Вверх на малиновом козле - Игорь Савельев

Вообще, если без ложного выпендрежа (и истеричного к тому же), то все складывалось плохо. Очень плохо. И надо бы не шутить с ними, а… Антон попытался подумать – что можно предпринять, пока не уехали слишком далеко (или слишком высоко). Он почти физически ощущал, сколько метров уплывает с каждой секундой… с каждой секундой, потраченной зря… сколько метров придется пробежать обратно. Эта спешка доставала особенно: в пустой голове мигало: «Сейчас! Сейчас!», как аварийная лампа, мешало думать. Не замышлять что-то, выбирая момент, а делать что угодно и только сейчас, – это-то и вгоняло в ступор.

Так. По порядку. Что в таком положении (физически) можно сделать вообще? Либо выпрыгнуть на ходу (двери у «Нексии», кажись, не блокируются с места водителя, да откуда), но скорость слишком большая, это они специально, гады; либо того же водителя задушить. Ну ладно, чистая фантастика (и потому-то второе казалось менее страшным, чем первое, – как менее реальное), – но если бы была струна… Ха, жаль, что он и правда не музыкант. Но в любом случае помешает мужик слева. А если заняться мужиком слева, то водитель… Прямо волк, коза и капуста. Он усмехается. Хладнокровие… Всегда сохранять чувство юмора, как отец. А что бы сделал отец? Наверняка сотворил бы что-нибудь, как в кино, «отжевал» бы машину, а этих уродов отправил в ущелье… Антон вдруг поймал себя на мысли, что только слышал об отцовских подвигах (не Бонд, конечно, но все же, – отец же прошел Чечню и многое…), но ничего похожего не может представить в реале. Это все лишь внешняя оболочка… легенда… Слова.

– Куда мы едем?

Он все-таки спросил, бросил валять дурака, потому что надо было ломать ситуацию.

– К Хамету.

От неожиданности, что ему вообще ответили нормально, и от общего истеричного состояния – он внезапно для себя же и рассмеялся.

– Хамет – не родственник Ахмета?

– Вот про Ахмета и поговорим, – мягко ответили ему.

«Ты дошутишься», – сказал Антон себе, обозлившись, решив уже прыгать, он вдруг заметил, что спутники как будто потеряли к нему интерес. Их что-то стало сильно беспокоить. Антон не сразу понял, куда они напряженно поглядывают – в зеркало заднего вида; обернувшись, увидел – за ними ехала милицейская «семерка» или «пятерка».

– Не верти головой, ссука, – прошипел мужик.

Антон посчитал бы это спасением, если бы не знал, что менты здесь ряженые (как в России – казаки); что это может быть вообще не пойми кто, купивший форму и тачку с мигалкой… Примерно о том же глухо переговаривались и мужики: от «че он за нами едет» до «кто это»; перебирали вслух какие-то имена и номера машин и даже кому-то звонили, чтобы узнать, чья это машина. Не дозвонились. Напряжение росло. Это должно было чем-то кончиться, прямо сейчас.

– Сбавь скорость, пусть обгонит.

Антон принял это как сигнал к бою: сбавят скорость – можно будет выскочить, а обгонит вот-вот, и… Его схватили за шею (везли не дураки), мужик пригнул к себе на колени, практически ткнул в душный пах.

– Не маячь, лежи тихо.

И вот тогда Антону стало по-настоящему страшно.

Он дернулся было, пытаясь хотя бы дышать, но стиснули шею:

– Не рыпайся, я сказал!..

С какой дикой тоской мелькнуло вдруг – даже не то, что его убьют, а – что он даже не успел толком попрощаться с Аней, когда уходил; он даже ничего ей не объяснил; они и не виделись почти этим утром, столкнулись во дворе буквально на секунду: «Ты проснулся?.. Я там бутер с сыром тебе оставила».

И убежала. Он даже не окликнул, не обнял, не поцеловал… Невообразимый мудак. Как он вообще мог. Ввязаться. Во. Что-то. Такое. Антон задыхался, он даже не мог понять – его душат или это ужас с кровью, хлынувшей к голове, темно в его глазах или его просто ткнули вплотную в вонючие джинсы.

Ты проснулся?.. Я там бутер с сыром тебе оставила.

Смерть как предательство тобой самого близкого человека.

Аня никогда даже не узнает, что он успел раскаяться в этом предательстве и просит у нее прощения, кажется – даже напитывая слезами и соплями чужой пах.

– Давай быстрее, блин, че ты еле двигаешься…

Эти слова обращались к ментовским «Жигулям». Видимо. Водитель нервно барабанил по рулю. Видимо. Антон начал приходить в себя после секундного приступа паники. Первое, что он почувствовал, – это что мужик начал несильно лапать его свободной рукой. Не сразу понял. Это осторожно шарят по карманам. «Хорошо, что не взял паспорт». Разумеется, он ничего такого не взял… Как-то вдруг, боковым зрением, увидел, что мужик что-то незаметно опускает в отсек дверцы. Что-то вытащенное из карманов. То самое, да. Небольшой комок в газетной бумаге, «бомбочка» такая… Антон хорошо запомнил, как она выглядит, потому что, когда шел, все же глянул на товар и удивился, что Рома пожертвовал на упаковку газету, которую – вроде же – всегда таскал с собой… Это интервью дурацкое с голландской режиссершей, которое читал вслух?.. Антон осторожно потянул руку, постарался дотянуться. Да, в конце концов, черт с ним! – зачем все это теперь?! – уронив руку, нащупал на полу… Что железяка – понятно; по размерам… Разводной ключ?

Бить по башке надо прямо сейчас. Но как?.. Антон догадался, что из такого положения просто не получится замаха, перехватят… Не говоря уже, что страшно. Страшно разбивать человеку голову. Хотя отец бы не испугался.

Треснуло сочно, как будто лопнул арбуз; мат водителя; тормозной визг; качнулись, дернулись, останови…

Это Антон уже потом, «на досуге» и с трясущимися руками, просчитал, что он довольно точно выбросил разводной ключ – снизу – в лобовое стекло. Правда, слабовато, стекло не пробило насквозь… Или пробило? – он никогда уже не узнал. Уже выскочив из машины, он понял, что выскочил; едва не попав под милицейский «жигуль» – снова визг тормозов, ладонями по капоту, кубарем вниз, – он понял, что не попал; вроде бы «жигуль» уехал дальше, и зря мужики в ужасе отсиживались в своей «Нексии», – но Антон этого не узнал, потому что уже прыгнул в какие-то кусты, как в ущелье, или все-таки в ущелье… Кубарем – какие-то кусты – колючие ветки в морду – вперед, запинаясь о корни… И первое, что сделал, когда понял, что живой, когда понял, что неизвестно где, когда понял, что никто за ним не… В общем, минут через пять, а может, через двадцать. Первое, что Антон сделал, когда перевел дух, это встал за ближайшее дерево (хотя от кого прятаться в лесу) и с наслаждением помочился. Видимо, когда прыгал, здорово тряхнуло почки.

А может, правы были те, которые предлагали ему зайти в сортир перед долгой дорогой.

Уроды… Уроды.

Надо было все же убивать. Методично, ключом, одного за другим.

Понять, где он находится. Где море? – где солнце? – Антон озирался в сумрачном лесу.

Как Феникс из пепла

В Синегорске поезд стоял пять минут, и все бежали с баулами, как в войну.

Накрапывал дождик. Каплевидные, лишенные плафонов лампы свисали прямо с балок, заливали все очень белым – с уклоном отчего-то в синеву – и очень зимним светом, в котором дождь лупил по лужам особо сосредоточенно.

Тетки, дядьки, уже заранее оголившись для курорта, лезли в вагон с такими сумками, как будто хотели оккупировать юг как минимум на год.

– Так глупо, но я так счастлива, – вдруг сказала Аня в панике посадки.

– Почему глупо?

– Не знаю, авантюра немного глупая. Ну, не глупая, какая-то… детская.

– Вот детям и будем рассказывать!

Никто их не провожал.

Где-то там, за стеклянным зданием, за стрельчатыми арками депо – старинными, времен паровозов и стачек, – оставались площадь, сырые огни такси, пришибленный дым привокзальной шашлычной.

Пора.

Презрительно пшикнул окурок.

Метров через двести поезд задавил двух человек, перебегавших пути, поэтому задержались на родине еще на полчаса.

Для свадебного путешествия, конечно, надо было зафрахтовать все купе, если уж не лететь самолетом. Но – оборотная сторона счастливой авантюрности – Антон банально ничего не успел: максимум, что удалось достать (и то – через турфирму), это два верхних места в одном купе. Открыв дверь которого, Антон и Аня обнаружили все занятым. Какие-то потасканные жизнью мужики с неудовольствием сползали. Оказывается, здесь ехали две семьи – из самых глубин Сибири, долго, уже и с собственным бельем, – официально в разных купе, но отчего-то надеясь, что обитатели верхних полок не объявятся вообще… Сибирские семьи хмуро сидели внизу, как раскулаченные, пока Антон лазал под самой лампой, натягивая себе и Ане белье, и крепко, словно Тарзан, упирался босыми ногами.

Так начиналась их двухдневная обезьянья жизнь.

Спускаться вниз было нельзя, потому что семьи уже не хотели разлучаться. Где-то там, в других вагонах, пустовали их разрозненные места (потом оказалось, что даже в плацкарте), и все четверо предпочитали сидеть здесь, да и спать здесь же – и непонятно, как иссушенные мужья умещались со своими внушительными женами… Самое удивительное, что были и дети: один мальчик уже активно бегал, другой еще ползал, но где укладывались они, углядеть не было уже никакой возможности – в темноте, с набегавшими огнями.