Сатиры - Чёрный Саша

1910

Вильна

Генерал от водки,Управитель акцизами,С бакенбардами сизыми,На новой пролетке,Прямой, как верста, —Спешит губернатора сухо поздравитьС воскресеньем Христа.То-то будет выпито.Полицмейстер напыженный,В регалиях с бантами,Ругает коней арестантами.А кучер пристыженныйЛупцует пристяжку с хвоста.Вперед на кляче подстриженнойПомаялся стражник с поста…Спешат губернатора лихо поздравитьС воскресеньем Христа.

То-то будет выпито.

Директор гимназии,Ради парадной оказииНа коленях держа треуголкуИ фуражкой лысину скрыв,На кривой одноколке,Чуть жив,Спускается в страхе с моста.Спешит губернатора скромно поздравитьС воскресеньем Христа.

То-то будет выпито.

Разгар кутерьмы!В наемной лоханкеПромчался начальник тюрьмы.Следом – директор казенного банка,За ним предводитель дворянстваВ роскошном убранстве,С ключами ниже спины.Белеют штаны.Сомкнуты гордо уста.Спешат губернатора дружно поздравитьС воскресеньем Христа.

То-то будет выпито!

1910

Уездный город Болхов

На одерской площади понурые одры,Понурые лари и понурые крестьяне.Вкруг одерской площади груды пестрой рвани:Номера, лабазы и постоялые дворы.Воняет кожей, рыбой и клеем.Машина в трактире хрипло сипит.

Пыль кружит по улице и забивает рот,Въедается в глаза, клеймит лицо и ворот.Заборы – заборы-заборы-заборы.Мостки, пустыри и пыльный репей.

Коринфские колонны облупленной семьейПоддерживают кров «мещанской богадельни».Средь нищенских домов упорно и бесцельноУгрюмо-пьяный чуйка воюет со скамьей.Сквозь мутные стекла мерцают божницы.Два стражника мчатся куда-то в карьер.

Двадцать пять церквей пестрят со всех сторон.Лиловые, и желтые, и белые в полоску.Дева у окна скребет перстом прическу.В небе караван тоскующих ворон.Воняет клеем, пылью и кожей.Стемнело. День умер. Куда бы пойти?..

На горе бомондное гулянье в «городке»:Извилистые ухари в драконовыхИ вспухшие от сна кожевницы в корсетахПолзут кольцом вкруг «музыки», как стая мухВ горшке.Кларнет и гобой отстают от литавров.«Как ночь – то лунаста!» – «Лобзаться вкусней!» —

А внизу за гривенник волшебный новый яд —Серьезная толпа застыла пред экраном:«Карнавал в Венеции», «Любовник под диваном».Шелушат подсолнухи, вздыхают и кряхтят…Мальчишки прильнули к щелкам забора.Два стражника мчатся куда-то в карьер.

1914

Лирические сатиры

Под сурдинку

Хочу отдохнуть от сатиры…У лиры моейЕсть тихо дрожащие, легкие звуки.Усталые рукиНа умные струны кладу,Пою и в такт головою киваю…

Хочу быть незлобным ягненком,Ребенком,Которого взрослые люди дразнилиИ злили,А жизнь за чьи-то чужие грехиЛишила третьего блюда.

Васильевский остров прекрасен,Как жаба в манжетах.Отсюда, с балконца,Омытый потоками солнца,Он весел, и грязен, и ясен,Как старый маркер.

Над ним углубленная просиньЗовет, и поет, и дрожит…Задумчиво осень последние листья желтит.Срывает,Бросает под ноги людей на панель…А в сердце не смолкнет свирель:Весна опять возвратится!

О зимняя спячка медведя,Сосущего пальчики лап!Твой девственный храпЖеланней лобзаний прекраснейшей леди.Как молью изъеден я сплином…Посыпьте меня нафталином,Сложите в сундук и поставьте меня на чердак,Пока не наступит весна.

1909

Экзамен

Из всех билетов вызубрив четыре,Со скомканной программою в руке,Неся в душе раскаянья гири,Я мрачно шел с учебником к реке.

Там у реки блондинка гимназисткаМои билеты выслушать должна.Ах, провалюсь! Ах, будет злая чистка!Но ведь отчасти и ее вина…

Зачем о ней я должен думать вечно?Зачем она близка мне каждый миг?Ведь это, наконец, бесчеловечно!Конечно, мне не до проклятых книг.

Ей хорошо: по всем – двенадцать баллов,А у меня лишь по закону пять.Ах, только гимназистки без скандаловЛюбовь с наукой могут совмещать!

Пришел. Навстречу грозный голос Любы:«Когда Лойола орден основал?»А я в ответ ее жестоко в губы,Жестоко в губы вдруг поцеловал.

«Не сметь! Нахал! Что сделал для наукиДекарт, Бэкон, Паскаль и Галилей?»А я в ответ ее смешные рукиРасцеловал от пальцев до локтей.

«Кого освободил Пипин Короткий?Ну, что ж? Молчишь! Не знаешь ни аза?»А я в ответ почтительно и кроткоПоцеловал лучистые глаза.

Так два часа экзамен продолжался.Я получил ужаснейший разнос!Но, расставаясь с ней, не удержалсяИ вновь поцеловал ее взасос.

.  .  .  .  .  .  .  .  .  .  .  .  .  .  .  .  .  .  .

Я на экзамене дрожал как в лихорадке,И вытащил… второй билет! Спасен!Как я рубил! Спокойно, четко, гладко…Иван Кузьмич был страшно поражен.

Бегом с истории, ликующий и чванный,Летел мою любовь благодарить…В душе горел восторг благоуханный.Могу ли я экзамены хулить?

1910

Из Финляндии

Я удрал из столицы на несколько днейВ царство сосен, озер и камней.

На площадке вагона два раза видал,Как студент свою даму лобзал.

Эта старая сцена сказала мне вмигБольше ста современнейших книг.

А в вагоне – соседка и мой vis-а-visОбъяснялись тихонько в любви.

Чтоб свое одинокое сердце отвлечь,Из портпледа я вытащил «Речь».

Вверх ногами я эту газету держал:Там в углу юнкер барышню жал!

       Был на Иматре. – Так надо.       Видел глупый водопад.       Постоял у водопада       И, озлясь, пошел назад.

       Мне сказала в пляске шумной       Сумасшедшая вода:       «Если ты больной, но умный —       Прыгай, миленький, сюда!»

       Извините. Очень надо…       Я приехал отдохнуть.       А за мной из водопада       Донеслось: «Когда-нибудь!»

Забыл на вокзале пенсне, сломал отельную лыжу.Купил финский нож – и вчера потерял.Брожу у лесов и вдвойне опять ненавижуТого, кто мое легковерие грубо украл.

Я в городе жаждал лесов, озер и покоя.Но в лесах снега глубоки, а галоши мелки.В отеле все те же комнаты, слуги, жаркое,И в окнах финского неба слепые белки.

Конечно, прекрасно молчание финнов и финок,И сосен, и финских лошадок, и неба, и скал,Но в городе я намолчался по горло, как инок,И здесь я бури и вольного ветра искал…

       Над нетронутым компотом       Я грущу за табльдотом:       Все разъехались давно.

       Что мне делать – я не знаю.       Сплю, читаю, ем, гуляю —       Здесь – иль город: все равно.

1909

Песнь песней

Нос твой – башня ливанская,

Обращенная к Дамаску.

Царь Соломон сидел под кипарисомИ ел индюшку с рисом.У ног его, как воплощенный миф,Лежала СуламифьИ, высунувши розовенький кончикЕдинственного в мире язычка,Как кошечка при виде молочка,Шептала: «Соломон мой, Соломончик!»

               «Ну, что?» – промолвил царь,               Обгладывая лапку.               «Опять раскрыть мой ларь?               Купить шелков на тряпки?               Кровать из янтаря?               Запястье из топазов?               Скорей проси царя,               Проси, цыпленок, сразу!»

Суламифь царя перебивает:«О мой царь! Года пройдут, как сон —Но тебя никто не забывает —Ты мудрец, великий Соломон.Ну, а я, шалунья Суламита,С лучезарной, смуглой красотой,Этим миром буду позабыта,Как котенок в хижине пустой!О мой царь! Прошу тебя сердечно:Прикажи, чтоб медник твой ХирамВылил статую мою из меди вечной, —Красоте моей нетленный храм!..»

               «Хорошо! – говорит Соломон. – Отчего же?»               А ревнивые мысли поют на мотив:               У Хирама уж слишком красивая рожа —               Попозировать хочет моя Суламифь.               Но ведь я, Соломон, мудрецом называюсь,               И Хирама из Тира мне звать не резон…               «Хорошо, Суламифь, хорошо, постараюсь!               Подарит тебе статую царь Соломон…»

Царь тихонько от шалуньиШлет к Хираму в Тир гонца,И в седьмое новолуньеУ парадного крыльцаСоломонова дворцаПоявился караванИз тринадцати верблюдов,И на них литое чудо —Отвратительней верблюдаМедный, в шесть локтей, болван.Стража, чернь и служки храмаНаседают на Хирама:«Идол? Чей? Кому? Зачем?»Но Хирам бесстрастно нем.Вдруг выходит Соломон.Смотрит: «Что это за грифС безобразно длинным носом?!»Не смущаясь сим вопросом,Медник молвит: «Суламифь».

               «Ах!» – cорвалось с нежных уст,               И живая Суламита               На плиту из малахита               Опускается без чувств…               Царь, взбесясь, уже мечом               Замахнулся на Хирама,               Но Хирам повел плечом:               «Соломон, побойся срама!               Не спьяна и не во сне               Лил я медь, о царь сердитый,               Вот пергамент твой ко мне               С описаньем Суламифь:

                            Нос ее – башня Ливана!               Ланиты ее – половинки граната.                            Рот, как земля Ханаана,               И брови, как два корабельных каната.

                            Сосцы ее – юные серны,               И груди, как две виноградные кисти,                            Глаза – золотые цистерны,               Ресницы, как вечнозеленые листья.

                            Чрево, как ворох пшеницы,               Обрамленный гирляндою лилий,                            Бедра, как две кобылицы,               Кобылицы в кремовом мыле…

                            Кудри, как козы стадами,               Зубы, как бритые овцы с приплодом,                            Шея, как столп со щитами,               И пупок, как арбуз, помазанный медом!»

В свите хохот заглушенный. Улыбается Хирам.Соломон, совсем смущенный, говорит: «Пошел к чертям!Все, что следует по счету, ты получишь за работу…Ты – лудильщик, а не медник, ты сапожник… Стыд и срам!»С бородою по колена, из толпы – пророк АбрамВыступает вдохновенно: «Ты виновен – не Хирам!Но не стоит волноваться, всякий может увлекаться:Ты писал и расскакался, как козуля по горам.“Песня песней” – это чудо! И бессилен здесь Хирам.Что он делал? Вылил блюдо в дни, когда ты строил храм…Но клянусь! В двадцатом веке по рождении МессииМолодые человеки возродят твой стиль в России…»

               Суламифь открывает глаза,               Соломон наклонился над нею:               «Не волнуйся, моя бирюза!               Я послал уж гонца к Амонею.               Он хоть стар, но прилежен, как вол,               Говорят, замечательный медник…               А Хирам твой – бездарный осел               И при этом еще привередник!               Будет статуя здесь – не проси —               Через два или три новолунья…»               И в ответ прошептала «Merci!»               Суламифь, молодая шалунья.

1910