Невидимая Россия - Василий Алексеев

— Молодец! — от всего сердца одобрил Павел.

— Молодец, — подтвердил Григорий. Помолчали.

— Ну, а как твои настроения? — выжидательно спросил Павел.

— Настроение лично у меня неважное, но дела это не меняет.

— Какое дело?

Григорий посмотрел прямо в глаза Павлу и невольно усмехнулся.

— Вот что, Павлуха, — сказал он просто, — пора кончить игру в прятки, довольно друг друга обнюхивали, давай договариваться.

— Давай, — также просто согласился Павел. — Давно работаешь?

— Года два, а ты?

— Мы года четыре.

— Много у тебя народа?

— Таких, чтобы уже всё было договорено, не так много. Большинству мы вообще ничего не говорили — просто держим на учете. А у вас много?

— У нас такая же картина. Определенно работает человек 10–15, но за каждым на круг надо считать не меньше десяти еще.

— А из какой среды твои люди? — спросил Григорий.

— Интеллигенция и интеллигентная молодежь, очень немного рабочих, да и то из бывших людей.

— У меня, главным образом, хороший спортивный молодняк, зеленый еще, но напористый.

— А как, у вас есть связи среди крестьян? — в свою очередь спросил Павел.

Григорий задумался.

— Есть один золотой человек, да давно я его не видал. Собственно он уже завербован, только связь с ним до сих пор была нерегулярная.

— Я думаю, что с началом ликвидации кулачества главной нашей базой должна стать деревня, — сказал Павел.

Григорий помолчал.

— Слишком мы слабы, — сказал он наконец с досадой. — Я раньше думал, что действовать придется позднее и к тому времени всё само собой будет готово, а сейчас вижу, что вода в котле уже закипает, а суп заправлять нечем.

— А как у вас с воспитательной и идеологической работой?

Григорий нахмурился.

— А как тут еще воспитывать? — Мы вербуем только тех, кто уже сам во всём разобрался, остальные разберутся позднее, либо вообще нам не нужны.

Павел покачал головой.

— Ты был бы, может быть, прав, если б в стране была свобода слова, — сказал он. Беда в том, что большевики уничтожают не только людей, но и книги и идеи. Стихийный, непосредственный протест главный залог успеха, но его надо оформить организационно и идейно и, может быть, еще морально. Недаром большевики так усиленно создают нового человека. Люди, лишенные исторической традиции, религии и нравственности становятся невольным орудием власти, основавшей свое господство на использовании низменных инстинктов и моральном разложении своих подданных. Покуда аппарат властвования находится в цепких руках людей, не останавливающихся ни перед чем для достижения своих целей, а народ систематически обескровливается уничтожением всего самостоятельно мыслящего и способного к сопротивлению, стихийная революция возможна только в случае войны или сильного ослабления партии взаимной борьбой за власть между различными группировками. Да и то, даже в самом благоприятном случае, нужна будет большая организация с широкой, гибкой, но в то же время внутренне цельной программой и, конечно, руководители такой организации должны быть людьми идеологически зрелыми и хорошо образованными.

Григорий глубоко задумался — постановка вопроса в таком разрезе никогда не приходила ему в голову.

— Кроме того, — продолжал Павел еще с большим увлечением, — мы не знаем, сколько времени нам придется дожидаться благоприятного момента для активных действий и какие испытания придется перенести до этого. Только религия может действительно спаять людей между собой и спасти их от неизбежного загнивания в такой давящей, безнадежной обстановке, как теперь.

Григория даже кольнуло в сердце — это было как раз то, о чем он решил не думать и что неотвязно преследовало его с момента душевного потрясения, вызванного обыском.

Неужели этот восторженный, недостаточно практичный юноша знает что-то такое, чего не знаю я? — с досадой подумал Григорий и переменил разговор.

— Я думаю, что уже теперь надо стараться найти подходящих людей во всех крупных учреждениях, на всех фабриках и заводах и дать им одно только задание: учесть заранее, кого надо будет потом отстранить, кого уничтожить и на кого можно будет опереться в случае переворота.

На этот раз удивился Павел.

— Для этого пришлось бы создать огромную организацию, вряд ли это вообще возможно, — сказал он.

— Может быть, попробовать охватить такие объекты, как МОГЭС?[1]

— МОГЭС не подкачает! — сказал Григорий не без некоторого удовлетворения. — У меня там уже есть свои люди, а потом, для такого дела на первый случай надо иметь только по человеку на предприятие. Теперь народ пошел тертый — каждый примерно знает, на кого в его учреждении или предприятии можно положиться, на кого нельзя. Остальное придется доделывать после начала активных действий.

Долго еще Павел и Григорий обсуждали детали совместной работы, делились опытом и достижениями. Во время этих разговоров обоими не было названо ни одной фамилии — говорили только об имеющихся у них возможностях. Решено было продолжать работу попрежнему и только координировать действия постоянной связью. Тут встал довольно неприятный вопрос: за обоими уже, повидимому, следили.

— Вот что, — сказал наконец Григорий, — я тебе пришлю паренька для связи. Он тебе как раз в масть — из бывших, а у меня он играет в одной из волейбольных команд и мне с ним легко встречаться в клубе. На вид он немного слабоват, но на деле исключительно выдержанный, а главное — умеет держать язык за зубами. Отец у него военный инженер царского времени, до сих пор работает. Так у них, пока Алеша вырос, 17 обысков было! Такой кремень из мальчишки вышел, что секрет у него клещами не вытянешь… У меня он уже давно работает, я его тебе пошлю для связи.

— А как его фамилия?

— Желтухин.

— Желтухин! Я про него слышал, это старая дворянская семья.

— Тем лучше, если уже знаешь, — как видишь, Москва мала! — улыбнулся Григорий. — Ну, прощай, будем теперь тянуть двойной тягой…

— Постой, у меня еще один маленький вопрос, — сказал Павел, задерживая руку Григория, — какого мнения ты о Юрии Чернове?

— А тебе зачем?

— Откровенно говоря, я через него наводил о тебе справки — у меня с ним есть общие знакомые.

— Парень свой, только очень жесткий, — сказал Григорий. — Мы его, в случае чего, в полицию назначим, — этот большевиков щадить не будет…

— А не слишком он себе на уме?

— Это ничего, мы его ни во что не посвящаем. Ты вот что, имей в виду, что брат Алексей и вообще семья не знают и знать не должны… — проговорил Григорий чуть изменившимся, даже немного дрогнувшим голосом, и вышел.

Глава восьмая

ФЕДОРОВЦЫ

Миша Каблучков зашел к Павлу и принес с собой мяса, крупы и картошки.

— Давай вместе зубрить исторический материализм, а пока готовимся, поставим варить суп — так оно выйдет дешевле и сытнее, чем переть в столовую и питаться там всякой дрянью, — сказал он покровительственно. Миша считал Павла и Николая непрактичными идеалистами и немного обижался на то, что приятели посвящают его не во все вопросы. Это случилось как-то само собой. Вначале Миша, благодаря прежнему комсомольскому опыту, часто оказывался незаменимым на общих собраниях, но постепенно, особенно когда дело стало расти и налаживаться, Миша стал отставать и перешел на второй план. Этому способствовала еще одна глупость, допущенная Мишей год тому назад. Неудовлетворенное самолюбие возбуждало его воображение и он решил, не говоря никому ни слова, заняться исследованием подмосковных лесов на случай организации партизанской борьбы и для налаживания связей среди крестьян. Миша достал собаку, похожую на волка, но не чистой породы, надел шляпу, взял компас, карту и отправился. На беду его занесло в лес около Шатурской электростанции. Охрана станции, увидя странную фигуру, да еще в шляпе, да еще с собакой, решила, что это, конечно, иностранный диверсант и арестовала беднягу. Двое суток просидел герой, пока наводили справки по месту жительства, два дня его не кормили. Собака сбежала сама, карту и компас у него отняли. Общее мнение было таково, что Михаил еще очень счастливо отделался, но организация не может доверять полностью лицам, способным на подобные выходки.

Теперь Михаил опять куда-то исчезал на целый месяц и, судя по таинственному виду, узнал нечто интересное. Когда кастрюля с супом была водворена на шипящий примус, а учебник по истмату открыт, Миша небрежно бросил:

— А я был только что в бывшей Воронежской губернии.

Павел вопросительно поднял глаза.

— Слышал ты что-нибудь о Федоровцах? — спросил Миша.

— Нет, не слышал, а что?

— А то! Это целое крестьянское антикоммунистическое движение.