Альтернативный солдат - Андрей Ильин

Белый лимузин директора интерната появляется во дворе, словно айсберг в мутных водах Амазонки. Тугие колеса мягко шуршат мокрыми листьями, серая грязь покорно расступается, дождевые капли торопливо убегают с лобового стекла, словно устыдившись своей провинциальной бесцеремонности. Лексус замирает у крыльца, мотор дышит теплом, из уютного салона доносится что-то классическое, в аранжировке Поля Мориа. Щелкает замок, Валериан Николаевич неспешно покидает место водителя, дверь закрывается с царственной медлительностью. С заднего сиденья выбирается на свет Божий девица. Бананообразное лицо густо накрашено, губы и глаза рисованы татуашью, грим маскирует прыщи, наклеенные ресницы увеличивают глазки до размера спелой сливы. Оранжевые губы сложены капризным бантиком, физиономия снисходительно кривится. На ногах белые сапоги с раструбом до середины бедра, коротенькое пальтецо с громадными черными пуговицами скрывает туловище, заросли обесцвеченных волос ниспадают на воротник.

– Клевая чувиха! – раздается совсем рядом восторженный шепот.

Стас оборачивается. Рядом стоит шофер интернатовского уазика-буханки. Прокуренный дядька такого же возраста, как и его уазик, с нескрываемым восторгом обозревает скромные формы девушки.

– А позвольте спросить…

– Ты че, не видишь? – бесцеремонно обрывает шофер. – Ножки, попочка… а ротик какой!

Стас смотрит еще раз, внимательнее.

– Но ведь это всего лишь грим, рисунок по живому телу. Или вы поклонник бодиарта? – вежливо осведомляется Стас.

– Ты не умничай, уборщик. Что ты вообще понимаешь в женской красоте, сопляк! – огрызается шофер, не отрывая горящего взгляда от белых сапог с раструбами. Валериан Николаевич нажимает кнопку брелка, лексус воспитанно мяукает, умолкает музыка в салоне, автомобиль замирает по стойке смирно, как оловянный солдатик. Изящный брелок падает в карман, входные двери распахиваются – шофер резьбу нарезает! – и мимо Стаса важно шествует директор. Рядом идет девица, старательно имитируя походку Мэрилин Монро по перрону из фильма про блондинок. По вестибюлю плывет запах дорогих духов, лака для волос и лосьона после бритья. Девушка семенит, подчеркнуто равнодушная к окружающим, Валериан Николаевич снисходительно-добродушно здоровается. Ровный строй санитарок во главе с Клыковой подобострастно кланяется и улыбается, слышны нестройные возгласы:

– Здравствуйте!

– Доброго здоровьичка вам и вашей дочурке!

– Здрссте … – запоздало бурчит Стас.

Столь подчеркнутого верноподданнического выражения чувств Стас не видел никогда. Он буквально обалдел от обилия улыбок, пожеланий и завистливых причмокиваний. Последние, видимо, относились к наряду «дочурки». Стас вернулся в каморку, залпом выпил остывший кофе. Сонливость тотчас пропала. « Зайду к своим старикам», – решил Стас. «Своими» он называл обитателей мужской палаты.

– Нет, ты только послушай, что пишет эта сволочь! – срывающимся голосом кричит Таранов. – Европа защищалась от русских – это он про нашествие шведов на Россию. Может и Наполеон с Гитлером на нас шли защищать Европу? Убил бы суку, сочинившее такое!

В руках Таранова обрывок газеты с той самой статьей о реформах в России, которую читал Стас позапрошлой ночью.

– Скоты, что говорить, – кивнул Давило. – Много последнее время развелось продажной сволочи. При Советской власти такого не было. Оно конечно, перегибы случались… Но Родину любили такой, какая есть.

– Перегибы? Миллионы убиенных вы называете перегибами? – страдальческим голосом отозвался Поцелуев.

– До войны в Советском Союзе проживало двести семьдесят миллионов человек. Согласно переписи конца тридцатых годов население уменьшилось на шесть миллионов. Чуть больше двух процентов. Но ведь не всех расстреляли, многие умерли по естественным причинам. Да и медицина тогда была похуже, болезни всякие косили людей… Так что не спорь, Степан, пе-ре-ги-бы!

– Чудовищное лицемерие! – взмахнул руками Поцелуев. – Да в России семьи нет, в которой нет расстрелянных или репрессированных, а вы утверждаете, что де, были перегибы!

– Да! А ты думаешь, сейчас меньше врагов Родины и всяких недовольных? Больше, потому что безответственность развели, вседозволенность. И назвали это демократией. Да придурки вы наивные, вас на бабло заморское развели по мелочи, а вы решили, что приобщились к общечеловеческим ценностям! Тьфу на вас, уродов! – заорал Таранов.

Круглое лицо побагровело, на лбу выступили капельки пота.

– Вот и статейки вредительские пишут разные негодяи! Безнаказанность! Дерьмократы проклятые!

– Верно, Петя. Так их, муд… в! – поддержал Давило. – А ты что молчишь, Ваня божий человек?

Благой перекрестился, со вздохом ответил:

– Русские убивали русских… Вот что важно, а не то, за что именно убивали. Спорить можно и нужно, а вот глотки грызть не следует.

В пылу спора старики даже не заметил, как в палату вошел Стас. Он некоторое время вслушивался в перепалку, потом решительно хлопнул дверью. От неожиданного стука спорщики на мгновение затихают. Стас берет инициативу в свои руки:

– Доброе утро, уважаемые… что за девушка сегодня с директором приехала к нам?

– Здравствуйте, Стас. Вы о расписной кукле в белом полупердоне? Это дочка Валерьянки. Сия девица весьма вольных взглядов, можете попытать счастья, – усмехнулся Таранов, откладывая газету со злосчастной статьей.

– Благодарю. Будет свободное время, подумаю, – улыбнулся Стас. – А что в интернате ей понадобилось?

– Она студентка факультета социологии. Вроде как на практике у нас. На днях комиссия из области явится наше житье-бытье проверять, ну вот папочка и велел прийти. Что б, значит, видели все – работает! – сообщил Давило.

– Откуда ты все знаешь, Семен? – поинтересовался Поцелуев. Он еще не остыл от спора, на лице страдальческое выражение, скулы покрыты красными пятнами, голос вздрагивает. – Подслушиваешь?

– С персоналом разговариваю, потому и знаю, – спокойно парировал Давило. – А еще анализу… тьфу! … анализирую обстановку. Мясо на обед давали? Постельное белье меняли? Значит, проверять скоро будут.

– А раньше что? – удивился Стас. – Не кормили, что ли?

– Нет, кушать давали… дробь один на воде и отвар кислой капусты. Щи называется, – ответил Таранов, нервно комкая газету.

– Что такое дробь один?

– Перловка пополам с мышиным говном.

Комиссия нагрянула после обеда. Со двора заранее испарился неприлично белый и умытый лексус директора, мобилизованные санитарки дочиста вымели двор. Даже вечно пьяный кочегар был вроде трезв и выбрит. На последнее обстоятельство указывали многочисленные порезы на лице, которые «боец отопительного фронта» тщательно заклеил клочками туалетной бумаги. Мужчины и женщины превосходной упитанности расхаживают по интернату, милостиво интересуются житьем-бытьем стариков. Пустые чиновничьи глаза смотрят словно сквозь стены и людей, не меняя выражения снисходительного участия. Белые халаты членов комиссии отражаются на гладкой поверхности стен. Масляная краска салатного цвета, отмытая по случаю стиральным порошком, необыкновенно свежа. Многочисленные списки ответственных за имущество и противопожарное состояние, развешенные тут и там, выглядят по военному строго и подтянуто. Особое одобрение – нет, восторг! – вызвала громадная, метр на метр, схема эвакуации персонала при пожаре. Сложная конструкция из черных и красных линий ясно указывала, куда и с какой скоростью надобно бежать в случае ЧП.

– Хорошая схема, коллеги, подробная, – одобрительно потряс упитанным лицом председатель комиссии.

– Да, сразу чувствуется отношение к работе, – согласно колыхнула париком солидная дама из свиты.

На полу выстроены в ряд алые огнетушители. Раструбы, словно казацкие чубы, по-молодецки торчат вбок, бумажные наклейки испещрены мелкими буковками инструкции. Красные цилиндры похожи на крупнокалиберные снаряды, готовые к бою. Председатель комиссии наклоняется, чтобы прочесть срок годности. Остальные члены синхронно оттопыривают мощные зады, спины сгибаются и вот уже все, включая взволнованного Валериана Николаевича, замирают в позе почтительной креветки. После непродолжительного молчания действо осуществляется в обратном порядке и шествие продолжается. Плавное перемещение в пространстве ответственной комиссии слегка нарушается только появлением той самой старушки, которую встретил Стас в первый день. Улучив момент, жизнерадостная бабулька выбралась из палаты. Дежурная санитарка что-то торопливо писала в журнал наблюдений и не обратила внимания на юркую старушку. Бабушка появилась на первом этаже именно в тот момент, когда члены комиссии, умиротворенные вкусным обедом, выходили из столовой. Увидев такое количество незнакомых людей, старушка буквально расцвела. Маленькое лицо сморщилось еще больше, из беззубого рта – протезы остались на тумбочке – вырвался ликующий крик: