Искус - Дарья Промч

разбиться, поднималось и падало, кукла-неваляшка. Симон дарил мне земляничные букеты, засыхающие наутро. Мы знали друг друга вечно. Он уже ходил с отцом за рыбой, считал особым шиком трёхдневную щетину, заходил за мной вечерами, пахнущий рыбой, но в неизменной белой рубашке, и мы шли гулять. Его никогда не звали Симон, это имя я придумала в попытках окружить себя чем-то особенным, чем-то, чего мне так недоставало. Когда я наткнулась в мамином журнале на рекламу туалетной воды под названием «Seaman», я соотнесла картинку с бушующим морем со своей реальностью, пазл сложился. И этот неизвестный запах стал именем, тем самым именем, которого я не находила ему все эти годы. Неотёсанный, как доска пирса, он так и не смог уловить фонетики чужеземного языка, но имя принял и полюбил. Произнося его на свой лад, он начал настаивать на том, чтобы все звали его Симоном. Потакая его прихоти, друзья-моряки не просто дали жизнь этому имени, они напророчили нам долгую жизнь.

Время захватывало нас, но блюз той ночи не оставлял меня нигде. Возвращаясь со встреч с Симоном, я чувствовала, как соль, обласканная ветром, сохнет на моих щеках; и это была соль моих слёз, пролитых под неуловимую мелодику того блюза. Не деля музыку на жанры, не отличая их, я решила для себя, что та ночь была блюзом, и он оставался моим сопровождением. Я догадалась, что никуда не сбежала, да и не сбегу уже.

Певица

Идут дни, не становясь историей, я беру деньги из воздуха и превращаю их в ничто, закон «ничто никуда не исчезает» терпит фиаско. Я не вижу лиц, вижу тела, размытые цветовые пятна, замечаю их, как борзые зайцев, нагоняю.

Алгоритм, старый, как жажда, обретает силу в моих руках, оставляя им усталость хаоса, не давая им стать идеальным порядком. Доверие старым законам искажает жанр, не меняя хеппи-энд-финал.

Уходя, я пытаюсь разрушить город до основания, и это похоже на вооружённое ограбление, что всегда смущает обывателей: и за каким чёртом убивать кассира, отдавшего кассу? Неподдельная жестокость с приевшимся восторгом собирает для меня дань. Пытаюсь вспомнить, была ли я рождена такой, валю всё на мать и тут же каюсь.

Однажды утром мне стало нечего хотеть: не то чтобы всё было получено, всё было, как бы сказать… зарезервировано на чужое имя. Но паспорт этого счастливчика лежал у меня на столе. И я гадала, как распорядиться этим богатством, лишь для того чтобы потом смело двинуться в путь, не имея ничего за плечами. Я знала: со мной никогда не зябко, со мной спокойно сходить на любой берег, со мной не страшно ошибаться. Так родились человекоцели, достигаемые в три шага, всегда разные. Тот мужчина, пропустивший свой поезд, тело из борделя на обочине дороги между безымянными холмами, особо важные персоны в дорогих костюмах, очкарик-студент, кто-попало-ещё. Разложить плоть без особых примет (а даже если и с ними) на простыне, выпить ещё мёртвой воды (на меня-то не действует), пронести пару капель до чужого рта, нащупать, спустить курок. Я не хотела бы бесконечно метить постель мокрым страхом одинокого отчаяния. Хотя это всё было не что иное, как именно оно – чувство угла в лицо и стены за спиной. Не представляю, как зверей в цирке заставляют ходить по кругу, кажется, вернее сразу на кнут, на снотворное в мясе, чтоб с дозой врач обязательно напутал. Крик всех этих достигнутых людишек сливается в общий гул мегаполиса, чувство такое, что кто-то снял mute. Я не знаю, что это. Я забываю верить в тишину, но я воображаю, будто она существует, и хочу её обрести.

Каково быть человеком, которым все хотят обладать, но с которым никто не может совладать? Я расскажу. Это крайне муторно. Это странное чувство, когда людям кажется, что у тебя, и только у тебя, есть какой-то волшебный источник тепла и света, который вмиг сделает их свободными и счастливыми существами иного порядка. На самом-то деле нет у тебя никакого источника. И то, что все искренне видят в тебе обладателя этой тайны мироздания, рано или поздно приводит тебя к мысли, что нет её в природе, этой тайны.

Я часто думаю о тех принцах крови, которым наверняка не суждено взойти на престол, о тех, кто занимает в очереди на него места во второй десятке, но обладает при этом всеми привилегиями королевской особы. Они выбирают себе скакунов и женщин, виллы и машины. Какой это, должно быть, чудовищный дар – получать тут же всё, что заблагорассудится. Догадываюсь, что подобные рассуждения бесят добрую половину человечества, ту, которая вынуждена зарабатывать и откладывать деньги, брать кредиты и ипотеки, путешествовать раз в год на две недели на затрапезные курорты, коих не счесть на планете. Как объяснить этим людям, что та радость, может быть, даже счастье, которое они испытывают, сходя с трапа самолёта или приезжая в автосалон, – это радость, недоступная нам, счастливчикам по жизни. Чёртовым удачникам, золотым звеньям в бесконечной цепи мироздания. Нам остаётся сублимация чистых чувств, подогрев момента алкоголем или чем похлеще, долгие внутренние монологи, в которых Супер-Эго менторским тоном разъясняет твоему несчастному Эго, что самое время им обоим (нет, даже троим, считая Ид) испытать неземное наслаждение от обретения желаемого, что мозг прямо сейчас вырабатывает несчётное количество серотонина и эндорфина, который, к слову, действует как естественный анальгетик, и чёртова мигрень пройдёт с минуты на минуту. Стоит ли говорить о результативности этих уговоров? Вата и пустота.

Мне, право слово, грех жаловаться. Моя история – это история моментальных и лёгких достижений, история больших побед. Лучшие мальчики школы, лучшие партии в хоре, быстрые связи, головокружительный взлёт. Не успела я обернуться, а меня уже любят и слушают тысячи, безликие тысячи. У меня есть признание, и деньги, и свобода, которая гарантирована этими деньгами. Нет только радости от побед, но этот компонент, видимо, не входил в мой премиум-пакет.

Мысленно я возвращаюсь к тому вечеру на побережье бездонного океана, к той напуганной девчонке, которой нечем заплатить за кофе, к нашей бестолковой прогулке. Я не знаю, зачем я тогда предложила ей сбежать, зачем уговаривала, зачем оставила свой номер. Мне показалось вдруг, даже не показалось – отчётливо явилось, что она может принести мне смысл. Так одинокие старики заводят диванных собачек, которых настойчиво выгуливают дважды в день по часу. Собачка тут уже не просто друг и соратник, а гарант длящейся жизни, ведь нельзя умереть, когда есть кто-то, кто умрёт без тебя. Это