Международный человек - Михкель Мутть

Они очень много смеялись и демонстрировали бодрость духа и раскованное поведение, ясно давая понять, что за ними будущее. На их груди висел невидимый девиз: “Это мы — молодые”.

Особенно громко и своеобразно смеялся Мяэумбайт с толстыми ляжками. Смех, доходящий до фальцета, извергался длинными очередями. Так мог строчить автомат Калашникова у евнуха. Слыша это, Фабиан представлял себя в зоопарке, где голосит диковинная тропическая птица.

Фабиану хотелось бы знать, был ли этот смех у Мяэумбайта естественным, то есть смеялся ли он таким смехом уже тогда, когда его мамочка склонялась над колыбелью, или он заразился им в подростковом возрасте. Скорее всего, ни то и ни другое. Мяэумбайт был под сильнейшим влиянием Среднего Запада, где он провел три месяца. В одном из тамошних университетов прослушал серию лекций о международных отношениях. Возможно, он считал, что если он будет так смеяться, то у всех сложится о нем впечатление как о современном компанейском парне, всячески приятном, общительном и лишенном каких бы то ни было комплексов.

В отличие от него Меэме Тарму, изучавший английскую филологию, вел себя сдержанно и загадочно. Он модно одевался. У него были мобильный телефон и очки в золотой оправе. Фабиан никогда не видел его разговаривающим. Он шагал, подчеркнуто опираясь на всю стопу. И с таким видом, будто он вершил дела по меньшей мере на Токийской бирже. Он ни с кем не здоровался, кроме своих молодых приятелей и самого шефа.

Кредо

Они принадлежали к быстро развивающемуся поколению отечественной молодежи, которое хотя и не было особенно вышколено, но уже вдохнуло воздуха свободы. Их английский не был столь безупречен, как у эстонских эмигрантов, но субъективно они, пожалуй, были талантливее.

У них были большие амбиции. Они образовали гомогенное поначалу общество, их целью было стать министрами Эстонской Республики, руководителями — одним словом, встать у руля.

Молодые реферировали друг для друга “Times”, “International Herald Tribune”, “Spiegel” и “ Asahi”. Они с головой уходили в работу — больше, чем Фабиан когда-либо в своей жизни. Это была их вера, надежда и любовь. Отсюда, из канцелярии, им брезжила дорога, шествуя по которой, они станут великими сынами родины, увидят мир, займут положение в обществе, по меньшей мере раз в неделю их лица будут появляться на телевидении и в газетах. Положение позволит им взять в жены самых красивых, успешных и богатых женщин, с кем они устроят современный дом и дадут своим пока не родившимся детям европейское воспитание. И так далее и так далее. Они не собираются долго грызть пайковое пищевое мыло. О нет! Все это называлось самоутверждением. Они выбрали в жизни этот путь. И точка.

Отношения с зарубежными эстонцами

Фабиан прочитал пришедший из Министерства иностранных дел Дании факс, в котором спрашивали, не заинтересованы ли они в их инфобюллетене. Фабиан попросил Муську ответить утвердительно.

Он вышел в коридор, направляясь к секретарю шефа, и столкнулся с Андерсоном.

Тот был в бешенстве. Его не пригласили на ужин с журналистом из “Асахи”.

“Зачем они приезжают сюда! — фыркал он. — Эти чертовы эмигранты заполонили весь дом... Не путайтесь тут, проваливайте туда, откуда явились. Мы сами справимся!”

И это случалось не первый раз. Молодые не раз жаловались, что зарубежные эстонцы им мешают.

“Только воду умеют пить”, — добавил Андерсон раздраженно. Это была старая история. Дело в том, что, когда Марвет О.Брайан пришел к ним на работу, он искренне удивился, что “политики” мало пьют воды.

Что ее не пьет простой народ, еще куда ни шло. Но здесь, в канцелярии, вроде бы работает элита, которая должна беречь свои силы и делать все для их успешного восстановления. Так мы никогда не попадем в Европу!

Сам он пил только воду и покупал каждое утро в валютном магазине литровую бутылку.

“Вы не пьете воду! — задыхался он от возмущения. — Вы не пьете воду!!!”

“Мы ведь не лошади”, — огрызнулся Эрвин Ээльйыэ, который, между прочим, очень любил красное вино.

Конечно, дело было не в воде и в чьих-либо предпочтениях.

Это была внешняя сторона скрытых страстей.

Возвращаясь от секретаря, Фабиан зашел в туалет. Там перед зеркалом стоял Матс Мак-Дональт и причесывался.

“Прости, что я говорю о таких вещах, — произнес он, не глядя на Фабиана. — Мне очень неловко. Но я не могу больше молчать. Это входит и в твою компетенцию. Ты хороший знакомый шефа. Может, тебя они послушают. Большая часть отечественных эстонцев не моет руки после туалета. Я имею в виду после уринирования. После испражнения они все-таки моют. Надо отдать им должное. Так что они не совсем пещерные люди. Но цивилизованный человек моет руки всегда. Иначе мы не попадем в Европу. Не можешь ли ты что-нибудь предпринять в этом отношении? Все же мы работаем в одном учреждении”.

И это тоже была лишь внешняя сторона.

Дело было в другом.

Миссия и самоутверждение

На первый взгляд казалось, что молодые “политики” стелятся перед зарубежными эстонцами. Хотя бы уже потому, что те принадлежат свободному обществу, столь превозносимому молодыми, и знают мировые пути. К тому же они пришли к ним на помощь, пренебрегли западным комфортом, чтобы здесь, вместе со всеми грызть пищевое мыло. Отечественные и зарубежные эстонцы, конечно же, вместе должны упорно продвигаться к намеченной цели!

И все же это было не совсем так.

Кто, собственно, такие были зарубежные эстонцы? Что их привело сюда? Фабиан ни на минуту не сомневался, что большинство из них было исполнено искреннего энтузиазма, любви к стране, в которой они, правда, не родились, но чей язык слышали с колыбели. И если даже этого у них не было, то они все же должны были испытывать какую-то симпатию к маленькой стране, потому что она стала частью общего движения. Эстония в их представлении была дикая страна, третий мир, где жили бедные люди, которые к тому же были жертвами коммунизма. И они при этом не были чернокожими, прыгающими вокруг костра, и даже, казалось, ничем не отличались от белых людей. Будучи западными образованными людьми, они сочувственно относились к Эстонии.

Но Фабиан слишком долго жил на свете, чтобы верить в стопроцентную бескорыстность. Чтобы кто-то, будучи милосердным, не осознавал это, и хотя бы чуточку не испытывал от осознания этого удовлетворение.

И почему, собственно, общественная польза и личное самоутверждение должны исключать друг друга? Только глупые и по-детски наивные люди, думал Фабиан, читая в газетах о моральном облике того или иного деятеля, используют слова “народный слуга” и “бескорыстное служение”.

Если у государственного деятеля не было личных амбиций, то, по мнению Фабиана, он был просто дебильным.

Та же история и с зарубежными эстонцами.

Что привело их сюда, во Дворец? Ведь они здесь получали зарплату в десять раз меньше, чем у себя на родине. Они получали мало даже в сравнении с тем, что они зарабатывали бы в какой-нибудь местной частной фирме, теми же переводчиками. Да, но они получили здесь то, что было невозможно у них на родине, — не говоря уже о фирмах — даже за гораздо большие деньги. Потому что кто они были на самом деле?

Разумеется, не дураки. Несомненно, интеллигентные и даже весьма образованные люди. Но не более интеллигентные и образованные, чем тысячи других на их родине. Они хорошо говорили по-английски, но это был их родной язык, а не доказательство их личных способностей. Некоторые из них говорили по-французски, но это был их первый иностранный язык, как у отечественных эстонцев навязанный русский. Владение языками на их родине не было никаким особым преимуществом, предопределяющим успех.

Они знали западную жизнь. Но на Западе ее знали все.

А здесь они были кем-то. Даже у искателей приключений с туманным образованием в Эстонии была перспектива стать влиятельным консультантом, экспертом или медиатором. И если кто-то из них приступил к работе в канцелярии правительства, то не только ради того, чтобы помочь эстонскому народу быстрее и безболезненнее интегрироваться в мировое сообщество. Это было для них и личным самоутверждением. Теперь они находились на весьма высоком месте в иерархии. Они даже могли строить планы стать когда-нибудь заведующим канцелярией или министром. Учитывая их реальные возможности, в Америке, Канаде да мало ли где еще это было бы абсурдно.

Это могло случиться только здесь, в Эстонии.

Свою роль играло и то, что в каком-то смысле они были маргинальны. По сути, они не принадлежали ни к одной национальной группе. А здесь, в Эстонии, им были чрезвычайно рады.

И потому они спокойно могли расстаться со своей прежней родиной — было бы желание. Тут они могли родиться заново, тут открывалось второе дыхание. Дворец был для них высшим уровнем. Поэтому они относились к своей деятельности с уважением, без насмешки и издевки, как это делал иногда Фабиан.