Дневник одного плавания - Сергей Воробьев

Я высказал свои наблюдения «деду». Он приблизился почти к самому лицу лицедея, нагнул голову и заглянул под полоску гипюра.

– Точно, – констатировал «дед», – наверное, местный алкоголик.

– Вряд ли, – решил почему-то я, – просто бедный человек. Хотя экипировка его не дешёвая. Был бы алкоголиком, давно бы её пропил. Жаль, что у нас нет денег. Не так уж и часто кидают ему монеты. Здесь народ не такой сердобольный, как у нас в России. В принципе это своего рода труд, представление – театр одного актёра перед Национальным театром, драматическая пьеса без сюжета, но с предсказуемым концом. Турист лучше зайдёт в ближайшее кафе и там истратит свои эскудо. Тем более, что кафе и ресторанов здесь хоть отбавляй.

К нам подошёл бичеватого вида господин с каким-то, не побоюсь этого слова, интернациональным лицом, как бы адаптированным к местным условиям. То, что в нём присутствовало смешение различных кровей, не вызывало ни малейших сомнений. Его грязно-коричневый загар и выгоревшая на солнце шкиперская борода выдавали в нём человека улицы. Приняв нас почему-то за выходцев из Германии, он обратился к нам с длинной фразой на вполне приличном немецком языке. Я попытался перейти на английский, на что он сразу отреагировал восклицанием: «О! Englishmen!

– Нет, русские, – поправил я его.

– О! Русские! – с радостью перешёл он на русский. Как идут дела?

– Вы знаете русский? – в свою очередь удивились мы.

Он начал что-то вспоминать и, наконец, произнёс:

– Очей карашо! Болшое спасибо…, – на этом слове он запнулся, ещё раз произнёс «спасибо», и после продолжительной паузы закончил: «За помощь…». Похоже, он выложил весь свой словарный запас. Подать ему было абсолютно нечего. На данный момент мы являлись такими же нищими, как и он. Если (не дай Бог!) наш пароход отчалит без нас, нам только и останется с Устинычем, что выбрать себе место на площади Дона Педро и показывать вдвоём трюки на старом надёжном совдеповском велосипеде. Может быть, это вызвало бы определённый успех у публики. А вспоминая аплодисменты лиссабонских докеров, можно даже с уверенностью сказать, что успех был бы точно обеспечен. И эскудо сыпались бы на узорчатую мозаику названной площади гораздо гуще и активней, чем перед королевским «идальго» – адмиралом неназванного флота.

– Where are you from? (Откуда вы будете?) – спросил я.

– Philippines (Филиппины) – ответствовал он с улыбкой.

– Seaman? (моряк?) – на всякий случай поинтересовался я, зная, что среди филиппинцев очень много моряков.

– No, по, – закачал он головой и показал на свои коньюктивитные глаза в окантовке слегка воспалённых век, – my eyes.

Было похоже, что у него плохо с глазами, а так бы он уже давно лазал по мачтам галеонов. Мне ничего не оставалось, как задать ему для приличия последний вопрос:

– What are doing here? (Что вы тут делаете?)

И чтобы ему легче было ответить, добавил:

– Are you tourist? (Вы – турист?)

Он опять подумал и решил, что турист в данном случае будет самое подходящее:

– Tourist, tourist, – закачал он головой, – до свиданья! Болшое спасибо за помощь. Obrigado, – добавил он с печальной улыбкой уже на португальском, – adeus.

На следующий день, не смотря на скорый наш отход, задумалось мне проехаться по Лиссабонскому мосту – 2 километра над речной гладью Рио-Тежо. В итоге это оказалось бесплодной мечтой сумасшедшего путешественника. Но обо всём по порядку.

Мне нужно было опять внедриться в древние кварталы Лиссабона, найти путь на каменный виадук, являющийся неотъемлемой частью и продолжением уже береговой составляющей самого моста, а дальше – прямая дорога по-над рекой на противоположный берег, к местечку с городской застройкой Алмада, где высится на каменном постаменте с глубоким готическим вырезом статуя Христа-Царя. Время было ограничено. Капитан сказал, что если к обеду я не вернусь, то отойдёт без меня. Конечно же, слова капитана являлись больше угрозой, чем реальностью, но и реальность такова, что освободившийся от груза пароход здесь больше никто не задерживал бы без серьёзных на то оснований. Так что на всё про всё мне выделялось не более 4-х часов. «Успею, – подумал я, – дополнительного балласта в виде «деда» на багажнике уже не будет, велосипед побежит быстрее, обернусь даже раньше». Капитану о цели моей поездки я, естественно, не сообщил – он мог бы принять меня за безумца.

– Пойду прокачусь по задворкам, – сказал я самым спокойным голосом, – разомнусь перед дорогой.

Я сел на свой зелёный драндулет и покатил. Опять я проделал знакомый мне путь вдоль набережной до старого города и, поравнявшись с мостом, который висел высоко над головой, стал забирать вправо и вверх, чтобы влиться в линию берегового виадука, выводящего на сам мост. Ехал я больше по наитию, поскольку в городе, среди домов пропадает панорамная ориентация. В таких случаях полагаешься на чутьё первопроходца. Оказывается, я верно делал все повороты и уже стал чувствовать приближение путеводной дороги, выводящей на полотно моста. Дорога становилась круче, шла всё время на подъём и изобиловала радиусными поворотами на коротких серпантинах. Увеличивался и поток машин, что говорило в пользу правильно выбранного мной пути.

Смущало только одно: машины всё чаще и чаще стали сигналить мне, а отдельные водители делали единственному на этой дороге велосипедисту отмашку рукой. «Не то приветствуют, не то о чём-то предупреждают», – подумалось мне. Наконец, встав на педали, я преодолел последний радиусный подъём и выехал на асфальт виадука. Грузовик, обогнавший меня, долго гудел своим баритональным клаксоном, давая понять, наверное, что где-то что-то не так. Но что не так я понял только при подъезде к первой железной ферме самого моста: там висел уникальный дорожный знак, каких я не видел ни до, ни после. И вряд ли когда-нибудь увижу. Это был запрещающий знак – красный окантовочный круг на жёлтом поле, перечёркнутый красным же крестом, образующим четыре треугольных сектора, в каждом из которых находился символ: мотоцикл, пешеход, гужевая повозка и велосипед. То есть, ни на лошади, ни на велосипеде, ни пешком и даже на мотоцикле по мосту передвигаться было запрещено. Теперь мне стали понятны предупреждающие гудки проезжающих мимо автомобилей.

Моя мечта проехаться по одному из самых больших мостов Европы натолкнулась на непредвиденное препятствие – дорожный знак, не имеющий, по всей вероятности, дубликатов во всём мире. Во всяком случае, он не обозначен в правилах дорожного движения. На противоположном берегу стоял каменный Спаситель с распростёртыми в сторону руками и с укоризной смотрел на глупого и настырного велосипедиста, оказавшегося здесь по воле случая и ведомого силой неудержимого любопытства. Конечно же, даже без этого дорожного знака ни один здравомыслящий человек не поехал бы по решётчатому настилу лиссабонского моста на велосипеде или на гужевой повозке в потоке спешащих машин, на высоте около ста метров над зеркалом воды, без должных ограждений или перил по его бокам. Это был бы смертельный номер. И рисковать я не стал. Мне не хотелось свалиться на голову нашего капитана вместе с моим велосипедом, когда он будет проходить под мостом и клясть всех и вся, что отпустил меня покататься по пригородам Лиссабона. Лучше вернуться на корабль живым и здоровым, пока он ещё стоит у своего причала. И я, уже по другому серпантину, стал спускаться в нижний город мимо горных трамвайчиков по брусчатке узких наклонных улиц, пересекая уже известные мне площади и скверы, обгоняя слоняющихся всюду туристов и местных португальских обывателей… Спуск всегда лёгок, захватывающ и скор. Велосипед ехал сам с хорошим ускорением, да так, что часто приходилось подтормаживать, чтобы не разогнаться до опасной скорости и не совершить наезд на какое-нибудь препятствие.

Знаменитый лиссабонский мост остался непокорённым. Съехав вниз по серпантинам городских улиц, я оказался буквально под высоким, соединяющим оба берега, полотном моста. В загашнике у меня имелось ровно два часа свободного времени, и я направился вдоль правого берега реки в сторону океана. До океана там было далеко, а меня остановила плотная масса людей, собравшаяся на широкой набережной. Пробраться сквозь эту массу на велосипеде не представлялось возможным, я спешился и решил выяснить, по какому поводу тут такое скопление народа. По большей части, здесь присутствовала молодёжь. Она галдела, тёрлась в плотных скоплениях, была слегка оживлена без видимых причин к веселью, закупала в редких временных торговых палатках пиво, была зациклена на отдельные компактные группы, которые, казалось бы, находили какие-то общие темы для разговоров, диффузировала сквозь беспорядочные сгустки больших или меньших тусовочных новообразований. По идее, так должен выглядеть перформанс броуновского движения в концептуальном исполнении, говоря современным языком искусства, где молодые люди исполняют роли атомов и молекул. Я внедрился в этот перформанс без ведома режиссёра, как инородная частица, и посредством флуктации и естественной силы Архимеда невольно выдавливался на периферию. Человеческий конгломерат, образовавшийся на берегу Рио-Тежо, отторгал меня, как чужеродную единицу. И это было естественно. Я не имел ни малейшего понимания, что здесь происходит, по какому поводу собрались и, вообще, зачем случай занёс меня в это странное и многочисленное общество.