Послевкусие страстей и превратности мнимой жизни - Вадим Михайлов

Я сначала сопротивлялся, а потом убежал от них и спрятался под кроватью… Это было моё первое и последнее признание в любви. Потом мы уехали в другой город.

– Ты не пытался найти её.

– Нет. Но через десять лет я встретил её в Грузии, куда мы бежали от войны. В школе… Кто-то позвал её. Я услышал знакомое имя. Она узнала меня. А я не узнал. Мне было неловко. У меня не было никаких чувств к ней. С тех пор я никому не говорю «Я люблю тебя»… Чтобы не отрекаться потом. Я знаю, что потом я всё равно отрекусь. Не хочу отрекаться. Потому и тебе не скажу: «Я люблю тебя!»

Ульяна ничего не ответила ему, только тихо, очень тихо, подумала: «Ты обречён, ты уже любишь меня, и мы проживём с тобой долго, и любовь наша не потускнеет… И ты будешь шептать мне эти слова каждую ночь и каждое утро. И никогда не отречёшься от них…»

– А ты?

– Что – я?

– Твоя первая любовь?

– Рядом с нашей избой стоял кирпичный дом. Единственный кирпичный дом в деревне. Там жили странные люди. Они не были крестьянами. Они приехали из города и купили этот дом. Там раньше жили купцы Смертины. Но они к тому времени бежали из России… Наши дома разделял забор. У нас на севере заборы делают как стены – высокие, крепкие, доска к доске. Но я нашла сучок в доске, выбила его и наблюдала, как живут эти люди… Там, посреди аккуратно подстриженного газона, стояло кресло. А в кресле полулежал мальчик. Мне показался он очень красивым. Его ноги были прикрыты пледом. Я любила смотреть, как он спит. Как открывает глаза и смотрит на птиц и на небо. Как слушает, когда его сестра читает ему сказку. Иногда он улыбался. Но никогда я не слышала его смеха. Я до сих пор его люблю… Ты не ревнуй. Я никогда не отрекаюсь. Я не умею отрекаться…

– Где он сейчас?

– Его нет… Приехала чёрная машина и увезла их. Они были из бывших… В том году начались аресты… Застрелился мой дед. Арестовали отца… Я не люблю людей… Мне странно, что ты их любишь…

– Откуда ты знаешь?!

– По твоим глазам… Странно, почему я выбрала тебя?

…Утром он брился, глядя в осколок зеркала. Бессонная ночь не прошла даром. Тусклые усталые глаза. Тёмные круги под глазами.

Ульяна была свежа и весела.

Платону нужно было приготовить эпизод для сценария, который они писали вместе с известным драматургом. Мэтр запускал своего ученика на орбиту.

Платон смотрел на клавиши машинки. Никаких мыслей, никаких идей после бессонной ночи.

Ульяна подошла и обняла его сзади.

– Ну, чего маешься? Какие проблемы?

– Да вот, сценарий о строительстве Красноярской ГЭС. А я там не был.

– А я работала там… бетонщицей… два года…

– Расскажи… как вы жили…

– Ну, жили как все… Засыпали на тёплых бетонных плитах… Голодали… Воровали капусту, чтобы выжить. Мечтали о счастье и любви. Я играла на гитаре. Пела свои стихи… Нас подкармливали… Все были влюблены… Всё было так просто и искренне. Совсем другое время.

– Мне нужен аттракцион… Масштабный… Метафорический… Знаковый… Как у Эйзенштейна…

– Подумаем…

– Не напрягайся. Это мои проблемы.

– Какая разница!.. Ну, скажем, пусть твой герой едет по тайге. Видит её в последний раз. Дома, церкви… погосты… А назавтра – это всё затопят. И будет ровная гладь воды… Водохранилище… Вместо прежней жизни… И только крест затопленной церкви будет торчать из воды…

– Отлично.

– Пиши.

Платон отнёс эпизод своему именитому соавтору. Тот одобрил. Сказал, что это первый эпизод в сценарии, относящийся к искусству. Дал Платону немного денег в долг.

Платон купил мороженого хека. Морского ежа. Помидор. Зелени. Венгерского рислинга… Два больших ананаса…

Когда он пришёл, комната наполнена была солнечным светом. На столе рядом с пишущей машинкой стояли васильки. Ульяна светилась тихой радостью. Она была в брюках и зелёном свитере.

– А где твоё розовое платье?

– Я обменяла его на брюки и свитер. Чтобы как у тебя… И мне ещё дали немного денег. Я купила совсем недорогую рыбу, но с таким красивым названием – аргентина… Сварила буайес, ну, не таращи глаза… уху сварила… Садись обедать…

И снова наступила ночь.

– Отвернись.

Ульяна облачилась в его пижаму.

– Ложись.

– Нет уж, я лучше на полу. Или под кроватью…

– Ты что, слабак? Ложись… Ну вот… руки убери…

– Ты издеваешься надо мной.

– Хорошо… Я оплачу твоё гостеприимство… За две ночи. А потом мы расстанемся… навсегда… Согласен?

– Там видно будет.

– Нет, бери и прощай. Я найду себе место в жизни… И ты тоже найдёшь… У меня будет другой мужчина… У тебя другая женщина…

«Нет! Нет! Нет!» – подумал он.

Он долго молчал.

– Нет, я не хочу. Не хочу с тобой расставаться…

– Ты ведь привёл меня как шлюху…

– Нет!

– Но ты ведь рассчитывал переспать со мной, а потом – как получится.

– Да.

– Вот видишь.

– Я не хочу жить без тебя…

– Тогда докажи, что умеешь владеть собой.

Он взял её руку, поцеловал ладонь.

– Пошли.

Он уводил её в ущелья своей души. Дарил свои владения, как она подарила ему сад своей души.

Они шли, невидимые, сначала по ночным улицам московских окраин, а потом ночь соединила их с другой ночью, с кордоном в горах, выше Красной Поляны, той самой, где теперь Олимпийский комплекс…

За окном было так же темно, но только ещё темнее и гуще, как будто без надежд на рассвет, потому что это был юг и ущелье в горах. И вокруг ни души. Только горы, звёзды и лес.

Хижина была сложена из чёрных плиток сланца, скреп лённых для прочности раствором глины и песка. Стены внутри дома были оштукатурены, оклеены газетами, а сверху светлыми обоями, немного прикопчёнными, но уютными…

В зыбке спал мальчик… Ему было не больше полугода. Мирно спал, сладко…

Два малыша постарше, Махмудка и Вовка, не хотели спать, возились под ватным одеялом.

В очаге полыхал огонь.

Керосиновая лампа освещала страницы, отпечатанные на ротапринте.

Ульяна читала «Доктора Живаго».

– Я не хочу больше рожать, – вдруг сказала она и отложила книгу.

– Не надо при детях… выяснять отношения, – сказал он. – Пойдём погуляем в лесу.

– В лесу твоих снов? – насмешливо спросила она. – Мне не нравится здесь… я хочу домой… Я не люблю Кавказ.

– Спать! Всем спать! – приказал он мальчишкам.

И они притворились спящими.

Небо, стиснутое горами, всё равно было беспредельным, не теряло своей беспредельности и глубины.

Сверкало знакомыми созвездиями.

Сверкало во мраке.

– Из-за тебя стрелялись? – спросил он.

– Да, – ответила она просто.

– Вскрывали вены?

– Да.

– Ну и что хорошего?

– Ничего хорошего… – сказала она и подумала. – Мне было страшно… но льстило… что из-за меня…

– Теперь моя очередь? – спросил он.

Ульяна не ответила, но спросила в свой черёд:

– А из-за тебя? Из-за любви к тебе умирали женщины?

– Слава богу, ни одна женщина не умерла от любви ко мне… Вообще никто не умер пока. Только рожали… Все прекрасно устроились в жизни. У меня такая глупая способность – только девушка начинает со мной… как все вокруг сходят по ней с ума… И тебя тоже уволокут от меня через месяц…

– Меня никто не может уволочь! – разгневалась она. – Я сама выбираю. Сама беру. Уволакиваю…

– Так ты хочешь, чтобы я тоже?.. Как эти твои…

– Нет… не хочу… Не хочу! Хватит! С меня хватит… – заговорила она быстро и тихо. – У меня брат… Кто-то позвонил ему и сказал, что я – сука. А я для него была… Он гордился мной… Он во всём подражал мне… Даже пытался стихи писать… Всё спрашивал: «Я неудачник, Уля? Да? Ты у нас такая знаменитая. А я неудачник…» Организовал поп-группу «Весёлые ребята»… А потом повесился в ванной… Какой-то парень, которого я обидела, позвонил ему и сказал, что я б…

…Они шли по каменистой дороге среди каштанового леса.

Ульяна никогда не позволила бы себе говорить об этом вслух. Только в мыслях. Она так и не сказала ему явно причину, почему не хочет иметь детей.

В их роду в двадцатом веке люди не выдерживали… Слишком нежные были, хоть и на земле жили, крестьянствовали… Уходили из жизни по своей воле. Она не хотела, она боялась такой судьбы для своих детей и потому не хотела рожать…

…Дикие свиньи лакомились каштанами. Прекращали свою трапезу, когда Платон и Ульяна проходили мимо них. Провожали их недобрыми взглядами. У диких свиней всегда такой злой и недоверчивый взгляд. Даже когда вся земля усыпана каштанами.

Дорога шла вниз, и воздух становился теплее. Здесь уже были не каштаны, а сады.

Одичавшая корова ходила меж деревьев, выбирала грушу послаще, некоторое время смотрела на неё, любуясь, а потом широко разевала пасть и проглатывала тяжёлый сочный плод. Потом так же задумчиво вглядывалась в другую грушу.

И вдруг исторгла из себя вопль, в котором была тоска по стаду, по телятам, по красавцу быку. По его свирепому нраву и тяжести… По родному коровнику… По людям, которые каждое утро и каждый вечер доили её… По колхозу и социализму…