Японский городовой - Артем Мандров

пояснения по поводу видимого на берегу, чуть в стороне выстроились офицеры свиты с Барятинским во главе и пара моряков, оживлённо обсуждая детали поездки. Николаю тоже было безумно жаль столь замечательно шедшего и столь нелепо прервавшегося путешествия, он любовался остающимся за кормой зелёным берегом с белыми домиками, вполуха слушая капитана. Шедший чуть позади «Мономах» почти не закрывал вида. Слева показался борт «Такао», Николай увидел на мостике маленькую фигуру принца Арисугавы и помахал ему рукой. На берегу гулко хлопнула пушка, цесаревич успел поморщиться — просили же воздержаться от салюта. Внезапно под балконом раздался металлический лязг и взрыв, клубы дыма затянули всё вокруг. Оглушительно звенело в ушах, в правом плече что-то мешалось, и Николай нащупал и выдернул вонзившуюся туда здоровенную щепку. Дым рассеялся, и стало видно разломанный, чудом держащийся балкон, лежащего рядом Ломена, прислонившегося к борту Барятинского. На берегу расплывалось облако дыма над стоящими рядком пушками, где-то вдали грохнул ещё один пушечный выстрел. Николай пожал плечами и, перекрикивая звон у ушах, произнёс во весь голос:

- Мне представляется, господа, это уже чересчур. Приказываю открыть огонь.

Командир кормового плутонга28, находившийся тут же, рявкнул в ответ, тоже явно испытывая проблемы со слухом:

- Будет исполнено, Ваше Высочество! Пожалуйте внутрь!

Офицеры подхватили Ломена и Барятинского, и пропустили вперёд цесаревича. Зашедший последним командир плутонга крикнул только и ожидавшим этого комендорам29:

- По береговой батарее, огонь!

Матросы дёрнули запальные шнуры уже наведённых орудий, и одновременно с выстрелами кормовых шестидюймовок «Памяти Азова» оглушительно грохнул полный залп «Владимира Мономаха».

Фёдор Васильевич Дубасов был, несомненно, маньяк, психопат, мизантроп, а по мнению некоторых, и скрытый сноб. Его требовательность к подчинённым выходила далеко за рамки разумного и приводила к бесконечным конфликтам, кают-компания30 дружно его ненавидела, и его даже хотели заменить другим капитаном уже в ходе путешествия, но не смогли. При всех своих странностях он был любим императором, дружен с иностранными монархами, и умело втёрся в доверие к цесаревичу, так что тот вмешался в присущей ему мягкой манере, сочтя замену «неудобной».

Оборотной стороной медали была не подлежащая малейшему сомнению, совершенно отчаянная храбрость, беззаветная преданность военно-морскому делу, и помешанность на боевой эффективности вверенного ему корабля. В мирное время Дубасов имел славу самого неудобного капитана на флоте, причём как для подчинённых, так и для начальства… но в военное время его корабль превращался в машину абсолютного разрушения. Сейчас в его распоряжении был не минный катер в полтора десятка тонн, с каким он когда-то наводил ужас на турок, а шеститысячетонный крейсер с шестнадцатью мощными орудиями, и капитан только ждал повода пустить их в дело.

Когда раздался звук выстрела, и через миг под кормовым балконом «Азова»31 вспухло облачко разрыва, Дубасову пришлось сделать над собой усилие, и потратить целых несколько драгоценных в бою секунд на взгляд на Басаргина. Тот, более учёный и царедворец, чем боевой офицер, явно не решался что-либо предпринять. Тогда капитан поднял к глазам бинокль, чтобы бросить взгляд на «Азов». Цесаревич, со свежими пятнами крови на кителе, что-то говорил офицерам, готовясь зайти внутрь, кормовые пушки пришли в движение… повинуясь интуиции, Дубасов непререкаемым тоном рявкнул:

- Залп!

Несколько секунд ушли на передачу команды, и это избавило отчаянного капитана от бюрократической волокиты: полный залп с обоих бортов фрегата грянул одновременно с выстрелами с кормы корабля цесаревича. Цели были распределены заранее, и выдрессированные до умопомрачения наводчики сопровождали их непрерывно. Орудия ударили разом, окутав корабль облаком дыма от сгоревшего бурого пороха. Вспышки пламени испятнали береговую линию, столбы воды и клубы пыли поднялись в разных местах. Казалось, полчище демонов ворвалось в гавань Кобе, превращая её в самое опасное место, какое только было в этот миг на планете.

Совещание японских командиров закончилось. Капитаны решили, что необходимо во избежание случайных инцидентов убрать артиллерийскую прислугу от орудий, и отбыли на свои корабли. Принц Арисугава намеревался отдать приказ на своём «Такао» и отправиться к капитану над портом, чтобы убедить того убрать батареи с берега, когда вахтенный доложил, что русские крейсера снимаются с якоря. Такэхито поднялся на мостик. «Память Азова» проходил мимо, и Николай, хорошо видимый на кормовом балконе, поднял руку и помахал. Принц тоже поднял руку к козырьку, прощаясь, и в этот момент грянул пушечный выстрел, а секундой позже балкон с русским наследником заволокло дымом разрыва. Вахтенный офицер выкрикнул на одном дыхании: «Полевая батарея открыла огонь!» Сердце Такэхито замерло, несколько секунд он ещё продолжал надеяться, что всё обойдётся. Облако белого дыма сползло с кормы русского корабля, и стало видно лежащие тела и пришедшие в движение стволы орудий. Со стороны «Яйемы» донёсся звук ещё одного выстрела, а затем ударили кормовые шестидюймовки «Памяти Азова», и их выстрелы утонули в рёве полного залпа «Мономаха». Не обошлось. Аматэрасу решила испытать своих детей, руками инициативных идиотов разрушая планы и мечты умных и достойных.

Ни один снаряд из первого залпа, к изумлению Арисугавы, в «Такао» не попал. Вместо этого комендоры русского крейсера обрушили удар на развёрнутые в трёх местах полевые батареи. Жуткий грохот со стороны мола заставил Такэхито обратить внимание туда. Столбы воды, поднятые давшими промах шестидюймовыми снарядами, ещё не опали, но батарея уже прекратила своё существование. Восьмидюймовая бомба32 разорвалась среди орудий, и теперь там горела усыпанная порохом из порвавшихся картузов земля, и всё заволокло облаками дыма, подсвечивавшимися изнутри вспышками детонирующих боеприпасов.

Пушки «Памяти Азова» били вразнобой, русские явно не собирались останавливаться, и Арисугава скрепя сердце отдал команду открыть огонь. Он не хотел боя, а превосходство русских в мощи кораблей и, судя по воздействию огня «Мономаха», в выучке команд было абсолютным… но теперь оставалось только биться и умирать. По воде от выходящего из облака дыма русского крейсера протянулась цепочка пузырей, а сам корабль разворачивался, открывая «Такао» для всех орудий правого борта, которые уже ловили цель. Дубасов, подражая своему сюзерену, наносил два смертельных удара там, где хватило бы и одного.

Обе шестидюймовки «Такао» успели выстрелить первыми, и один из снарядов даже разорвался под мостиком «Мономаха», что было неожиданно и приятно. Затем Такэхито увидел черноту направленного прямо на него восьмидюймового ствола, успел вспомнить взгляд русского принца после покушения… и мир для него исчез. Два восьмидюймовых и шесть шестидюймовых снарядов, выпущенных разом