Освобождение - Нина Ивановна Каверина

class="stanza">

В моём доме их много,

привыкаю к вещам.

Вот стоит недотрога —

мебель, вовсе не хлам!

В цех пришла разнарядка:

одна стенка на всех.

Жребий брошен. Порядок!

Мужу выпал успех.

Крики радости, споры,

как собрать, разместить —

дней ушедших узоры

и житейская прыть.

* * *

В холодильнике старом

больше снеди любой,

чем когда-то лежало

для семейки большой.

…А теперь для одной.

Он наказ, кем-то данный,

выполняет. Притом

знает: сверхдолгожданный

был, достался с трудом.

Сколько дней отмечались

у заветных дверей!

Уходили в печали

от недоли своей.

* * *

Вам расскажут о многом

люстра, рыжий ковёр.

Задержались в дороге,

на посту до сих пор.

Их, товарищей верных,

прогонять не хочу.

За окошком день меркнет.

Они спят. Я шучу.

Благословен и день забот*

Листаю заветный альбом,

где лица мелькают родные.

Над длинным корытом с бельём

раскинуты руки больные.

То бабушки Мани страда,

часть жизни её от рожденья.

Здесь каждый был пленник труда,

безгрешного долготерпенья.

В нём плавился стержень души,

ритм жизни окреп и дыханье.

Cудьбину корить не спеши,

ведь праздность — страшней испытанье.

Не держит она на плаву,

того гляди, в омут утянет.

Свободы мираж наяву

бедой обернётся, обманет.

Дела и заботы как дождь

с грозой, благодатный и щедрый.

Пролейся и волю тревожь

в день поздний не меньше, чем в первый.

* В заглавии слова из «Евгения Онегина».

Катится автобус

Катится автобус — полный

коробок.

Заняла семья укромный

уголок.

Мама стройная, как тополь

южных стран,

дочки малые поодаль.

Строгий дан

им указ суровым взглядом:

не шалить.

Тут старушка встала рядом.

Усадить

мать спешит. Народ всё валит.

Стар и слаб

мужичок теснится, палку

в горсть зажав.

Мама тронула девчушку

за плечо,

обняла свою малышку

горячо.

— Вы садитесь.

— Нет, зачем же,

постою.

Глянул грустно, сел, помешкав,

на краю.

Что-то вспомнил и — в котомку.

Шоколад

тянет милому ребёнку.

С лаской взгляд.

Покидала я автобус, тесноту.

Но с собой несла душ светлых доброту.

Врач

Елене Леонидовне Морозовой

Срок пришёл немного полечиться.

Жду, скучаю, скоро ль мой черёд.

Белые халаты взад-вперёд

пробегают. Всё чужие лица.

Я б хотела увидать её,

худенькую, быструю. Заботы

на лице усталом: мучит что-то.

Пряди рыжеватые вразлёт.

Нежный лик и тонкие черты –

эхо прежней тихой красоты.

Жизнь врача, да просто человека,

что несёт, как должно, свой обет,

не считаясь, кто ты, как одет –

он всегда поможет, строгий лекарь.

Здесь не встречу. Время пожалело.

Хватит ждать чужого сердца стук,

думать, как спасти от тяжких мук

старика. Есть, есть всему пределы.

Может, встречу в городе однажды.

Издали сердечное спа-си-бо

прошепчу. Уж сколько лет есть силы

по земле легко ступать

день каждый.

Молодые господа

Дверь открыла: предо мной

молодые щёголи.

И костюм, и галстучек модный –

хоть куда!

Очень важный разговор

и недолгий прочили.

— Что ж, входите и садитесь,

господа.

Старший закрутил слова,

словно стаю галочью:

образованны, юристы,

в фирме на счету.

Плотный, радужный туман

ловко сеять начали.

Я — о деле, долго слушать

мне невмоготу.

Покидали дом ни с чем

шустрые мошенники.

Но с обидой гордою:

не поверить им!

Жалость жгуче-горькую

эти современники

породили, обманув

обликом своим.

Нет работы никакой?

Предложили странную:

граждан уговаривать

на крутой расход.

Мудрые психологи речь вести

пространную

научили и толкнули

«с песнею вперёд».

Сжались души их до точки.

Совесть, честь мужская –

«не для жизни зрелой,

детские слова».

Сколько их таких сегодня,

мать-страна родная!

Не болит ли у тебя

горе-голова?

Звучит и мучает строка

Несчастна та страна, которая нуждается в героях. /Брехт «Жизнь Галилея»/

Звучит и мучает строка.

Счастливый край в тумане серебрится.

Там мирно дремлют облака.

У спящих безмятежны лица.

Скользит мой взор к родной земле.

В заветный май взлетит над городами

Бессмертный полк. Он умирал в огне

сороковых — герои, наше знамя.

Судьба моей страны горька.

Вожди и в мирной жизни призывали:

— Даёшь сверх нормы уголька!

Хлеб целины! Средь топей магистрали!

Невмоготу? Но ты герой,

так поднатужься, крепко стой.

А где-то молча ставят сруб,

возводят крышу, дом-отчизну строят.

Здесь главный витязь ценит труд,

спокойный разум. Сладят без героев.

Услышала я песнь чужой земли,

где в синеву тюльпаны вознесли.

* * *

Но жизнь сурова, требует героя,

как молнии полёт.

Звать в будний час не стоит.

Какие мы сегодня

Митинг. Тысячи людей на Тверской.

Мирно движется поток сам собой.

Что-то высказать хотят. Слушай, власть!

Несогласная волна поднялась.

Разглядели, знать, обидную ложь,

что исходит от московских вельмож.

С ней смириться — вновь унизить себя.

Мы другие, с нами эдак нельзя.

Мы другие… Ну, а там, наверху?

Всё по-старому, их лица в пуху.

Власть на йоту отдать? Ни-ни-ни!

Что ж, по-царски «казаков» пригони.

Навалились в чёрной форме до глаз…

на сограждан? Да, рука поднялась.

Пригибали головы до земли.

Руки, ноги на весу — волокли.

Пострашнее зажиревших чинов

эти парни в полицейской броне.

Им заплатят, стимул вовсе не нов.

Совесть? Прочь её, зарплата при мне.

То напасть-яга летит над страной,

души мёртвые плодит чередой.

Как в праведной семье

Всему живому на земле так трудно:

зимою волку, в ливень муравью.

Хоть человек считается разумным,

виляет путь