Николай Вавилов - Владимир Георгиевич Шайкин

почитать его записки и письма, побывать затем в научных центрах Западной Европы: во Франции — у Вильморенов, в Германии — в Иене, в лаборатории экспериментальных проблем эволюции, руководимой Эрнстом Геккелем? Московский сельскохозяйственный институт готов послать его для завершения образования за казенный счет.

Конечно, Вавилов сразу согласился на эту богатую перспективами длительную зарубежную научную командировку. Но куда отправиться прежде всего? Разумеется, к Бэтсону. Из научных публикаций Вавилов знал, что наиболее оригинальную школу, приковывающую внимание всего мира, представлял институт Бэтсона, поэтому с выбором не колебался.

Что же представляло собой тогда это научно-исследовательское учреждение?

В 1909 году в Лондоне умер миллионер Джон Иннес, оставив завещание, в котором он просил создать на его средства «садоводственный» институт. Попечительский совет, в состав которого входили ректоры и профессора университетов, назначил директором института известного генетика Вильяма Бэтсона, возглавлявшего на тот момент секцию агрономии английской Ассоциации наук; он участвовал в создании агрономической школы Кембриджского университета, в течение многих лет был экспертом на сельскохозяйственных и садоводческих выставках, часто бывал в Рединге у Сэттона— в известной английской фирме, занимавшейся выведением сортов садовых растений. Опьгг ученого и организаторский талант помогли Бэтсону открыть «садоводственный» институт в 1910 году и привлечь в него талантливых исследователей.

Когда Вавилов прибыл туда в 1913 году, это был уже вполне определившийся со своей тематикой институт, располагавший прекрасной личной библиотекой Бэтсона.

«Работающего в институте, — писал позже Вавилов, — поражало разнообразие объектов. Пшеница, лен, кролики, куры, канарейки, прямокрылые, крыжовник, примулы, бегонии, табак, картофель, львиный зев, сливы, яблони, земляника, павлины — все это составляло темы исследований отдельных работников института… Темы нередко выбирались без общего плана. Так пришлось поступать и нам, к удовольствию самого Бэтсона, затруднявшегося назвать тему и весьма довольного тем, что автор этих строк решил продолжать в Мертоне свои работы по иммунитету хлебных злаков».

Конечно, очень многое, особенно в самом подходе к рассмотрению и решению биологических проблем, молодой исследователь, оказавшийся в новой для него английской среде, воспринимал непосредственно от самого Бэтсона, личность которого привлекала его и поражала своей универсальностью, энциклопедичностью знаний: «Он свободно переходил от животных объектов к растительным, от утилитарных агрономических заданий вплоть до селекции льна-долгунца, к величайшим проблемам биологии. Наряду с широким кругозором исследователя, легко овладевающего методами, прекрасно владеющего всеми европейскими языками (долговременное пребывание в киргизском крае позволило Бэтсону изучить русский и киргизский языки), Бэтсон в то же время был близок к искусству и сам хорошо рисовал.

За год нашего пребывания в Мертоне нас поражала та легкость работы, то неотделение личной жизни от углубленной исследовательской работы, умение сочетать искусство с наукой, науку с жизнью, — которые приходилось наблюдать на каждом шагу. Бэтсон успевал видеть все новое, что появлялось на художественных выставках, в театре; при общении с ним поражала эрудиция по самым различным вопросам, понимание искусства, начитанность…

Вопреки обычному представлению о замкнутости английского характера, трудно было представить большее радушие, внимание, готовность прийти на помощь, которые встречал русский начинающий исследователь в Мертоне».

Как раз в 1913 году вышла книга Вильяма Бэтсона под названием «Проблемы генетики» — критический обзор основных генетических проблем. По мнению Вавилова, «во всей генетической литературе 20-го века эта книга занимает исключительное место по своей проницательности, свежести; можно перечитывать книгу эту много раз». А оценивая работу института под его руководством и особенности научной тематики, Николай Иванович отметил: «Напрасно историк стал бы искать… отчетов, оперативных и перспективных планов. Все, что сделано институтом, опубликовано в «Journal of Genetics» («Журнал генетики». — В. Ш.) в виде отдельных работ, посвященных различным вопросам».

Ознакомившись в институте у Бэтсона с уникальной коллекцией хлебных злаков, собранной в разных зонах земного шара, Николай Иванович не упустил случая побывать и у Р. К. Пённета, который вместе с Бэтсоном в 1911 году начал издавать «Journal of Genetics», а также достаточно подробно узнать у Р. Биффена, генетика и фитопатолога, о результатах его исследований, помогающих лучше понимать некоторые особенности генетического механизма поддержания и утраты растениями природного иммунитета к болезням.

Съездил Николай Иванович, улучив момент, и во Францию — в известную фирму Вильморенов по селекции и семеноводству. «В 1914 году мне пришлось работать несколько недель под Парижем, — вспоминал потом Николай Иванович, — в знаменитой семейной фирме Вильморена и Андриё, этой династии наследственных селекционеров, существующей более двух веков. В истории мировой селекции Вильморенам принадлежит разработка методов селекции и введения в культуру сахарной свеклы. Это целый институт с превосходным музеем, прекрасной библиотекой, ценнейшими рукописями…»

Поработал Вавилов и в Германии у Эрнста Геккеля. Наблюдения, исследования позволили ученому написать несколько аналитических материалов об иммунитете хлебных злаков к некоторым паразитическим грибам. Статьи напечатали не только в «Journal of Genetics», но и в трудах института Бэтсона. Так имя русского ученого Николая Вавилова впервые прозвучало и стало известно за рубежом.

До конца командировки оставалось еще порядочно времени, можно было плодотворно поработать в ряде научных центров и лабораторий, но объявили Первую мировую войну — пришлось в срочном порядке свертывать исследовательскую работу и готовиться к возвращению в Россию. Упаковать и отправить на родину коллекционные материалы, тетради и дневники, редкие книги и журналы, накопившийся архив, семена надо было, пока ходили пароходы. Но оказалось слишком поздно.

Николай Иванович сидел в лондонском Линнеевском обществе и завершал разборку гербария, когда ему принесли телеграмму: пароход «Руно», на котором была отправлена часть коллекции, книг и архива, подорвался на мине и затонул. Нелегко было с этим смириться. Он пытался уточнить, где и когда это произошло, наводить справки… Все было напрасно.

Возвращаться домой пришлось кружным путем — через Норвегию, Швецию, Финляндию. Совсем разбитый, полубольной, Вавилов стоял на палубе парохода рядом с женой. Оба больше молчали, глядя на беспокойное серое море и низкие тучи. Погода хмурилась, и на душе было нерадостно. Катя бросала на Николая тревожные взгляды, иногда выговаривала недовольно:

— Ну что ты, в самом деле? Нельзя так!.. Возьми себя в руки!

Он как-то не воспринимал ее слова. То ли потому, что жена не могла по-настоящему оценить его состояния, то ли потому, что не ощущал подлинного сочувствия: за порядочное время, прошедшее после свадьбы, супруги по-настоящему так и не сдружились, не сблизились сердечно и духовно, не сроднились. Николай винил себя: с утра до ночи занимался своими делами, исследованиями, гербариями, изучал коллекции семян и растений, архивы, но почему, с другой стороны, Екатерина даже не пыталась помочь ему? Он по-прежнему относился к жене внимательно, но все острее ощущал, как тают в душе очарование и юношеская влюбленность. Их не объединяли