Альтернативный солдат - Андрей Ильин

– Ничего. Вы правы, это – функционирование живых организмов, человеческое понятие о жизни другое, но… все ли люди? Вернее, настоящие люди? Мне кажется, что первые коммунисты – те, что совершали революцию, были действительно честными людьми, они искренне верили и хотели сделать жизнь всех людей лучше. Конечно, в неразберихе к ним примкнули негодяи и преступники, но в целом первые коммунисты были людьми.

– И половину России залили кровью, – тихо произнес Благой.

– Неудивительно. Это наша национальная особенность, все доводить до крайности, – пробурчал в ответ Таранов.

– Странно, что ты не обвинил во всем большевиков. Мол, белогвардейцы все с крылышками, а у коммуняк с клыков кровь капает, – вмешался в разговор Давило.

– Да не заводитесь вы опять, – попросил Стас. – Ведь все в прошлом.

– Это верно, все в прошлом, – внезапно заговорил Кувалдин. – А в настоящем вот эта палата с решеткой на окне. Только и остается, что видеть мир в клеточку. Ты хоть знаешь, почему на всех окнах решетки? – спросил он.

Николай обычно помалкивал, предпочитая не встревать в разговоры других. Хриплый – наверно, от долгого молчания – голос буквально ошарашил Стаса. Обитатели палаты смотрели на Кувалдина так, словно только что узнали о его существовании.

– Ну, чтоб воры … – неуверенно произнес Стас.

– А че тут грабить-то? Ворам в доме престарелых делать нечего. Вот разве что лексус директора угнать. Хорошая машина, не то, что наши жигули. Поэтому Валерьян с травматической пукалкой не расстается, в «бардачке» держит. А решетки на окнах, потому что старичье вниз, на асфальт сигают. Вы чего молчите? Забыли разве, сколько человек убилось за год?

Кувалдин говорит негромко, спокойно, как о приятных воспоминаниях. Ну, вроде – как я провел лето в деревне.

– Побольше десяти будет, – сказал Благой и троекратно перекрестился.

– Вот. А от чего так? Кормят – ну, сойдет – одеты, обуты, батареи теплые. Нянечки… ну, так себе, как и везде. У тебя родители есть? – вдруг спрашивает Кувалдин.

– Мама, отец ушел давно, я его не помню, – ответил Стас. – А что?

– А они вот из семей не уходили. Всю жизнь работали, чтоб детей в люди вывести. Я на заводе пятнадцать с лишним лет на вредном производстве, чтоб квартиру дали. Ну, по-всякому, конечно, бывало с женой… Но ведь вернулся! Мы все, – кивнул он на притихших стариков, – кто служил, кто работал. Не отлынивали. Теперь вот здесь…

Голос Кувалдина, и без того негромкий, стал еще тише, голубые глаза заблестели, подбородок задрожал. Стас оглянулся. Иван Благой преувеличенно внимательно рассматривает потолок, как будто там можно найти ответы на все вопросы. Таранов отвернулся к окну, пальцы теребят край пижамы, словно ищут спрятанный на черный день червонец. Лицо Семена Давило затвердело, как на памятнике первым строителям коммунизма, кожа на скулах натянулась и побелела. Степан Поцелуев сгорбился, будто старая ворона, под глазами обозначились темные круги, стали заметнее морщины.

– Так у вас… есть семьи? – спросил Стас. – Невероятно… а-а, бедные, негде жить! Или… нет?

Старики молчали. Стас почувствовал, как лицо заливает жар, где-то в середине живота возник горячий ком, мешает дышать и давит на грудь. Взгляд скользит по лицам, которые вдруг стали неуловимо похожи друг на друга, словно в этой палате живут братья и Стас понимает – он лишний здесь со своими заумными рассуждениями о реформах, прогрессе и жизни. Что он понимает в ней, этой самой жизни?

Глава 3

Поздний вечер, интернат засыпает. В коридорах зажигается ночное освещение, дежурные санитарки занимаются своим любимым делом – вяжут шарфики или читают любовные романы – выдуманная страсть куда как интереснее реальной. Стасу надоело сидеть в каморке сторожа. Поднялся на второй этаж. Санитарка строго взглянула поверх очков, брови вопросительно поднялись.

– Телик посмотрю, – ответил Стас на немой вопрос.

– Только тихо, – предупредила санитарка. – Старики услышат, сбегутся и потом не выгонишь.

Смотреть идиотское шоу от комедийного клуба не хотелось. Стас и раньше удивлялся, что за юмор такой пополам с матом и вульгарщиной, потом догадался – это и есть так называемая «пролетарская культура», развлечение для биомассы. По другим каналам тоже показывали всякую чушь с проститутками, политиками и бандитами. Дома Стас смотрел научно-познавательные каналы – мама купила для единственного сына спутниковую антенну и ресивер – или не вылезал из интернета. Там тоже дряни хватает, но есть из чего выбирать, а рекламу порносайтов легко заблокировать соответствующей программой, было бы желание. Привычка к свободе выбора появляется быстро, а вот избавиться от нее так же трудно, как приручить дикого зверя. Стас быстро переключает каналы, тихо злясь, что выбирать не из чего. В конце концов останавливается на какой-то рекламе прокладок, только вырубает звук. Гигиенические затычки или политики, не все ли равно? Устраивается поудобнее на жестком стуле, еще раз смотрит на экран. Интересно, когда в стране появится цифровое телевидение и сотни разнообразных каналов, отечественная теледурь быстро сдохнет? Весь этот поток псевдоискусства, информационной халтуры и бредовых фильмов делают племянницы продюсеров, сынки высокопоставленных чиновников и прочие туповатые родственники сильных мира сего. Делают, потому что нет конкурентов, а невежественное большинство жрет и не давится. Так и говорят, не стесняясь – пипл хавает! Рекламный ролик исчезает, появляется унылый пейзаж Богом забытой деревни. Картинка меняется, на экране красуется огромное пепелище. Кирпичный фундамент, словно беззубая челюсть, выделяется среди черных головешек. Печная труба торчит неприличным жестом, вызывающе и нагло. Рядом с обгорелыми развалинами коричневая россыпь песка и глины, как будто сумасшедший вскопал пустырь. Посередине сколоченная из досок крышка погреба. Стас хотел было переключить, ну что интересного в историях о бомжах или религиозных фанатиках, которых нужда либо помутнение разума заставили жить в земле? Палец небрежно вдавливает кнопку переключения каналов, но по ошибке вместо перемены картинки включается звук. Голос за кадром сообщает, что уже три года, как сгорел дом и хозяин живет теперь в землянке. Жилье находится на глубине десяти метров, поэтому там всегда тепло, даже в самую лютую зиму. А еще журналистка добавил, что обитатель подземелья ветеран войны, ему за восемьдесят, есть дети и родственники, но за помощью ни к ним, ни к государству он не обращался. В следующем кадре появляется соседний дом, на пороге стоит мужчина, на лице странное выражение… смесь зависти, страха и уважения.

– Он до сих пор на войне, – кивает мужчина жилище ветерана. – Помощи не просит ни у кого.

– В военкомат обращался? В совет ветеранов, в местную администрацию, наконец? – удивленно спрашивает журналистка.

– Насколько я знаю, нет, – отвечает мужчина. – Считает ниже своего достоинства.

Крышка погреба поднимается, словно распахивается люк тяжелого танка, наверх легко поднимается человек. Голый торс переплетен жгутами мускулов, плоский живот поделен на ровные квадратики – черная зависть культуриста! – грудь укрыта буграми мышц. Длинные волосы зачесаны назад, на голове красуется повязка а ля Рэмбо, седая борода и усы аккуратно подстрижены. Солдатские камуфляжные штаны заправлены в короткие сапоги. Мужчина подходит ближе, камера показывает крупный план. Видно, как натянута кожа на скулах. Лицо, как гранитная скала, покрыто глубокими морщинами. Журналистка спрашивает что-то глупое, типа – как вы тут живете… Трудно, дура, неужели не видишь?

– Хорошо живу, – спокойно отвечает ветеран. – Там, внизу, всегда тихо, не мешает верхняя суета. Наверх поднимаюсь только гимнастикой заниматься, в магазин за продуктами раз в неделю хожу.

– А вы получаете помощь? – спрашивает журналистка.

Лицо ветерана дергается, словно от оскорбления. Не сказав ни слова в ответ, жестом предлагает спуститься в дом. Оператор крупным планом показывает лестницу, уходящую в темную глубину. В следующем кадре жилое помещение. Прожектор видеокамеры освещает самодельный стол, табурет и лежанку. Вместо матраса кипа сена, сверху постелен грубый холст. Рядом, на покосившейся тумбочке, горит настольная лампа, на кирпичах возле стены чернеет электросчетчик. На столе посуда, стопкой сложено несколько пачек маргарина, буханка ржаного хлеба завернута в целлофан. Вот и все нехитрое имущество. « У кошки больше, – невольно подумал Стас. – Разве можно так жить»? Он вспомнил свою квартиру, комнату, в которой стоит телевизор в полстены, компьютер, сканер, принтер, ресивер и акустические колонки, стол, шкаф и софа… Сколько всего! И ведь надо, без барахла не обойтись. В столе хранятся баночки с биологическими добавками, упаковки таблеток. Коробки с туалетной водой собирают пыль на книжной полке. А одежды сколько! Летняя, зимняя, демисезонная, коллекция прошлого года, позапрошлого – надо бы выбросить! – купить новое… ШИЗОФРЕНИЯ! Журналистка задавала какие-то вопросы, ветеран односложно отвечал. Было видно, что ему неловко разговаривать с человеком, у которого высшее образование сочетается с детской наивностью. Ветеран не сердился. Понимал, что эта журналисточка всего лишь дитя своего времени. Ну не понимает она, как можно жить без горячей воды в кране, без холодильника и посудомоечной машины. Для нее отсутствие губной помады и туши для ресниц катастрофа, сопоставимая с падением Тунгусского метеорита. И работать, то есть молоть языком в камеру меньше чем за несколько тысяч евро, не станет. Глянцевые журналы часто размещают на страницах пространные повествования о трудной жизни певунов и певуний, артистов и шоуменов. Эти истории придумывают они сами или наемные имиджмейкеры. И оплачивают они эти публикации из своего кармана, потому что ни один главный редактор гламурного журнала печатать «это» по своей воле не станет. Он же умный, потому и главный. Биомасса считает, что быть на виду у всех, лицедействовать и лицемерить на потеху толпы самое главное занятие в жизни. Именно поэтому так много желающих покривляться на телеэкране. Конкурсы типа – мы ищем таланты или поймай удачу за х… й. чрезвычайно популярны. Увы, второй Чарли Чаплин пока не появился. Это не значит, что клоунадой заниматься не надо. Массы трудящихся – а также тех, кто не очень перетруждается – с удовольствием поглощают «культурку», искренне считая такое времяпровождение лучшим отдыхом для ума (!) и тела. Так что клоуны нужны, просто необходимы, иначе скучающая биомасса начнет думать и – не дай Бог! – превратится в народ. Тогда властям придется ой как туго, потому что чиновничьей мрази надо будет работать, а она, дрянь эта, трудиться не желает. И очередному вождю, что уселся в кресло главы государства в результате «честных и открытых» выборов, тоже придется работать, а не «руко – водить» перед телекамерой. Вы представляете весь этот ужас? Лишат привилегий, мигалок, охраны и так называемых «государственных дач», которые без лишнего шума приватизируются уже через полгода. А гос. обеспечение, как же без него? Подумать только, я сижу год в кресле министра или депутата Думы, мне положена пожизненная маршальская пенсия, загородный дом и квартира в столице, охрана – ведь я носитель государственных секретов! – и вот МЕНЯ этого лишат! И не важно, какой из меня министр. И не важно, появлялся ли я хоть раз на заседаниях Думы. МНЕ ПОЛОЖЕНО ПО ЗАКОНУ, КОТОРЫЙ Я ПРИНЯЛ, А ВЫ РАБОТАЙТЕ И ГОЛОСУЙТЕ НА ВЫБОРАХ ЗА МЕНЯ!