до дискуссий. Много накопилось личных дел, о которых можно говорить только с самым близким другом, да и то не всегда.

— С Юлией встречался? Как она там? — осторожно спросил Антон. Николай нахмурился, глаза его забегали по вывескам магазинов. Говорил неохотно, сдержанно.

— Все то же… Заладила свое: закончу учебу, а потом, мол, будем говорить. Я понимаю, — заспешил он, — учиться, конечно, надо, так разве замужним воспрещено?

— А может, она и права. Вот моя Нина, например, тоже решила заканчивать институт, и я ничего не имею против, лаже наоборот. Потом, не откладывая в долгий ящик, сразу и поженимся… — без зазрения совести сочинял Байда, потому что об этом они с Ниной и словом не обмолвились. Только вот собирался писать, когда прибудет на место службы. — И знаешь — на прощанье поцеловал! Правду говорю! Она даже заплакала, только не понял: от радости или от обиды…

— Если заплакала, то не от обиды. От обиды девушка либо по уху заедет, либо отругает. А скорее сразу то и другое…

Антон кое-что знал о трудной любви кубанца к ворошиловградке Юлии Дубровиной, но никак не мог понять его страданий.

«Ведь любовь — это же счастье! Ну учится девушка, и что же? Разве занятия могут быть помехой в любви? Не будет же она вечно учиться».

Ничего этого он не сказал другу, зная, что тот сейчас напомнит слова майора Кузнецова, — мол, граница не терпит командиров-холостяков. Чепуха! Он готов не то, что год — хоть и пять лет ждать. Он еще не знал, как отнесется Нина к его планам, но твердо был убежден, что все закончится хорошо. Главное — верить человеку, верить своему чувству. Нельзя начинать новую жизнь с недоверия и сомнений.

Солнце изрядно припекло, когда молодые политработники, побродив по городу, добрались наконец до штаба округа. Получив пропуска, направились в политотдел пограничных войск.

Надолго остаются в памяти те волнующие минуты, когда впервые ждешь назначения на самостоятельную работу. Сидишь или стоишь и вздрагиваешь при каждом случайном звуке. Вот, кажется, сейчас позовут к начальнику, и он молча, одними всевидящими глазами скажет:

— А покажись, покажись, голубчик, какой ты есть, на что способен…

И когда работник отдела вежливо произнес:

— Вас приглашают, товарищ, проходите…

Антон шагнул в открывшуюся перед ним дверь большого кабинета.

— Товарищ бригадный комиссар! Политрук Байда прибыл для дальнейшего прохождения службы! — залпом выложил заранее приготовленные слова, глядя в глаза пожилому командиру.

— Вот и хорошо, что прибыл, садитесь, товарищ Байда, — как-то по-домашнему спокойно и приветливо произнес бригадный комиссар, бегло оглядев политрука. — На границе не служили? Ничего, привыкнете, оботретесь и, надеюсь, полюбите свою работу…

— С детства мечтал о границе, товарищ бригадный комиссар! — вскочил Антон.

— Приятно слышать. Во всяком деле без любви к нему не жди проку. Без любви и, конечно, без знаний. — Говорил он неторопливо, ненавязчиво. Упомянул о задачах политического воспитания, о тревожных международных событиях, о революционной борьбе в Испании, об угрозе фашизма…

Все это было знакомо политруку, примерно то же говорили на последнем собрании в училище после присвоения званий, но известные слова, произнесенные в дружеской беседе, казались весомее, глубже западали в душу. Оставалось услышать главное: куда направят? О его желании, понятно, не спросят: командир Красной Армии не выбирает себе места службы. Однако в глубине души теплилась маленькая искорка надежды — послужить в тех местах, где служил брат. Об этом он как-то намекнул Кузнецову задолго до выпуска, а здесь не осмелился и заикнуться о своем желании. И когда узнал, что его направляют в Збручский Краснознаменный отряд, в распоряжение Кузнецова и Шумилова, вспыхнул от радостного возбуждения, вскочил со стула и, забыв служебные условности, выпалил:

— Спасибо! Очень рад!

— За что же благодарить? — удивился начальник политотдела. — Граница — везде граница, одинаково дорога для нас…

— В этом отряде служил мой брат, смущенно объяснил Байда.

— Тем лучше, — пряча улыбку, заметил бригадный комиссар: он из рассказа Кузнецова знал о желании политрука и не возражал против такой семейной преемственности.

Байда плохо помнит, как пожимали ему на прощанье руку, как вышел из кабинета. То, что придется служить под начальством Кузнецова, не могло не радовать. Из писем брата знал, что и его давнишний наставник Батаев тоже где-то в Збручске. Чего же лучше?

Часа через два, получив служебные и проездные документы и все прочее, что полагалось отбывающим к месту службы командирам, друзья отправились на вокзал. Оказалось, что и Лубенченко назначен в тот же отряд. Не было сомнений, что и здесь «виновником» являлся Кузнецов: он знал об их закадычной дружбе. Можно представить радость друзей.

— Вот и закончилась наша курсантская жизнь!

— Здравствуй, граница!

Кузнецов был довольно опытным чекистом, чтобы неудачи на границе в последние месяцы приписывать оплошности отдельных лиц или каким-то особым приемам вражеской агентуры. Правда, деятельность ее заметно активизировалась, но и пограничники работают с небывалым напряжением. В этом убедился сам. Вдвоем с комиссаром проверили все комендатуры, побывали на каждой заставе. В чем же дело? Видимо, надо менять саму систему работы.

— Мы тут с комиссаром обсудили создавшееся положение и пришли к некоторым выводам, — говорил он после проверки на совещании штабных командиров совместно с комендантами участков. — Придется, товарищи, менять установившийся в наших служебных обязанностях ритм и даже привычки… Нам кажется, что резервные заставы на участках и маневренная группа в отряде используются не в полную силу, от случая к случаю, когда создастся особенно сложная обстановка. А ведь они должны стать надежным вторым эшелоном по охране границы… Тесное взаимодействие всех звеньев охраны границы образует непробиваемую стену для нарушителей…

Потом выступил Шумилов. Некоторым участникам неприятно было слушать резкие слова комиссара, но от правды никуда не скроешься.

— Откровенно признаться, с некоторых пор мы, работники штабов, обленились. Занимаемся проверкой низовых подразделений, а лично очень редко возглавляем наряды. Как же мы можем учить подчиненных?

Скажу о себе: даже не помню, когда последний раз выходил на охрану в обычном наряде. — Все понимали, что комиссар наговаривает на себя. При каждом посещении заставы он обязательно нес службу наравне с рядовыми пограничниками. Но некоторые работники штаба просто пренебрегали этой первейшей обязанностью. — Как думаешь. Петр Сергеевич?

— Виноват! Спасибо, что напомнил, Петр Алексеевич, — улыбнулся Кузнецов. Он хорошо понял своего комиссара. — К стыду своему, должен признать, что скоро месяц, как я здесь, а еще ни разу не ходил в наряд. А ведь каждый из нас прежде всего солдат…

На совещании не произносили громких слов, призывов, но каждый участник сделал для себя вывод.

И уже на следующий день в тылу линейных застав, на опасных участках располагались дополнительные наряды.

В ближайшие дни начальник отряда тоже пошел в глубинный наряд пятого погранучастка. Как в далекие годы, когда был начальником тридцатой заставы, лежит он в кустарнике, чутко прислушиваясь к ночным звукам.

Рядом старший лейтенант Чемерыс, начальник резервной заставы.

Коротка летняя ночь. Вот уже прорезывается рассвет в густой темноте. Собиравшаяся гроза прошла стороной. Клонит ко сну, знать, годы не те. А может, отвык? Вспомнил разговор с комендантом участка.

О Чемерысе заботится: плох здоровьем, а уходить с работы не хочет.

Да и жаль отпускать опытного командира. Найти ему работу полегче, что ли?

— Думаем, старший лейтенант, перевести вас на другую работу, — заговорил шепотом, тронув локоть Чемерыса. — Есть одна вакантная должность. Работа сложная, но в городе врачи под рукой, сможете подлечиться…