Яд для Моцарта - Ирина Алефова

Идиот, каких свет не видывал.

Безусловно, тайна есть, но это не имеет ровным счетом никакого отношения к тому, на что он грязно намекает. Откуда этим приземленным людишкам с их низменными мыслями и желаниями знать о том, что я испытываю к Францу?..

allegro agitato

– Внимание! Прошу минуту внимания, дорогие друзья! – высокий молодой человек с красивым сияющим лицом одним взмахом руки сотворил паузу тишины в беспрерывном потоке шумного многоголосия. – Сейчас Франц, всеми любимый Франц исполнит свою новую песню! Этот вокальный шедевр – самое впечатляющее из всего, что он написал до сего момента, поверьте мне! Пожалуйста, Франц, перестань стесняться, мы все тебя очень просим!

Молодой человек энергично зааплодировал, ободряюще улыбаясь неповоротливому, мешковатому человеку, скромно сидящему за роялем. Тот укоризненно посмотрел на него:

– Ансельм, ну зачем ты?.. Кому это интересно?

Все общество немедленно взорвалось протестом и присоединилось к просителю – зарукоплескало, зашумело и зашуршало платьями.

– Просим, просим! – басили отовсюду мужские голоса.

– Господин Шуберт, мы вас умоляем – не дайте нам умереть от ожидания и нетерпения! – легкими птичками взлетали голоса дам.

Шуберт, который терпеть не мог излишних упрашиваний, тут же сдался и сел за инструмент. На пюпитре невесть откуда появились рукописные листы с аккуратно написанным нотным текстом.

– Спасибо, Ансельм. «Лесной царь», – негромко объявил он. – Только на этот раз это не песня, а скорее баллада.

Все поспешно расселись по местам. Выждав, когда стихнет скрежет передвигаемых стульев, сопровождаемый покашливанием и быстрым перешептыванием отдельных лиц, Шуберт поднял над клавиатурой руки, и зазвучала музыка – прекрасная и совершенная.

Музыка заполнила собой все пространство, заставив каждого, кто находился в комнате, окаменеть, превратиться в слух и напрочь позабыть о собственном существовании и о потребности в дыхании, не говоря уже о движении и общении. Шуберт был хорошим исполнителем, хотя сам себя таковым не считал и всякий раз искренне стеснялся петь. Зато друзьям, имеющим профессиональную вокальную подготовку, аккомпанировал весьма охотно и с удовольствием.

Но в этот раз произведение было никому из певцов неизвестно, поскольку было записано буквально за несколько часов накануне вечеринки, а петь с листа вещи подобной сложности не рисковал даже наиболее талантливый Фогль. Посему пришлось автору одному мучиться с собственным творением.

Впрочем, это удавалось Шуберту без особого труда. В нем, несомненно, пропадал талант актера: он исхитрялся в одиночку исполнить все три вокальные партии, меняя интонацию и поочередно выступая за Лесного царя, искушаемого Младенца и его недогадливого Отца, причем под собственное же сопровождение.

Завсегдатаи шубертиад внимали каждому звуку, вылетающему из-под проворных пальцев композитора. Но по окончании произведения реакция слушателей могла быть разной, неоднозначной и чаще всего непредсказуемой. Композитор обычно волновался, а в этот вечер – особенно.

«Зачем же Ансельм так расхвалил «Лесного царя» перед его исполнением! – с досадой думал Шуберт, доигрывая произведение. – Теперь все посчитают себя обманутыми в ожиданиях, поскольку музыка баллады далеко не идеальна, и шедевром ее никак нельзя назвать».

Прозвучал последний аккорд. Шуберт снял руки с клавиатуры, повернулся к слушателям и произнес:

– Ну вот, это и есть моя новая баллада. А теперь можете высказывать свое мнение. Пожалуйста, не сдерживайте себя. Ну, ругайтесь же!

Предложение прозвучало подбадривающе, в мягких добродушных тонах. Шуберт предпочитал отшучиваться и воспринимать критику с юмором, вместо того чтобы реагировать на все сказанное в его адрес с полной серьезностью.

Публика замерла в опасении нарушить паузу неправильно выбранным для характеристики и оценки словом.

– Это превосходно, Франц! – первым решился Штадлер, один из многочисленных друзей автора только что умолкнувшей музыки. – Великолепно! Можешь не сомневаться – эту вещь издатели оторвут у тебя с руками и ногами, как только ты появишься пред ними с рукописью!

Публика одобряюще зашумела, со всех сторон слышались похвалы в адрес композитора и восторги по поводу музыки. С кресла вскочил проворный молодой человек, хозяин дома сегодняшней шубертиады, и подбежал к смущенному Шуберту:

– Франц! Это непременно должно быть исполнено в концертном зале! Нужно как-нибудь устроить публичное прослушивание твоих чудесных вещей!

– Но где я найду зал, откуда возьму денег на его аренду? Да и кто придет слушать музыку сомнительного качества, сочиненную композитором, чье имя известно лишь в кругу близких людей?.. – растерянно отвечал тот.

– Ты преуменьшаешь свою известность, дорогой мой Франц, – сказал красивый молодой человек по имени Ансельм. Во время исполнения «Лесного царя» он – неслышим и невидим – находился за спиной композитора, оживая лишь на краткое мгновение – для того чтобы перевернуть очередную страницу. – О тебе уже говорят в кругах интеллигенции, твое имя на устах у большинства образованных людей…

– Да, а не далее как вчера вечером я собственными ушами слышал, как девушка, прогуливающаяся по улице, напевала красивейшую мелодию, которая показалась мне знакомой. Не прошло и минуты, как я вспомнил, что это мелодия одной из твоих ранних песен, можешь себе представить! – вступил еще один голос из кольца плотно обступивших рояль слушателей. – Правда, она обходилась пока без слов, но тому виной твоя безынициативность, Франц! Ты должен сам хотя бы немножко посодействовать тому, чтобы твоими песнями заинтересовались издатели!

– Да, Игнац, но сегодня печать так дорого стоит, да и к тому же практически невозможно убедить издателя в том, что мою музыку нужно печатать… Нет, все труды напрасны, не стоит и стараться.

– Как ты можешь быть таким равнодушным к судьбе своих собственных творений! – возмутился еще один голос из толпы, на сей раз принадлежащий особе женского пола. – Я считаю, что за право быть известным и знаменитым нужно побороться, а не ограничиваться тем, чтобы писать себе тихонько музыку – заметьте: прекрасную, гениальную музыку! – и покорно складывать ее в ящик письменного стола.

– Спасибо за комплимент, Каролина, но я не умею заниматься коммерческими делами, увы, – еще более смущенный (если таковое возможно) Шуберт продолжал пасовать. – Видно, такова моя участь. Я рад уже тому, что моя музыка нравится вам, дорогие друзья!

– Ну уж нет, – неожиданно собравшиеся расступились, и к роялю вышел пожилой человек.

Богатые одежды, величественная поступь, гордая посадка головы, широко расправленные плечи, покровительствующий взгляд, спокойно-уверенная манера изъясняться – манера, присущая людям, привыкших к тому, чтобы их слушали, – все это говорило о том, что пожилой человек – личность влиятельная, вхожая в круги высшего аристократического общества.

Публика умолкла, шум и перешептывания прекратились. Многие из присутствующих узнали в пожилом человеке господина Зонляйтнера, придворного советника. Появление влиятельной особы на домашнем музыкальном вечере творческой интеллигенции было нечастым, а потому собравшиеся сразу почувствовали себя неловко, из робости неохотно поддерживая высокоучтивую беседу. Зонляйтнеру ответил хозяин дома – единственный человек, кто общался с ним на короткой ноге по той простой причине, что приходился ему родственником.

– Дядя, уж не хочешь ли ты помочь нашему гениальному другу? – заинтригованно поинтересовался он.

– А почему бы и нет, Леопольд, – достойно ответил пожилой человек. – Я оказался на вашей вечеринке случайно и слышу музыку Франца впервые, но уверен, что ее должны услышать и остальные. Сочинения этого талантливого молодого человека непременно должны звучать со сцены. Это что-то новое в музыкальной жизни страны, хотя и, несомненно, противоречивое. Мне ничего не стоит пригласить Франца на один из публичных концертов «Общества благородных дам для поощрения доброго и полезного» – не зря же я занимаю там должность секретаря, организатора культурно-развлекательной программы. К тому же, полагаю, мои старания не канут в историю бесследно: вашему другу необходимо заявить о себе, и тогда ни он, ни я не останемся в накладе.

Пожилой человек посмотрел на ошеломленного автора и, как подобает хорошему оратору, выдержал паузу.

– Ну что, господин Шуберт, вы принимаете мое предложение?

Взволнованный и растроганный столь неожиданным вниманием влиятельной особы к собственной персоне композитор привстал из-за рояля, неловко опрокинув при этом стул, и энергично кивнул в знак согласия.

– Конечно, с превеликим удовольствием, господин Зонляйтнер! – сорвавшимся фальцетом ответил он.

Пенсне, не выдержавшее проявления довольно бурных эмоций хозяина – по обыкновению весьма сдержанного и уравновешенного, – тут же сорвалось с переносицы и съехало, уморительно повиснув на одной дужке. Руки внезапно стали неуклюжими и налились тяжестью, по неведомой причине отказывались повиноваться приказам мозга, а посему поправить пенсне оказалось делом довольно трудоемким. Ансельм, наблюдая за безуспешными попытками друга водворить нахальные стекла на надлежащее им место, не мог сдержать улыбки.