Две сестры - Жорж Санд

прозаичен, и кушал с аппетитом самого обыкновенного смертного. Затем он распростился с нами, попросил засвидетельствовать его почтение госпоже де Ремонвиль и удалился, поблагодарив нас за радушный прием. Отец вызвался проводить его до Ревена, где артист оставил своего слугу с вещами, и шепнул мне, чтобы я пригласила господина Абеля бывать у нас в Париже. Я сделала это приглашение очень холодно, и он отвечал мне в том же холодном тоне, что сочтет за честь им воспользоваться.

Проводив их, я вернулась в гостиную, где застала Аду.

— Так он уехал! — воскликнула она, глядя на меня с насмешливым выражением. — То-то я смотрю, физиономия у тебя такая печальная. Ну, ну, не сердись; хоть ты у меня и рассудительнейшая из англичанок, все же музыка делает такие чудеса! Я рада за себя, что никогда не умела взять в толк всех ее прелестей; я вижу теперь, что достаточно одного часа, проведенного в музыкальных экстазах, чтобы перебудоражить самую спокойную голову. Слушала я тебя, как ты пела вчера вечером, и потом эту скрипку, которая только расстроила мне нервы, — и думала, что этому конца не будет. Отвратительная вещь — меломания! Когда же состоится твое бракосочетание с этой перелетной птицей? Одно меня утешает, — то, что эти господа, отправляясь пожинать лавры по Европе, обыкновенно оставляют своих жен дома — и, таким образом, ты все-таки останешься с нами.

Шутки эти показались мне до того неприличными, что у меня язык не поворачивался на них отвечать.

— Скажи мне, — спросила я, опускаясь возле сестры на колени и сжимая ее руки в своих, — что с тобой сегодня? Уж не больна ли ты? Ты нервнее обыкновенного, неужели музыка тебя так расстраивает? Но, в таком случае, скажи только слово — и я захлопну фортепиано и не раскрою его опять до тех пор, пока ты сама меня об этом не попросишь.

— Или пока отец наш не затащит к нам в дом какого-нибудь странствующего артиста.

— Если эти люди тебе не нравятся, то никогда и ноги их не будет у нас. Отчего не высказать прямо, что тебя раздражает, вместо того, чтобы говорить вещи, в которых ты сама не веришь ни единому слову?

— Ах, оставь меня! — воскликнула она. — Не брани меня. Тебе хорошо говорить, ты счастлива. Ты не понимаешь несчастье других…

— Чем же ты-то несчастлива? И с которых пор ты себя считаешь несчастливой?

— Ты счастлива потому, что можешь выйти замуж, а я уже больше не могу…

— Разве ты сделала бы другой выбор, если б была свободна? Я думала до сих пор, что ты довольна тем, который сделала.

— Кто тебе говорит, что я им недовольна? Если б мне предстояло начать сначала, я бы сделала тот же выбор, как и теперь. Но в том-то и беда, что избранники нашего сердца перестают быть любовниками, как только становятся мужьями. Таков уж закон брака, любви и самой жизни. Страсть потухает, как скоро она удовлетворена, и упоительного в жизни женщины только и есть те немногие дни, которые отделяют помолвку от свадьбы. Это так ясно для меня теперь, что отлучки моего мужа кажутся мне теперь совершенно естественными, между тем как в первые дни мне казалось, что я и часу не могу прожить без него. Все это так, и я покоряюсь. Я не какая-нибудь сумасбродка, чтобы требовать себе иной доли, чем та, которая составляет удел всех женщин. Я не рву на себе волосы и не прихожу в отчаяние. Но все же, мне скучно, и тоска меня разбирает. Мне больно было вчера глядеть на тебя. С каким упоением ты слушала этого пустого болтуна, а мне он просто-напросто казался каким-то шутом, и я его все время поднимала на смех. Он производил на меня впечатление комедианта, говорящего перед тобой заученные фразы, и так же мало способного составить твое счастье, как и всякий другой. А ты, между тем, казалась очарованной, и я думала про себя: «вот и она теперь такая же, какой я была три года тому назад. Она наслаждается своим праздником, она верит в свое счастье — тем лучше для нее. А я уже не могу быть такой, как она. Но она завтра же станет тем же, чем я, когда солнце высушит эту утреннюю росу».

— Но с чего ты все это взяла, дорогое дитя мое? Во время обеда Абель говорил только с тобой и с моим отцом, я и десяти слов с ним не сказала.

— Не лги, Сара, это недостойно тебя! Вы меня услали спать, но спать мне вовсе не хотелось, и потому я слушала все, что происходило в доме. Отец мой играл сначала на фортепиано твои песни, потом он пошел наверх в свою комнату. Мне любопытно было послушать, что вы станете говорить с Абелем, оставшись с глазу на глаз. Я сошла по лестнице, которая ведет из башни. Дверь из уборной, что рядом с гостиной, была отворена; я вошла без шума и слышала… Ага! Ты бледнеешь, ты видишь, что я слышала объяснение Абеля…

Я действительно должна была иметь чрезвычайно взволнованный вид, потому что я припомнила, в каких выражениях Абель отзывался о моем зяте. Я опасалась, что известие о его постыдных похождениях будет смертельным ударом для моей сестры. По счастью оказалось, что она вошла в уборную в ту самую минуту, когда Абель говорил «вы прекрасны, как ангел» и проч. Она повторила мне слово в слово эти слова. Я попробовала обратить все дело в шутку и спросила её, слышала ли она мой ответ Абелю.

— Ну да, ты отвечала ему то, что принято отвечать в подобных случаях. Но голос твой при этом дрожал, моя милая, и если Абель принял твои слова за чистую монету, то он должен быть уж очень простодушен, чего я не думаю. Что касается меня, то я теперь знаю совершенно достоверно, что Абель без памяти влюблен в тебя, а ты…

— Пожалуйста, избавь меня от своих заключений. Право, ты меня считаешь уж чересчур влюбчивой. Господин Абель преспокойно уехал сегодня утром, вполне убежденный в неуспехе своего объяснения, если только он не позабыл самого объяснения.

— Ты воображаешь, что он уехал? А я так твердо убеждена, что он будет здесь сегодня вечером или завтра, — но скорее сегодня вечером, в час серенад.

Я успела овладеть своей волей и своим рассудком. Насмешки Ады помогли мне в этом. При