Сатиры - Чёрный Саша

1910

Весна мертвецов

Зашевелились корниДеревьев и кустов.Растаял снег на дернеИ около крестов.

Оттаявшие костиБрыкаются со сна,И бродит на погостеВесенняя луна.

Вон вылезли скелетыИз тесных, скользких ям.Белеют туалетыМужчин и рядом дам.

Мужчины жмут им ручки,Уводят в лунный садИ все земные штучкиПри этом говорят.

Шуршание. Вздохи. Шепот.Бряцание костей.И слышен скорбный ропотИз глубины аллей.

«Мадам! Плохое дело…Осмелюсь вам открыть:Увы, истлело тело —И нечем мне любить!»

1910

Бегство

Зеленой плесенью покрыты кровли башен,Зубцы стены змеятся вкруг Кремля.Закат пунцовой бронзою окрашен.Над куполами, золотом пыля,            Садится солнце сдержанно и сонно,            И древних туч узор заткал полнебосклона.

Царь-колокол зевает старой раной,Царь-пушка зев уперла в небеса,Как арбузы, – охвачены нирваной,Спят ядра грузные, не веря в чудеса —            Им никогда не влезть в жерло родное            И не рыгнуть в огне, свистя и воя…

У красного крыльца, в цветных полукафтаньях,Верзилы певчие ждут, полы подобрав.В лиловом сумраке свивая очертанья,Старинным золотом горит плеяда глав,            А дальше терема, расписанные ярко,            И каменных ворот зияющая арка.

Проезжий в котелке, играя модной палкой,В наполеоновские пушки постучал,Вздохнул, зевнул и, улыбаясь жалко,Поправил галстук, хмыкнул, помычал —            И подошел к стене: все главы, главы, главы            В последнем золоте закатно-красной лавы…

Широкий перезвон басов-колоколовУнизан бойкою, серебряною дробью.Ряды опричников, монахов и стрельцовБесшумно выросли и, хмурясь исподлобья,            Проходит Грозный в черном клобуке,            С железным костылем в сухой руке.

Скорее в город! Современность ближе —Проезжий в котелке, как бешеный, подрал.Сесть в узенький трамвай, мечтать, что ты в Париже,И по уши уйти в людской кипящий вал!            В случайный ресторан забраться по пути,            Газету в руки взять и сердцем отойти…

«Эй, человек! Скорей вина и ужин!»Кокотка в красном дрогнула икрой.«Madame, присядьте… Я Москвой контужен!Я одинок… О, будьте мне сестрой».            «Сестрой, женой иль тещей – чем угодно —            На этот вечер я совсем свободна».

Он ей в глаза смотрел и плакал зло и пьяно:«Ты не Царь-колокол? Не башня из Кремля?»Она, смеясь, носком толкнула фортепьяно,Мотнула шляпкой и сказала: «Тля!»            Потом он взял ее в гостиницу с собой,            И там она была ему сестрой.

1909

Карнавал в Гейдельберге

       Город спятил. Людям надоели       Платья серых будней – пиджаки,       Люди тряпки пестрые надели,       Люди все сегодня – дураки.

Умничать никто не хочет больше,Так приятно быть самим собой…Вот костюм кичливой старой Польши,Вот бродяги шествуют гурьбой.

       Глупый Михель с пышною супругой       Семенит и машет колпаком,       Белый клоун надрывается белугой       И грозит кому-то кулаком.

Ни проехать, ни пройти,Засыпают конфетти.       Щиплют пухленьких жеманниц.

Нет манер, хоть прочь рубаху!Дамы бьют мужчин с размаху,       День во власти шумных пьяниц.

Над толпою – серпантинСетью пестрых паутин,       Перевился и трепещет.

Треск хлопушек, свист и вой,Словно бешеный прибой,       Рвется в воздухе и плещет.

Идут, обнявшись, смеясь и толкаясь,В открытые настежь пивные.Идут, как братья, шутя и ругаясь,И все такие смешные…

       Смех людей соединил,       Каждый пел и каждый пил,       Каждый делался ребенком.

       Вон судья навеселе       Пляшет джигу на столе,       Вон купец пищит котенком.

Хор студентов свеж и волен —Слава сильным голосам!Город счастлив и доволен,Льется пиво по столам…

Ходят кельнерши в нарядах —Та матросом, та пажом,Страсть и дерзость в томных взглядах.«Помани и… обожжем!»

       Пусть завтра опять наступают будни.       Пусть люди наденут опять пиджаки,       И будут спать еще непробудней —              Сегодня мы все – дураки…

Братья! Женщины не щепки —Губы жарки, ласки крепки,       Как венгерское вино.

Пейте, лейте, прочь жеманство!Завтра трезвость, нынче пьянство…       Руки вместе – и на дно!

1909

Из «Шмецких» воспоминаний

Посв. А. Григорьеву

У берега моря кофейня. Как вкусен густой шоколад!Лиловая жирная дама глядит у воды на закат.

– Мадам, отодвиньтесь немножко! Подвиньте ваш грузный баркас.Вы задом заставили солнце, – а солнце прекраснее вас…

Сосед мой краснеет, как клюква, и смотрит сконфуженно вбок.– Не бойся! Она не услышит: в ушах ее ватный клочок.

По тихой веранде гуляет лишь ветер да пара щенят,Закатные волны вскипают, шипят и любовно звенят.

Весь запад в пунцовых пионах, и тени играют с песком,А воздух вливается в ноздри тягучим парным молоком.

– Михайлович, дай папироску! – Прекрасно сидеть в темноте,Не думать и чувствовать тихо, как краски растут в высоте.

О, море верней валерьяна врачует от скорби и зла…Фонарщик зажег уже звезды, и грузная дама ушла.

Над самой водою далеко, как сонный усталый глазок,Садится в шипящее море цветной, огневой ободок.

До трех просчитать не успели, он вздрогнул и тихо нырнул,А с моря уже доносился ночной нарастающий гул…

1909

Шмецке – близ Гугенбурга

Примечания

[1] belle Helene – Прекрасная Елена (фр.).

[2] Nocturno – Ночное, здесь – ночной пейзаж (лат.).

[3] Modernes – Модернистам (фр.).

[4] Гугенбург – ныне город Усть-Нарва (Нарва-Йыэсуу) в Эстонии, на побережье Финского залива.