Послевкусие страстей и превратности мнимой жизни - Вадим Михайлов

– Привет, Статёнушка, – ласково сказал ей Платон. – Ты что, не узнала?

– Не люблю, не люблю горы, – шептала Ульяна. – Сколько твоих друзей лежат здесь на кладбищах! Сколько ещё не погребенных лежат в ледниках… Не хочу! Не хочу! Ничего не видать. Ничегошеньки… Всё закрыто… Камни катятся… Вода сумасшедшая несётся… Люди шальные…

– Зато к Богу ближе, – сказал Платон. – А если подняться на вершину, весь мир виден…

– Нет, не люблю я горы.

Затрещал валежник. Кто-то большой, тяжело дыша, пробирался к дороге.

Ульяна остановилась. Подняла корягу.

– Пошли быстрее отсюда, – сказал Платон. – Мы с тобой на чужую территорию, в чужие владения забрели… Большой Компьютер что-то глючит сегодня…

На дорогу вышел медведь. Принюхивался. Но на них не смотрел.

«Фу! Вонючий какой!» – подумала Ульяна.

– Михалыч, извини, мы уходим… – извинился Платон.

Он снова стал молодым. Менял свой облик.

– Уходим… Уходим… Брось корягу… Аля…

– Ты назвал меня Аля?

– Да, так звали мою первую любовь…

– А ты говорил – Нора… Сколько же у тебя их было?

– Много. Но все как первая…

Медведь заревел.

Платон в ответ закричал на него.

Она удивилась – такой тихий, ласковый, а как кричать, так медведю не уступит.

Покричали, покричали и разошлись.

Платон остановился.

– Извини, милая… Отвернись, пожалуйста.

– С чего бы это я должна!

– Это граница моих владений. Это моя территория… Я должен пометить… Чтобы все знали, что я здесь… Никуда не ушёл… Не свалил за бугор. Не отрёкся в поисках сладкой жизни… Я здесь… Это земля моя… И я здесь хозяин…

Она отвернулась.

Он медленно расстёгивал ширинку. Насторожённо озирался…

– Ой, гуляли, гуляли, а про детушек забыли, – разволновалась вдруг Ульяна. – Как бы нам добраться покороче? Побыстрее… Забыла всё… Заговорил… Всё забыла… Заговорил! Заговорил бабу, бахарник хренов!

– Да не волнуйся ты, не переживай. Это же всё в моих снах. В мечтах… Нет у нас с тобой детишек… Могут быть… Но нет пока…

Они шли молча. Она выдернула свою руку из его руки.

– Я – плохая мать…

– Хорошая.

Она хмурилась, наливалась мраком.

– В другой раз по-другому будет, – успокаивал он её.

– Ты о чём?

– О чём?! О нашей с тобой жизни… Ну вот, как тебе такой вариант? Приходит к нам в эту хижину ночью парень… Молодой. Симпатичный… Странник. Просится переночевать. Вы когда-то знакомы были. Романишко старый… Тебе будет весело с ним. Рассказы разные станет тебе рассказывать. О приключениях своих. Будет на тебя восторженно смотреть… А ты вся засияешь, как предо мной теперь. Всё, что есть у тебя, выложишь. Медовухи нальёшь кувшин. Будете с ним смеяться и переглядываться. А я буду терпеть, терпеть, терпеть… Курить… курить… курить… Пойду в чулан… Возьму топор и порешу вас…

– А как же детушки наши? Что с ними будет? – мрачно спросила она.

– Да нет же у нас с тобой детей! Ты что, забыла! Не хочешь ты детей иметь…

– Есть! Ростик… Махмудка… И Ваня…

– Не Ваня, Вова.

– Нет, Ваня! Ты так быстро отрёкся от них… Потому что врёшь всю жизнь…

– Ладно, пусть Ваня, – уступил он. – Только я не вру, я сочиняю… я придумываю… Мне это интересно… придумывать разные жизни…

– Так говори быстрее, что с детьми-то стало, когда ты нас порешил? Тебе, конечно, срок дадут… На полную катушку… А дети как без нас?

– Это уж другая история… Другой сериал… – сказал он и задумался. – Детей в приют отдадут… Приедет твоя сестра Галя, разыщет их. Будут жить они… В семейном детском доме на берегу большой реки. А отцом у них будет… хороший мужик… отставной военный врач-офтальмолог, ну, глазник… и скрипачка…

– Скрипачка? – Ульяне стало интересно. – Почему скрипачка?

– Да всё в памяти выплывает одна скрипачка… Из детства… Покою не дает. Всё вспоминаю, как она ходила мимо нашего дома со скрипкой… в консерваторию… Просится в сценарий… – Платон снова замолчал. – Её бросил муж, тоже скрипач, и мотанул в Америку с тремя мальчиками, тоже скрипачами, в надежде устроить там свою судьбу лучше, чем здесь… И скрипеть на скрипках за нормальное бабло…

– А у него семья была? – вдруг спросила Ульяна.

– У кого?

– У врача этого.

Спросила «у него», а звучало «у тебя».

– Да, жена осталась в Риге. Не захотела в Россию… Но есть ещё другой поворот… Она не скрипачка, а врач… А он – майор ВДВ…

– А ты так каждой сучке показываешь звёздное небо и эту корову… Статёнушку? И рассказываешь, как ты перекричал медведя… И читаешь стихи Гумилёва…

Он обиделся. Холодом пахнуло от него. Отвернулся к стене.

– Нет, я никогда не повторяюсь. Запомни, Ульяна. У меня хватает мозгов, чтобы придумывать каждый раз, каждой тёлке что-нибудь новенькое… Сообразно характеру… А у тебя только твой огород и тыквы…

– Ну и чёрт с тобой! Уйду, придурок… – сказала она, не разжимая губ. – Горы не люблю. И рожать тебе не буду. Прощай.

Она выплюнула на дорогу все их поцелуи и ушла.

– Эй, подожди, – закричал Платон, видя, как она удаляется, тает в утренней дымке. – Не уходи! Как же я буду без тебя?! Не уходи!

Она не оглянулась. Только рукой помахала. Знала – видела, как он стоит оглушённый у сложенной из камней ограды… А рядом с ним большой пёс, волкодав кавказский… По имени… Жора… То есть Геварги… Георгий по-нашему… Платон треплет его по загривку и говорит задумчиво:

– Ничего… Всё поправимо, брат, пока мы живы…

А в избе – дети – Ростик, Махмудка, Вова… Владимир, Мухаммад, Ростислав…

Их кормить надо. Воспитывать. Чтобы не погибли в этом большом мире, где семь миллиардов людей. И ещё семью семь миллиардов призраков… и придуманных персонажей…

И наступила третья ночь.

Она сняла пижаму. Ждала его.

– Ты так измучила меня, я все эти дни… в таком… Не знаю… Не осрамиться бы…

– Ты ещё заплачь!

Она засмеялась, видела по глазам, что врёт.

– Залёточка мой! Ох уж солдатик в самоволке… Ой уж дролечка мой! Ох уж не умереть бы от твоей любви!..

– А теперь вроде полагается закурить и помолчать, – сказала Ульяна. – Так, кажется, принято после этого… Так пишут в романах…

Платон включил свет, чтобы найти сигареты и спички.

Он отметил, что в ней уживались естественно и органично талант, сила и наивность деревенской девахи, попавшей вдруг в Москву конца семидесятых.

Здоровье позволяло ей курить и пить водку стаканами, не пьянея. И она делала это, хотя была равнодушна к табаку и алкоголю. Она хотела быть такой, как все, в этом вселенском бардаке, но в глубине души знала, что всё равно не станет такой, как все, останется другой, не похожей ни на кого в чужом, громадном вертепе Центрального дома кино…

Платон смотрел на Ульяну, любовался.

– Какое сокровище досталось мне! Какая ладная! Какая белая! Какая царственная!

Она заметила его взгляд и прикрылась простынёй.

Всё было необычно, всё было ново. И независимость её, и щедрость. Бескорыстие неженское. Бескорыстие мощного, уверенного в себе человека. Но главное – он ощущал в себе эту свежую и чистую радость, подъём душевный, и нечто новое – перемены где-то в глубине, может быть, даже на клеточном уровне…

– Ты замечательная, – сказал он. – Жаланная… женщина…

Она не улыбнулась, только лицо чуть передернулось гневливо.

– Я так и знала, что скажешь эту пошлую фразу… Я не женщина, я – девушка…

Он хмыкнул. Вспомнил стихи Лорки о том, как «отвёл её к реке, думал, что она невинна, а она жена другого…».

– Да, не смейся. Я никого не любила… Может, тебя полюблю… Тогда стану бабой… А постель… постель – это ещё не любовь… Я дура… Дура! Дура! Дурра! Я дура, да?

– Не рычи.

– А ты… не смей! Не смейся! Я ведь убить могу! Не люблю, когда надо мной смеются.

И в этот момент взорвалась электрическая лампочка. Стало темно. Платон шарил рукой в поисках целой лампы. Нашёл. Порезал палец. Включил. И снова взорвалась лампочка.

– Завтра разберусь. Где-то коротит.

– Это из-за меня, – сказала Ульяна. – У меня такая… дурная привычка – взрывать бытовые приборы… когда меня дразнят… Когда надо мной смеются…

– Я не над тобой. Я над собой, – примирительно сказал он. – Я тоже не люблю, когда надо мной смеются… Прости.

Это расслабление, этот мир в душе после схватки, перед новым приливом желания…

Уже тогда что-то изменилось в нём… Как будто получил дозу хорошего доброго облучения…

Назавтра Платону предстояло ехать в командировку в Ленинград.

Они простились.

Он сел в автобус и поехал в аэропорт.

Он сидел у окна, бездумно смотрел на московские дома и вдруг заметил такси, которое то обгоняло автобус, то сопровождало его. Ему показалось, что он увидел её лицо. Ульяна улыбалась ему. И махала рукой.

У них скудно было тогда с деньгами. Но она взяла такси только потому, что ей необходимо было увидеть его. А деньги… Чёрт с ними!