Невидимая Россия - Василий Алексеев

— Вот что, Павел, — начал он тихо, — я твоих дел и знакомств не знаю и знать не хочу, но должен предупредить, что тобой интересуется ГПУ. Откуда я это узнал — дело мое, но имей ввиду, я точно знаю, что на тебя имеется целое дело.

Павел знал, что расспрашивать в таких случаях не полагается. Глаза Вячеслава чуть бегали, но не от подлости, а от волнения и беспокойства, в них не было ни тени враждебности, раздражения и надрыва, обычно появляющегося в глазах невольных агентов ГПУ.

— Спасибо, — сказал Павел, крепко пожимая руку Вячеславу, — мне бояться нечего. Я, конечно, не сторонник советской власти, но и вины за мной никакой нет.

— Ну, это уже твое дело, — недоверчиво ответил Вячеслав, берясь за ручку двери. — Конечно, тебя не надо предупреждать, что этот разговор останется между нами.

— Митя арестован!

В суровом, почти холодном лице Николая сквозила жалость.

Павел невольно смутился. Он уже давно ждал этого и всё-таки неприятное известие потрясло его.

— Жаль, но, к счастью, мы уже приняли меры и арест не должен отразиться на организации.

— Может быть, не отразится… — в тоне Николая чувствовалось сомнение.

— А мать?

— Наверное теперь совсем сойдет с ума, — задумчиво ответил Николай.

— Уже целый год Митя отстранен от организации, — невольно раздражаясь, сказал Павел.

Митя, слишком порывистый и нервный, был отстранен за неосторожность. Кроме того, мать Мити, потерявшая во время революции мужа, так боялась за сына, что могла пойти на любую истерическую выходку.

— Я слышал, что он был связан с какой-то новой партией — группа крупных инженеров и экономистов вырабатывала свою программу. Митя каким-то образом сумел их обнаружить и войти с ними в контакт.

— У меня несколько иные сведения, — возразил Павел, — он, говорят, хотел использовать уголовников для приобретения подложных документов.

— Вернее всего было и то и другое, во всяком случае, мои сведения о партии верны, — Николай не проявлял никакой нервности.

— Надо организовать помощь, вероятно, мать сможет носить передачи, — сказал Павел.

Уже сделано — в нашем приходе много девушек, одна из них давно знакома с Телегиным, ей поручили помощь Митиной матери.

— Кстати, как с вашим приходом? — спросил Павел.

— Главный священник, как ты знаешь, арестован, но у нас недавно посвятили двух новых — один бывший юрист, другой — врач, они и служат. Мы на всякий случай уже начали подготовку к полному разгрому. Следующие три кандидата в священники примут тайное посвящение и не будут носить ряс.

В дверь постучали. Павел повернул страницу истории Покровского и сказал, как бы отрываясь от чтения: «Войдите!».

— Извиняюсь… моя жена знает английский, французский и немецкий…

— Простите, — почти грубо вырвалось у Павла, — мы готовимся к экзаменам.

— Извиняюсь… ик… я потом… Дверь медленно закрылась.

— Ох, уж и надоел! — тяжело вздохнул Павел. — Вот что, Николай, я наткнулся, повидимому, на две организации. Миша Каблучков в твоем ведении, у него есть знакомые в сельскохозяйственной академии. По моим сведениям, студент Золотарев из этой академии и его ближайшие товарищи создали группу. Надо проверить, что они за люди. В случае, если они действительно нам подходят, я смогу с ними связаться. Вторая группа, очевидно, создается одним инструктором волейбола. Я его наблюдаю уже целый год, около него много совсем хорошего народа. Сейчас ГПУ хотело арестовать его брата — факт этот и то, как он себя при этом держит, окончательно склоняют меня в его пользу.

— А проверял ты его со стороны? — холодно спросил Николай.

— Не проверял… постой, — вдруг сообразил Павел, — у меня есть одна возможность расспросить о нем.

— Но ты ведь говорил, что он атеист и бывший комсомолец?

— Да, бывший комсомолец и бывший атеист. Теперь он хотя и неверующий, но понимает значение религии и сочувствует православию. По правилам мы бракуем только воинствующих безбожников.

— Не забывай правил, которые сам вырабатывал, — продолжал Николай прежним тоном. — Кандидат должен быть сознательным врагом советской власти, не может быть воинствующим безбожником, должен любить родину и быть нравственным, честным человеком. Личная жизнь должна быть также изучена.

— Я же тебе говорю, что изучаю его год, — обиделся Павел, — верь моему опыту, человек подходящий…

Павел ехал в трамвае через неделю после разговора с Николаем. Народу в вагоне было немного. Стройная молодая дама несколько раз оборачивалась и внимательно всматривалась в Павла.

Почему она на меня смотрит и где я ее видел? — думал Павел. Дама сошла вместе с Павлом, решительно подошла к нему и спросила:

— Простите, если я не ошибаюсь, вы Павел Истомин?

— Да, — удивленно ответил Павел.

— Вы меня, очевидно, не узнаете? — Дама несколько смутилась и улыбнулась. Улыбка была ясная, хорошая.

— Простите, никак не могу припомнить, где я вас видел, — в свою очередь смутился Павел.

— Я сестра инструктора Быстрова.

Павлу сразу всё стало ясным. Быстров был одним из помощников Григория, белобрысый, некрасивый молодой мужчина из хорошей дворянской семьи, не получивший, благодаря этому, высшего образования и существовавший преподаванием гимнастики. Одно время он вел спортивную группу в школе Павла и Павел несколько раз бывал у инструктора дома. Быстров жил с старушкой матерью и двумя сестрами. Павел вспомнил, как поразило его тогда, что у такого заурядного человека, как Быстров, оказались такие умные и интересные сестры. Павлу с первого взгляда стало ясно, что это типичная семья «бывших людей», обреченных режимом на уничтожение. Быстрова поручили взять на учет, как своего человека, одной из групп, и на этом дело кончилось. Вскоре незадачливый инструктор был арестован и выслан на три года в Вологду.

— Вспомнили?

— Конечно. Простите меня, пожалуйста.

— Видите ли, — замялась опять дама, — я через две недели еду к брату на свидание, может быть, вы захотите что-что-что-либо передать ему?

Павел понял, что у Быстрова совсем нет денег и надо произвести сбор среди знакомых.

— Спасибо, — сказал он, — я к вам зайду через две недели и занесу передачу.

Сестра Быстрова в свою очередь поблагодарила Павла за заботу и память и исчезла в переулке, легкая, гибкая и несчастная.

Собирание денег для ссыльного было делом небезопасным, но интересным. Если бы Павел во время сбора натолкнулся на секретного агента ГПУ, тот немедленно бы донес, а донос мог повлечь за собой арест.

С другой стороны, именно в таком деле можно было проверить людей. У Павла был хороший знакомый старичок-доктор, знавший многих спортсменов, в том числе ближайших друзей Григория. Со старичком, конечно, нельзя было говорить о вербовке в организацию, но говорить о сборе средств для ссыльного было вполне уместно и, таким образом, открывались возможности спросить о Григории и его друзьях.

— Быстрова? Как же не знать… знаю, знаю, вот, молодой человек, как теперь надо быть осторожным. За что посадили Быстрова, никто не знает, не знает, конечно, и сам Быстров — а всё потому, что кругом много разных мерзавцев. Так и норовят на кого-нибудь донести, так и норовят!

Доктор даже рассердился и от негодования его гладко выбритые щечки покраснели, а козлиная бородка затряслась. Павел был очень рад такому обороту дела и сейчас же использовал создавшееся положение.

— Вы совершенно правы, Иван Иванович, — начал он осторожно, — теперь людей надо сначала проверить и только потом иметь с ними дело. Быстрову надо помочь, я предполагал обратиться к его старым товарищам спортсменам, например, к Григорию Сапожникову и Юрию Чернову. — Чернова Павел назвал, зная, что он близок к Григорию. — Вы их знаете лучше меня, как по-вашему, не подведут?

— А, Юра Чернов? Как же — сын моего покойного приятеля, конечно, конечно… Юра? Ему вы можете доверять, как мне. Юру я еще маленьким знал — под стол пешком ходил… — Старичок одобрительно закивал головой. — Что касается Сапожникова, знаю мало. Ничего плохого сказать не могу, но знаю мало, — доктор развел руками, — а вы вот что — идите вы сначала к Юре. Я ему записку напишу. Ведь вы его адрес знаете?

— Нет, я у него дома не бывал.

— Ну, тогда сходите на стадион, знаете стадион общества пищевиков? Он недавно переехал на новую квартиру, я знал только его старый адрес. Сходите, передайте мою записку и, посоветуйтесь насчет Сапожникова. Они хорошо знакомы, он вам всё о нем расскажет. Ну, с Богом… Вот для Быстрова 25 рублей, а насчет осторожности вы правы: теперь надо быть осторожным.

Павел ушел, довольный своей выдумкой. — Иван Иванович хоть и не умен, но знание человека с пеленок может заменить ум, а Чернов, повидимому, очень умен — его характеристика Григория будет весьма ценной.