Сыграем в любовь? - Шарлотта У. Фарнсуорт

– Решение было спонтанным, – натянуто улыбается Франческа, а затем переводит взгляд с меня на Харпер, очевидно пытаясь понять, что я тут забыл.

Харпер уставилась на кухонную тумбу. Ее щеки горят – от стыда, злости или и того и другого.

Я замечаю свои кроссовки – они лежат рядом с кухонным островком. Я направляюсь к ним и останавливаюсь рядом с Харпер.

– Доброе утро, – шепчу я, прижимаясь губами к ее виску и вдыхая оставшийся со вчерашнего вечера аромат лайма и дождя. – Предложение по-прежнему в силе.

Я мягко тяну за одну из выбившихся из пучка на ее голове прядей, а затем иду к кроссовкам.

Воспоминаний о вчерашнем вечере у меня немного, но то, как Харпер подавилась, когда я предложил поехать с ней на свадьбу Амелии, – одно из самых ярких. Судя по ее реакции, соглашаться она не собирается. Пусть мне и хочется сопроводить ее – особенно после услышанного только что. К тому же я не так уж плох! Не глажу шорты, не играю в гольф.

Я сую ноги в кроссовки и направляюсь к входной двери.

– Увидимся, – говорю я Харпер, не оборачиваясь.

Может, она злится на меня. Может, я только что перегнул палку – причем в нескольких смыслах.

– До свидания, – киваю я Франческе. Я так и не понял, как к ней обращаться.

– До свидания, Дрю, – слышу я в ответ.

Я выхожу на крыльцо Уильямсов и бросаю взгляд на качели: они слегка покачиваются от утреннего ветра. На досках под ними лежит брошенная кожура лайма – засохшая и без мякоти. Я поднимаю ее и кидаю в клумбу гортензий рядом с перилами, а после спускаюсь по ступенькам.

Я топаю по въезду к дому Уильямсов и направляюсь к небольшой полоске травы, которая разделяет наши участки. Под подошвами хрустят ракушки.

Наш въезд моя мама предпочла засыпать гравием. Новую порцию, чтобы закрыть пробившиеся между камешками сорняки, привозят каждую весну несмотря на то, что мои родители сюда уже почти не приезжают. В Рождество мама объявила о решении продать коттедж – отчасти поэтому я сюда и приехал. Потусить еще разок в городке и попрощаться с ним – возможно, навсегда.

Правда, и Порт-Хэвен уже не тот, что прежде. Да, на вид он не изменился и даже пахнет точно так же. Но при этом не хватает того чувства, которое я всегда испытывал здесь раньше. По крайней мере, не хватало до тех пор, пока в супермаркете я случайно не столкнулся с Харпер Уильямс. Все мои любимые воспоминания о городке: стянутое у взрослых пиво, ленивые дни у озера, ссоры, дурацкие поступки на спор – связаны с ней.

Я захожу в свой коттедж и морщусь. Да уж, бардак тут похуже, чем я себе представлял. Вчера я не удосужился нормально разобрать покупки: слишком спешил в гости к Харпер, чтобы раскладывать продукты в шкафчики, из которых потом все равно их вытащу. Другими словами, я не хотел терять время. На место я положил только скоропортящуюся еду. Поэтому кухонные тумбы заставлены коробками с хлопьями, булками и банками супа. В раковине – гора грязной посуды.

Гостиная тоже выглядит так себе. На кофейном столике – пустая бутылка из-под воды. На спинке дивана валяется одна из моих хоккейных худи. Я пересекаю комнату и по коридору направляюсь в главную спальню. Тут более прибрано – в основном потому, что в этой комнате я почти не бываю. Скинув в углу кроссовки, я иду в примыкающую к ней ванную. Из шкафчика над раковиной достаю две таблетки обезболивающего и запиваю глотком воды из-под крана. Затем стягиваю шорты и футболку и забираюсь под душ.

От теплой воды и лекарства головная боль притупляется. Когда я вылезаю из душа и вытираюсь, от нее остается лишь легкое напоминание.

Я надеваю чистые шорты – искать футболку как-то лень. Потом иду обратно на кухню и открываю холодильник. Дела тут обстоят лучше, чем вчера, – хорошо, что я сходил в супермаркет. Я достаю пачку бекона и каретку яиц, а затем завариваю кофе.

Едва сковорода начинает шипеть, звонит телефон. Я вытаскиваю его из кармана, смотрю на экран и отвечаю на вызов, а потом переворачиваю яичницу с беконом.

– Привет, Кроли!

– Хай!

Трой Кроли – мой лучший друг. Мы вместе играем в нападении в «Вашингтон Вульфс» и даже живем в одной высотке в Сиэтле рядом со стадионом, только он – тремя этажами ниже. Квартиры у нас обоих холостяцкие. Правда, у меня девушки нет по двум причинам: во-первых, я ставлю хоккей превыше всего, а во-вторых, я пока не встречал женщину, которая не против, что на нее более половины каждого года почти не обращают внимания. Трой же просто не может долго останавливаться на одной девушке – да и, если честно, у него по жизни так почти во всем. Но как хоккеист он шикарен. И как верный друг тоже.

– Что это там щелкает? – спрашивает Трой.

– Бекон жарю.

Трой издает вымученный звук:

– Твою налево, какая вкуснотища! Я тоже хочу! Нина на неделю в отпуске, вот я и грызу не пойми что.

Я усмехаюсь:

– Тебе стоит нанять второго личного повара. На замену.

– Сказал подонок, у которого дома уборщица.

– Чтобы, когда я уезжаю на матчи, было кому присматривать за квартирой! – в тысячный раз объясняю я Трою.

В глубине души я признаю, что друг прав. Я обленился – отчасти поэтому в коттедже и царит такой бардак.

– Как скажешь, приятель, – смеется Трой.

Раздается громкий щелчок, и я быстро оборачиваюсь на сковородку. На гранитную поверхность тумбы брызгает масло. Наверное, перед готовкой мне все-таки стоило накинуть футболку. Я выключаю плиту и направляюсь в спальню, чтобы одеться.

– Так зачем звонил? – спрашиваю я.

Ответить Трой не успевает – раздается дверной звонок.

– Погоди, чел, кто-то пришел. Поговорим через пару минут, ладно?

– Да не вопрос, – отвечает Трой.

Я бросаю телефон на кофейный столик и, развернувшись спиной к спальне, шагаю ко входной двери. «Наверное, кто-то из соседей», – думаю я.

Пару дней назад миссис Оуэнс с нашей улицы принесла мне миску печенья с арахисовой пастой. Я не решился признаться ей, что у меня аллергия на арахис, так что домашние лакомства пришлось тайком выкинуть. За это мне стало так стыдно, что я предложил соседке почистить ее водосточные желоба. Надо будет сходить на неделе.

А еще на днях заглядывал Крис Альбертсон – сосед из другого дома рядом с нами. Спрашивал, можно ли взять ключ для раковины. Я позвонил папе, но он, конечно,