Японский городовой - Артем Мандров

ударной силы сформировавшейся эскадры, были наполовину разобраны, и выйти в море сию секунду крейсер не мог.

Всю ночь на кораблях продолжался аврал с подготовкой их к бою, чисткой и сборкой котлов и погрузкой угля, однако поднять пары и дать ход удалось лишь наутро. К счастью, идти было недалеко.

Ещё только светало, когда императорский поезд прошёл входные стрелки. Вопреки полученным уже во время поездки сведениям о разрушении и даже сожжении города русскими, вокзал Кобе оказался в полном порядке. На перроне Небесного Государя со всеми положенными церемониями приветствовали губернатор и прочие японские чиновники. Многие из них имели довольно помятый вид — как тут же было доложено, ночью русские спасли губернаторскую канцелярию от нападения группы недовольных его угодничеством перед иностранцами самураев.

Под взглядами европейских журналистов и объективов фотокамер поблагодарив губернатора за преданную службу, император попросил проводить его для встречи с русским наследником. Тот, как оказалось, ожидал на привокзальной площади. Цесаревич сдержал своё слово, представив ситуацию как помощь в подавлении военно-полицейского мятежа и сословного бунта, и не стал сверх меры унижать «гостеприимного» Небесного Хозяина. Европейских щелкопёров и стоящих на треногах камер на площади было ещё больше, и Муцухито почувствовал себя неуютно. Русские выстроились вдоль дальней стороны площади, являя весьма живописную картину.

В центре на зарядном ящике сидел цесаревич с повязкой на голове, но с открытым лицом, окружённый офицерами в блестящих мундирах, позади них выстроились матросы с винтовками. Чуть левее стоял закрытый гроб с телом, очевидно, несчастного Арисугава Такэхито, якобы павшего в бою с мятежниками, с почётным караулом из здоровенных моряков с палашами наголо. Ещё левее стояли на коленях несколько японских артиллеристов и полицейских в живописно разорванной форме, удерживаемых на месте русскими матросами уже совершенно исполинского роста и зверской наружности. Правее русского наследника стояли кучкой представители иностранных диаспор города.

Подошёл Шевич, чтобы пригласить императора пройти для беседы с цесаревичем. Николай при приближении Муцухито поднялся, опираясь на трость. От одного взгляда на его лицо не любившему кровопролития императору сделалось нехорошо. Самурай или разбойник старых времён мог бы гордиться такими шрамами, приводящими в ужас врагов, но для царственной особы они были совершенно неуместны, и Японии предстояло многим пожертвовать, чтобы загладить вину.

Приблизившись с каменным лицом, Небесный Государь в изысканных выражениях принёс русскому наследнику извинения за досадные инциденты последних дней, и поблагодарил за помощь в подавлении мятежа. Православный епископ, прихваченный императором из Токио, переводил звучным голосом. Цесаревич в не менее изысканных выражениях принял извинения и благодарность, и заверил гостеприимного хозяина в своём искреннем расположении и нерушимой дружбе. Писаки строчили, вспыхивал магний фотокамер. Муцухито удавалось сохранять подобающее выражение лица, но взгляд его невольно падал то на шрамы Николая, то на трость, которой тот только вчера убил человека, и тошнота подкатывала к горлу. Видя, что микадо вот-вот станет дурно, Николай поблагодарил представителей прессы, и пригласил его продолжить общение на фрегате.

Переговоры не затянулись — собственно, их и не было. Разгром флота и береговой обороны в Кобе показал, что русские воспринимают ситуацию более чем серьёзно, и усугублять конфронтацию было отнюдь не в японских интересах. Курильские острова казались на фоне происшедшего небольшой платой «за помощь Японской Империи в подавлении самурайского мятежа». Императору оставалось только подписать уже подготовленные русскими бумаги, благо Тайный Совет накануне буквально умолял его любой ценой избежать войны с Россией. Император вернулся на берег, а русские корабли двинулись к выходу из гавани.

Небесный Хозяин стоял на причале, и провожал уходящие крейсера взглядом. Никто из приближённых не решался прервать раздумье Хозяина, над причалом царила тишина, лишь мерзко орали павлины из выгруженного русскими «плавучего зоопарка»41. Министр флота с болью в сердце и с предчувствием неизбежной смерти смотрел на торчащие в разные стороны из-под воды мачты «Такао» - горечь поражения смешивалась с виной за гибель одного из самых близких Хозяину людей. Принц Арисугава Такэхито был любим и при дворе, и на флоте. Тем более тяжело было видеть, что гибель принца и кораблей была напрасной - на русских крейсерах не было видно никаких повреждений, кроме полуразрушенного злополучного балкона и закопчённой стали под ним. В «Мономаха», как утверждали некоторые, тоже попал снаряд с «Такао», но на нём даже краска выглядела идеально свежей. Очевидцы врали, как всегда.

Небесный Государь закончил свои раздумья, и повелел доставить его в резиденцию губернатора. Там, расположившись на выходящей к морю террасе, он спросил чаю. После надлежащего ожидания и с положенными церемониями, чай был подан, император сделал глоток... и, поперхнувшись, с отвращением выплюнул напиток. Присутствовавшие замерли, потрясённые небывалым нарушением этикета, но взгляд Государя был неотрывно прикован к горизонту, где дымы русских крейсеров сливались с дымами каких-то других кораблей. Оттуда вдруг донеслись раскаты, похожие на звук отдалённого грома. Взгляд императора обратился на министра флота:

- Что это за звук?

- Это были залпы 17-сантиметровок наших учебных корветов.

Время шло, ещё раз раскатился далёкий гром, вслед за ним раздался рассыпчатый треск, министр вновь прокомментировал, повинуясь движению брови императора:

- Открыли огонь 4,7-дюймовки «Чиоды» и 15-сантиметровки корветов.

Треск не смолкал, пока его не перекрыл грохот, заставивший нервы сжаться в комок даже на таком расстоянии. По всему городу вдруг завыли собаки. Небесный Государь приподнял бровь, но министр флота, знавший на слух все орудия японских кораблей, не мог ничего сказать. В глубине души он надеялся, что это взорвался один из русских крейсеров, но ответ императору всегда должен быть верным, а не гадательным. Зато губернатору Кобе этот звук был прекрасно памятен, и он осмелился вмешаться:

- Прошу покорнейше меня простить, Государь, но это был бортовой залп русского крейсера «Владимир Мономах»

Император отшвырнул драгоценную чайную чашу, которую всё ещё держал в руках, как будто ей не было и каких-то двухсот лет. Гармония мира всё ещё не была восстановлена.

Дубасов, с соизволения цесаревича возглавивший отряд кораблей сопровождения, рассчитывал малым ходом двигаться на запад, навстречу эскадре Назимова. На импровизированном военном совете, состоявшемся на привокзальной площади в ожидании микадо, Николай решил, что дальнейшее пребывание в Кобе лишено смысла, а продолжение его визита в Японию, разумеется, невозможно. Наканунеиз русского посольства