Долина юности - Эжен Мельц

— Эй, смотрите! Эжен потерял свой ботинок в грязи…

— Ага! Действительно!

— Вот чайник!

Вожатый, находящийся поблизости, оборачивается. Я показываю ему свой носок, а слезы уже застилают мне глаза. Я сильно потею от мысли, что вокруг меня соберется толпа.

— Погоди, — заверяет меня вожатый. — Мы сейчас его найдем.

Я смотрю, как он копается в грязи палкой. Ребята останавливаются и спрашивают, в чем дело.

— Ничего-ничего, — отвечаю я.

— Ну да, как же, — обрывает меня высокий блондин. — Эжен потерял свой ботинок. Поглядите, он в одних носках, этот идиот.

Все, слух запущен. Теперь те, кто ушел вперед, возвращаются назад, чтобы посмотреть на спектакль, тогда как те, кто был сзади, напирают, чтобы тоже ничего не пропустить. Мне хочется провалиться сквозь землю, чтобы избежать катастрофы. Вожатый копает, обследует яму и снова роет. Другой приходит ему на помощь. Но ничего не поделать. Мой ботинок исчез: из страны Там-Наверху он переспел в страну Там-Совсем-Внизу.

— Ох, какая история, — раздражается вожатый, которому надоело копать. — Ты не мог быть поосторожнее?

Я пожимаю плечами.

— Ладно, что теперь с тобой делать? — спрашивает меня вожатый.

— Оставим его здесь, — предлагает кто-то из ребят.

— Да, — говорит другой. — Ему ничего не остается, как нас ждать. Мы придем за ним вечером.

— Нет, — отвечает вожатый. — Мы не будем возвращаться той же дорогой, а пойдем вперед. Автобусы ждут нас в другой долине в пять часов.

Одна из девушек-вожатых смотрит на меня и вздыхает. Другая глядит на часы и тоже вздыхает. Я всем мешаю. Не надо было меня брать! Я не знаю гор и не умею ходить в походы. Я — чистый ноль.

— Так, слушай, — говорит вожатый, положив руку мне на плечо. — Мы не можем вернуться назад. Автобусы уже уехали. Мы должны продолжать поход, ты понял? Ты пойдешь в левом ботинке и в правом носке.

Я поднимаю голову. Он, наверное, шутит. Это — швейцарский юмор.

— Давай. Мужайся, парень.

Группа продолжает движение. Школьники фыркают от смеха, показывая на меня пальцем. Я изо всех сил стараюсь идти по каменистой, а иногда заросшей мокрой травой дорожке. Но в любом случае, пусть под ногами твердо, остро, ухабисто, холодно, тепло или мягко, — у меня болят не ноги. У меня болит там, где людям бывает стыдно. Я вспоминаю анатомический атлас, который дядя Марсель показывал нам с братом в Бухаресте. Мы видели, где находится сердце, легкие, желудок. Но где находится стыд? Медленно тянется время. Пара девочек защищает меня, когда другие школьники становятся слишком злыми.

— Перестаньте смеяться! Я посмотрела бы на вас на его месте!

Мне от слов этих незнакомых девчонок делается лучше. К сожалению, прогулка длинная. Мы без остановки поднимаемся и спускаемся. Когда кончается лес, начинается луг. Стайка ребят катается в траве, другие гоняются друг за другом. А я хромаю.

После полудня мы прибываем в деревню. Домики с красными ставнями теснятся вокруг церкви с тоненькой колокольней. Несколько упитанных коров смотрят, как мы проходим мимо. За сараем нас ждут крестьяне. Они расставили тарелки на деревянном столе. Из большого котла неподалеку доносится запах, который мне не нравится. Мы должны встать в очередь, чтобы получить суп. Пока я жду своей очереди, высокий блондин толкает меня локтем:

— Ну что, как тебе прогулка?

Я хочу наброситься на него, раздробить ему челюсть, бить его с закрытыми глазами так сильно и так долго, как только могу. Но не решаюсь. Вожатые потребуют объяснений, и я начну чудовищно заикаться. Дурацкая ситуация. Поэтому я ничего не отвечаю высокому блондину.

С полной тарелкой зеленой жидкости в руках я иду к столу. На ходу хватаю кусок сыра грюер из кучи, наваленной в большой пластиковый таз. Я изучаю суп с недоверием. Мне больше нравится борщ, а эта зелень в тарелке кажется отвратительной. Я кусаю грюер. Фу, он слишком соленый. Не люблю швейцарские сыры. Чтобы немного утолить голод, заглатываю большие куски белого хлеба. Потом нам дают обжигающий чай с четырьмя кусочками шоколада. Это, конечно, супервкусно.

Вожатый уже хлопает в ладоши.

— Ребята, идем дальше!

Радостные крики раздаются со всех сторон. Я же качаю головой. Мой носок превратился в коричнево-черную тряпку в клочках травы. С низко опущенной головой я догоняю группу. Мое бедро начинает по-настоящему болеть. Конечно, проковыляв всю дорогу, надо было быть к этому готовым. О, как я хотел бы оказаться в другом месте! В Лозанне, с моими игрушками, родными и в сигаретном дыму, который постоянно плавает в гостиной. Во мне зреет приступ ярости, и я ничего не могу сделать, чтобы его остановить. В результате поступаю весьма глупо: бросаю свой левый кикерс на склон холма.

— Браво, — комментирует с иронией вожатая.

— Ээ… зато я больше не буду хромать.

— Зато у тебя будут болеть обе ноги, — поправляет она.

Я пожимаю плечами.

Поход продолжается. Школьникам объясняют работу сложного механизма в загоне для коров. Потом вожатый нам предлагает выстроиться в ряд. Он говорит, как называются горы перед нами, но я его не слушаю. Сдерживая слезы, я валюсь в высокую траву. Мои ноги — тверже деревяшек.

Мы продолжаем идти и прибываем в окрестности другой фермы. Черные и белые козы свободно разгуливают по щебенке. Мальчишки забавляются тем, что пугают их, изображая первобытных людей. Я же в отчаянии смотрю на свои ноги. Даже в ботинках мне было бы трудно осуществить это путешествие. С семьей мы никогда не ходили в такие длинные походы. У швейцарцев есть для этого слово: «рандоннэ». В течение многих лет я слышал, как школьная учительница и приятели рассказывали о «рандоннэ», которые они совершают на выходных. Я никогда не понимал, о чем они беседовали. Теперь знаю, спасибо.

Вокруг фермы на земле разбросаны маленькие черные шарики. Нахмурившись, я размышляю, что бы это могло быть. Незаметно подбираю один: материал странно мягковатый. Что же это такое? Я подношу шарик ко рту и осторожно кусаю. Вкус настолько отвратительный, что я сразу же выплевываю и иду дальше. Солнце садится, моя тень удлиняется и поднимается по склонам холма. Но я еще могу отчетливо различить козу, которая проходит мимо меня; из ее зада вываливаются такие же маленькие шарики. Фу, какая гадость! Я больше не могу. Не могу! Не могу! Я ничего не смыслю ни в горах, ни в «рандоннэ», ни в еде. Я ненавижу Швейцарию, ненавижу школу, ненавижу семью, ненавижу румын, которые не умеют правильно обуваться в горах.

Проводники подбадривают нас.

— Еще часик — и мы выйдем к автобусам, — объявляют они. — Потом спустимся в лагерь и посмотрим фильм на большом экране. Как в кинотеатре!

Я же чувствую себя маленьким сухим листком, готовым рассыпаться и исчезнуть на ветру. Просыпаясь сегодня утром, я не знал, что мне предстояло пережить самый ужасный день в моей жизни.

Но хуже бывает всегда. Как только мы приходим к автобусам, ребятня, толкаясь, сбивается в кучу. Все пихаются, «куролесят», как выражаются вожатые. У меня же кружится голова от горных виражей. Я вцепляюсь изо всех сил в подлокотники своего сиденья. У меня такое же головокружение, как в тот день, когда я поднялся на «Пиратский корабль» — самый страшный аттракцион луна-парка. Я знаю, что должно случиться. И знаю, что никак не могу предотвратить эту катастрофу.

Внезапно меня рвет между сиденьями. Раздается такой звук, как будто вынули затычку из умывальника. Везде — суп и кусочки грюера. Все смотрят на меня. Один мальчишка фыркает от смеха, зажимая нос, тогда как другие действительно сочувствуют мне. Я тихонько кладу голову на спинку своего сиденья. Мне хочется умереть.

9. «Апострофы», специальный выпуск телепередачи о Сименоне

Я без понятия, что старше: дерево или три наши многоэтажки? Между четырнадцатиэтажными домами возвышается самое большое дерево, которое я когда-либо видел, — ливанский кедр. Его темно-зеленые ветки достигают восьмого этажа. Кедр такой крепкий, что во время бурь его ветки не двигаются ни на миллиметр. Ветер гуляет по нашим балконам, а кедр неколебимо стоит на месте. У его основания, под покровом сорока миллиардов иголок, находится здание большой фермы, крытое серой черепицей. На ферме живет очень известный писатель, имя которого я все время забываю. Сим… Симон… Как бы там ни было, я не люблю книги.

Пока варится мамин борщ, я выхожу на балкон. Как всегда, сначала обозреваю окрестности по другую сторону озера. Городок Эвиан[9] и французские Альпы сияют на полуденном солнце. Потом перевожу взгляд на наш берег и смотрю в сторону порта Уши, после чего пристально изучаю высотку напротив. Интересно, Борис дома? Во всяком случае, его не видно в окне. Потом мои глаза перебегают на верхушку кедра, и постепенно я их опускаю, чтобы завершить разведку кратким осмотром фермы с серой черепицей.