Сатиры - Чёрный Саша

Между 1910 и 1913

Честь

Когда раскроется игра —Как негодуют шулера!И как кричат о честиИ благородной мести!

1910

Вешалка дураков

Раз двое третьего рассматривали в лупыИ изрекли: «Он глуп». Весь ужас здесь был в том,Что тот, кого они признали дураком,Был умницей, – они же были глупы.

«Кто этот, лгущий так туманно,Неискренно, шаблонно и пространно?»– «Известный мистик N, большой чудак».– «Ах, мистик? Так… Я полагал – дурак».

Ослу образованье дали.Он стал умней? Едва ли.Но раньше, как осел,Он просто чушь порол,А нынче – ах злодей —Он, с важностью педанта,При каждой глупости своейСсылается на Канта.

Дурак рассматривал картину:Лиловый бык лизал моржа.Дурак пригнулся, сделал минуИ начал: «Живопись свежа…Идея слишком символична,Но стилизовано прилично».(Бедняк скрывал сильней всего,Что он не понял ничего).

Умный слушал терпеливоИзлиянья дурака:«Не затем ли жизнь тосклива,И бесцветна, и дика,Что вокруг, в конце концов,Слишком много дураков?»Но, скрывая желчный смех,Умный думал, свирепея:«Он считает только тех,Кто его еще глупее, —“Слишком много” для него…Ну а мне-то каково?»

Дурак и мудрецу порою кровный брат:Дурак вовек не поумнеет,Но если с ним заспорит хоть Сократ, —С двух первых слов Сократ глупеет!

Пусть свистнет рак,Пусть рыба запоет,Пусть манна льет с небес, —Но пусть дуракСебя в себе найдет —Вот чудо из чудес!

Между 1909 и 1910

Читатель

Я знаком по последней версииС настроеньем Англии в ПерсииИ не менее точно знакомС настроеньем поэта Кубышкина,С каждой новой статьей КочерыжкинаИ с газетно-журнальным песком.

Словом, чтенья всегда в изобилии —Недосуг прочитать лишь ВергилияГоворят: здоровенный талант!Но еще не мешало б Горация —Тоже был, говорят, не без грации…А Шекспир, а Сенека, а Дант?

Утешаюсь одним лишь – к приятелям(чрезвычайно усердным читателям)Как-то в клубе на днях я пристал:

«Кто читал Ювенала, Вергилия?»Но, увы, (умолчу о фамилиях),Оказалось, никто не читал!

Перебрал и иных для забавы я:Кто припомнил обложку, заглавие,Кто цитату, а кто анекдот,Имена переводчиков, критику…Перешли вообще на пиитику —И поехали. Пылкий народ!

Разобрали детально Кубышкина,Том шестой и восьмой Кочерыжкина,Альманах «Обгорелый фитиль»,Поворот к реализму ПоплавкинаИ значенье статьи Бородавкина«О влияньи желудка на стиль»…

Утешенье, конечно, большущее…Но в душе есть сознанье сосущее,Что я сам до кончины моей,Объедаясь трухой в изобилии,Ни строки не прочту из ВергилияВ суете моих пестреньких дней!

1911

Трагедия

К вопросу о «кризисе современной русской литературы»

Рожденный быть кассиром в тихой банеИль агентом по заготовке шпал,Семен Бубнов сверх всяких ожиданийИгрой судьбы в редакторы попал.

Огромный стол. Перо и десть бумаги —Сидит Бубнов, задравши кнопку-нос…Не много нужно знаний и отваги,Чтоб ляпать всем: «Возьмем», «Не подошло-с!»

Кто в первый раз – скостит наполовину,Кто во второй – на четверть иль на треть…А в третий раз – пришли хоть требушину,Сейчас в набор, не станет и смотреть!

Так тридцать лет чернильным папуасомЧетвертовал он слово, мысль и вкус,И наконец опившись как-то квасом,Икнул и помер, вздувшись, словно флюс.

В некрологах, средь пышных восклицаний,Никто, конечно, вслух не произнес,Что он, служа кассиром в тихой бане,Наверно, больше б пользы всем принес.

1912

***

Жестокий бог литературы!Давно тебе я не служил:Ленился, думал, спал и жил, —Забыл журнальные фигуры,Интриг и купли кислый ил,Молчанья боль, и трепет шкуры,И терпкий аромат чернил…

Но странно, верная мечтаНе отцвела – живет и рдеет.Не изменяет красота —Всё громче шепчет и смелеет.Недостижимое светлеет,И вновь пленяет высота…

Опять идти к ларям впотьмах,Где зазыванье, пыль и давка,Где все слепые у прилавкаУбого спорят о цветах?..Где царь-апломб решает ставки,Где мода – властный падишах…

Собрав с мечты душистый мед,Беспечный, как мечтатель-инок,Придешь сконфуженно на рынок —Орут ослы, шумит народ,В ларях пестрят возы новинок, —Вступать ли в жалкий поединокИль унести домой свой сот?..

1912

Невольная дань

Невольное признание

Гессен сидел с Милюковым в печали.Оба курили и оба молчали.

Гессен спросил его кротко как Авель:«Есть ли у нас конституция, Павел?»

Встал Милюков, запинаясь от злобы,Резко ответил: «Еще бы! Еще бы!»

Долго сидели в партийной печали.Оба курили и оба молчали.

Гессен опять придвигается ближе:«Я никому не открою – скажи же!»

Раненый демон в зрачках Милюкова:«Есть для кадет! А о прочих – ни слова…»

Мнительный взгляд на соратника бросив,Вновь начинает прекрасный Иосиф:

«Есть ли…» Но слезы бегут по жилету —На ухо Павел шепнул ему: «Нету!»

Обнялись нежно и в мирной печалиДолго курили и долго молчали.

1909

Баллада

Я позвал их, показал им

Пирог и предложил условия.

Большего им и не требовалось.

Устав от дела бюрократРаз, вечером росистым,Пошел в лесок, а с ним был штат:Союзник с октябристом.

Союзник нес его шинель,А октябрист – его портфель…Лесок дрожал в печали,И звери чуть дышали.

Вдруг бюрократ достал пирогИ положил на камень:«Друзья! Для ваших верных ногЯ сделаю экзамен:

За две версты отсель, чрез брод,Бегите задом наперед.И кто здесь первый будет —Пирог себе добудет».

Вот слышен конский топ,И октябрист, весь в мыле,Несется к камушку в галоп —Восторг горит на рыле!

«Скажи, а где наш общий брат?» —Спросил в испуге бюрократ.«Отстал. Под сенью ветелЖида с деньгами встретил…»

– «А где пирог мой?» – октябристПовел тревожно носом(Он был немножко пессимистПо думским ста вопросам).

Но бюрократ слегка икнул,Зачем-то в сторону взглянул,Сконфузился, как дева,И показал на чрево.

1909

Цензурная сатира

Я видел в карете монаха,Сверкнула на рясе звезда…Но что я при этом подумалЯ вам не скажу никогда!

Иду – и наткнулся на ШварцаИ в страхе пустился бежать…Ах, что я шептал по дороге —Я вам не решаюся сказать!

Поднялся к знакомой курсистке.Усталый от всех этих дел,Я пил кипяченую воду,Бранился и быстро хмелел.

Маруся! Дай правую ручку…Жизнь – радость, страданье – ничто!И молча я к ней наклонился…Зачем? Не скажу ни за что!

1910

Экспромт

И мы когда-то, как Тиль-Тиль,Неслись за синей птицей!Когда нам вставили фитиль —Мы увлеклись синицей.

Мы шли за нею много миль —Вернулись с черной птицей!Синицу нашу ты, Тиль-Тиль,Не встретил за границей?

1909

Там внутри

У меня серьезный папа —Толстый, важный и седой;У него с кокардой шляпа,А в сенях городовой.

Целый день он пишет, пишет —Даже кляксы на груди.Подойдешь, а он не слышитИли скажет: «Уходи».

Ухожу… У папы дело,Как у всех других мужчин.Только как мне надоело:Все один да все один!

Но сегодня утром раноОн куда-то заспешилИ на коврик из карманаКлюч в передней обронил.

Наконец-то… вот так штука.Я обрадовался страсть.Кабинет открыл без звукаИ как мышка, в двери – шасть!На столе четыре папки,Все на месте. Всё точь-в-точь.Ну-с, пороемся у папки —Что он пишет день и ночь?

«О совместном обученье,Как вреднейшей из затей»,«Краткий список книг для чтеньяДля кухаркиных детей»,

«В думе выступить с законом:Чтобы школ не заражать,Запретить еврейским женамДевяносто лет рожать»,

«Об издании журнала“Министерский детский сад”»,«О любви ребенка к баллам»,«О значении наград»,

«Черновик проекта школыГосударственных детей»,«Возбуждение крамолойМалолетних на властей»,

«Дух законности у немцевВ младших классах корпусов»,

«Поощрение младенцев,Доносящих на отцов».

Фу, устал. В четвертой папке«Апология плетей».Вот так штука… Значит, папкаЛюбит маленьких детей?

1909