Николай Вавилов - Владимир Георгиевич Шайкин

С каждым днем становилось все яснее, что работа предстоит очень большая. Достаточно ли он подготовлен для этого? В силах ли он один справиться с ее выполнением? В конце концов Николай Иванович решил, что начать исследования вполне можно здесь, на селекционной станции МСХИ. И сотрудников для работы можно найти здесь же, в Москве. А конкретную программу исследований еще предстояло обдумать и определить.

ПИТЕРСКАЯ СТАЖИРОВКА

— Я патолог растений прежде всего, — сказал как-то Николай Иванович. В самом деле, проникновение во вселенную живых клеток, под их зеленые прозрачные своды, изучение условий их существования, причин их заболеваний помогли молодому ученому сравнительно быстро представить себе картину жизни растения как сложную систему взаимоувязанных биохимических, физиологических и микробиологических процессов и явлений, в которой генетические, то есть наследственные механизмы определяют не только сохранение самой жизни, видов растений, их индивидуальных особенностей, но и изменчивость как внутри сорта или популяции, так и в гибридных формах — при межсортовых и более отдаленных скрещиваниях. Вавилов вскоре пришел к выводам, позволившим ему по-новому взглянуть на эволюцию живых форм, на всю мировую растениеводческую практику и селекцию. А также — на круг собственных интересов в науке.

Вскоре Вавилов почувствовал: в работе, проводившейся на селекционной станции МСХИ, чего-то недостает. Чего именно? Пожалуй, не хватало широкого ботанического охвата и анализа на его основе. Ведь чтобы успешно вести селекцию — скрещивать и отбирать растения, которые были бы наследственно, генетически менее восприимчивы к тем или иным заболеваниям, чем родительские организмы, а то и полностью устойчивы к ним, нужно иметь под рукой полный набор культур и сортов, страдающих от этих болезней, привлеченных из различных природных зон мира, притом растений, научно систематизированных.

Такой коллекцией растений, а также их семян, изученных через лупу и под микроскопом, размещенных в соответствии со своими особенностями и географическим распространением, снабженных номерами и бирочками, располагало только питерское Бюро прикладной ботаники и селекции, возглавляемое Робертом Эдуардовичем Регелем.

Познакомившись с ним на съезде селекционеров в Харькове в январе 1911 года, Николай Иванович решил напомнить теперь о себе и о своем желании пройти в Бюро стажировку. Отправил письмо: «Очень желал бы с ноября позаниматься несколько месяцев у Вас… Постарался бы быть возможно меньше в тягость работникам Бюро. Необходимейший инструментарий (лупы, микроскоп) захватил бы с собою. С всевозможными неудобствами мирюсь заранее…»

Ответ пришел довольно скоро: «Весьма охотно мы предоставим Вам занятия у нас в Бюро… Свободный микроскоп у нас имеется. Если бы Вы смогли привезти с собой препараторскую лупу, было бы хорошо…»

Осторожный, предусмотрительный Регель, прежде чем послать Вавилову приглашение, наверняка навел о нем какие-то справки и убедился, что это весьма перспективный исследователь, уже неплохо проявивший себя в МСХИ, в частности у Рудзинского на селекционной станции. К тому же и место практиканта в Бюро неожиданно освободилось.

…Регель встретил его сам. Сын директора Санкт-Петербургского ботанического сада, «интеллигент в десятом поколении», выросший в элитарной столичной семье и получивший прекрасное ботаническое образование. Узкое красивое лицо, большие внимательные глаза, высокий гладкий лоб, профессорская бородка клинышком, пышные, на русский манер расчесанные усы — он был приветлив, улыбался.

— Здравствуйте, — Регель протянул руку приехавшему стажеру, пожал ее в знак приветствия, тряхнул несколько раз. — Как дорога? Ничего? Не очень устали? Ну, тогда позвольте познакомить вас с Бюро, пока не ахти как для работы оборудованным, с его сотрудниками — людьми оригинальными… Располагайтесь, как вам удобнее, обживайтесь, вникайте… Вот наша библиотека, — повел рукой. Книжные полки, как сразу отметил про себя Вавилов, занимали не только кабинет заведующего, но и все коридоры, даже часть лестничной площадки. — Удивляет немного? Что делать, тесно очень! Она вся в вашем распоряжении. — Регель назвал наиболее интересные издания, вынимал книги, показывал. Вавилов кивал и улыбался.

— А лупу препараторскую не забыли прихватить с собой?

— Нет, конечно, взял.

— Вот и отлично! Она вам тут понадобится больше всего. Видите, как многого еще не хватает нам для полноценной работы, но помаленьку все же вперед продвигаемся… Надеемся, дальше будет легче.

Первым, кому представил Регель Вавилова, был Константин Андреевич Фляксбергер, человек с пышной огненной шевелюрой, небольшой квадратной бородкой и трубкой в левой руке. Он медленно, не отрывая глаз от фолианта, похожего на бухгалтерский гроссбух, в который перед этим что-то записывал, поднялся. Наконец взглянул на вошедших сквозь стекла очков, извинился, улыбнулся и протянул руку:

— Константин Андреич, пшеничник, как видите…

Он был небольшого роста, но кряжист, одет в старую толстую куртку, на столе перед ним лежали пшеничные колосья, зерна, колосковые чешуйки и ости. Регель пояснил, что Константин Андреевич ведает в Бюро «красным кабинетом»: на стеллажах были разложены коробки красного цвета — все с образцами пшеницы.

В другой комнате, куда они зашли, на стеллажах лежали зеленые коробки с овсами — ими ведал Николай Иванович Литвинов…

Кабинет самого Регеля был густо насыщен синим цветом, это стало особенно хорошо заметно, когда начали сгущаться ранние сумерки и Роберт Эдуардович включил электричество: даже абажур настольной лампы вспыхнул ослепительно-синим цветом. Любовью ученого были ячмени: из собранных им по всей стране весьма пестрых смесей разных ботанических форм этой культуры он выделил семь сотен легко отличимых одна от другой разновидностей. Высевая их несколько лет подряд в питомнике, Регель получил так называемые «чистые линии» контрастных сортов, причем 54 оказались совершенно новыми формами, нигде не зарегистрированными.

— Мне доставило удовольствие познакомиться с вашим исследованием по голым слизням, — сказал Регель. — Работа вполне… вполне… вполне… Вообще нам, ботаникам, приятно иметь в своих рядах естественника с агрономическим образованием, — Регель помолчал секунду. — Ваша работа о слизнях, я слышал, даже удостоена премии Московского Политехнического музея? Каковы же ваши дальнейшие планы, если не секрет? Что вы намерены почерпнуть у нас?

— Вообще-то меня привлекает генетика, — ответил Николай, — философия жизни в широком смысле… и больше всего, конечно, в приложении к агрономии…

Склонив голову набок, Регель не без иронического любопытства остановил свой взгляд на Вавилове, однако тот, словно не заметив иронии, пояснил:

— Почему приехал к вам? Ваше Бюро — единственное учреждение в России, где систематику изучают в связи с географией культурных растений, а это как раз больше всего мне сейчас нужно. Хочу изучить коллекции злаков, постигнуть премудрости в определении их видов и разновидностей, рас и популяций. Поэтому весьма ценными для себя буду считать всяческого рода указания на этот счет работников Бюро и, конечно, надеюсь получить разрешение пользоваться вашей библиотекой.

— Все это вы, разумеется,