Яд для Моцарта - Ирина Алефова

– Ну наконец-то у тебя появился осмысленный взгляд! – всплеснул руками Шуберт. – Вот уже с полминуты я стою над тобой и гадаю, что же такое повергло моего дорогого друга в окаменелость? Неужто ты рассердился из-за Симфонии? Ну, давай признавайся!

Ансельм встал, опираясь на крышку рояля, провел ладонью по глазам.

– Все в порядке, Франц. Не беспокойся. Вероятно, я просто слишком утомлен, мне нужно выспаться.

– Нет-нет, – не унимался Шуберт. – Ты можешь провести кого угодно, но не меня! Я-то знаю, что ты отключился из-за сильного нервного потрясения. Ты разволновался из-за Симфонии, ведь так?

Хюттенбреннер ничего не ответил, по возможности стараясь скрыть нарастающее напряжение и дрожь в руках.

– Ну вот, что я говорил?! – воскликнул Шуберт. – Ты молчишь, а это значит, что я целиком и полностью прав!

Шуберт решительно подошел к роялю, схватил кипу листов, стоящих на пюпитре, и протянул их гостю.

– Ансельм, умоляю тебя! Ради всего святого! Во имя нашей дружбы! Возьми эту проклятую Симфонию и делай с ней, что тебе вздумается. Хочешь – запри под замок, а то и вовсе брось в камин. Я тебе ее дарю.

Хюттенбреннер взглянул на друга, как на помешавшегося.

– Да ты что, Франц?! Я не могу забрать ее у тебя, к тому же эта вещь не дописана…

– Почему? – недоуменно спросил Шуберт, вглядываясь в последнюю страницу текста.

– Но ведь на этих листах только две части, а правила классического жанра требуют четыре.

– А, – отмахнулся композитор, – ерунда! Я уже записал все, что хотел, так зачем же мне лепить еще две какие-то надуманные части, если музыка свершилась и диктует лишь молчание?

– Интересно… Какая-то «неоконченная симфония» получается.

– Ну и пусть будет «неоконченная», я-то не против, – пожал плечами автор, словно его это касалось меньше всего. – Так что, берешь? Ну, не в огонь, так просто в дар. А?

Ансельм пожал плечами.

– Но зачем мне твоя Симфония? Что я буду с ней делать?

Ансельм отвел от себя протянутый текст. Он уже видел, как ночами напролет пытается собрать по вертикали воедино пятнадцать строк нотного текста и укладывать их в двухстрочную фактуру фортепианного письма, а потом…

– На, бери, – терпение Шуберта подошло к концу, и он свернул свою музыку в трубочку и сунул Ансельму в руки. – Я не позволю, чтобы какая-то ерунда портила моему лучшему другу настроение!

– Может, я передам ее в дар какому-нибудь музыкальному обществу? – предложил Ансельм, польщенный такой жертвенностью и немного из боязни, что Шуберт передумает, поймет необоснованность и необдуманность своего опрометчивого поступка. – Пусть посмотрят и, возможно, сыграют. Это было бы весьма кстати. Может, соберут денег, – тебе ведь нужны деньги на лекарства.

Лекарства отозвались в душе Шуберта выплеснувшейся горечью. В последнее время он все острее испытывал в них необходимость. Болезнь, обнаруженная двумя годами ранее, прогрессировала, набирала силу. На ее лечение понадобился бы целый длительный и интенсивный курс, а у него не было денег.

– Было бы неплохо. А впрочем, как знаешь, и вообще, мне уже надоела эта тема. Пойдем лучше к Майрхоферу – на днях я встретил его на улице, и он звал к себе, причем был весьма настойчив.

Франц дружески похлопал Хюттенбреннера по плечу и задорно улыбнулся. Гость не мог не ответить согласием. К тому же Симфония была у него в руках и эти самые руки жгла огнем. Двух минут поверхностного взгляда по диагонали позволили Хюттенбреннеру понять, что перед ним не просто очередная попытка. Это было что-то совершенно иное, новаторское, сотворенное гениально. И судьба этой музыки в его власти.

Неожиданное приобретение стоило отметить шикарной вечеринкой. Друзья энергично спустились по лестнице и вышли на улицу. Дверь проводила их печальным, едва ли не укоризненным скрипом.

andantino

Ансельм Хюттенбреннер покинул Вену буквально на следующий день, оставив безмерно удивленному и в не меньшей степени огорченному Францу лишь краткую записку, которая с натяжкой объясняла его поспешный отъезд.

Подавленный сим обстоятельством, Шуберт долгое время не мог справиться с тоской и депрессией. Гениальное сочинение, подаренное накануне сбежавшему другу, напрочь исчезло из его памяти. Какая там Симфония, если рядом нет его неизменного преданного спутника. Франц ощущал себя так, словно у него похитили тень или отняли ногу, или даже руку. Друзья стали замечать, что он реже появляется в обществе, что перестал посещать театры и совершенно замкнулся в себе.

Требовалось что-то срочно предпринять, чтобы вытащить композитора из хандры.

Спасение пришло свыше: в середине мая старый граф Эстергази, по обыкновению отъезжая на летние месяцы в Желиз, решил пригласить для своих дочерей учителя музыки, дабы скрасить их времяпрепровождение в глухой венгерской провинции. Выбор пал на Шуберта, поскольку графу уже приходилось единожды – около шести лет назад – приглашать его в качестве преподавателя пения и игры на фортепиано, и он был в высшей степени удовлетворен качеством уроков и, разумеется, результатами: дочери играли и пели как богини!

Не колеблясь ни минуты, Шуберт принял приглашение и уехал в Желиз – наверняка в сторону, противоположную той, куда направился Ансельм. Расстояние, отделяющее его от друга, растянулось еще больше, но, как выяснилось, перенести его оказалось намного проще, чем в Вене, в городе, где все – каждый изворот улочек, каждый столик в кафе – решительно все напоминало ему об Ансельме.

Одной из дочерей графа как нельзя более кстати исполнилось девятнадцать. Каролина была милым и очаровательным существом – красива, грациозна, стройна, доброжелательна. В довершение ко всему она была умным, чутким и духовно глубоким человеком, и именно это качество перевесило на какое-то время чашу, доверху наполненную тоской по Вене и Ансельму.

Он называл ее недосягаемой звездой, и на то были весьма двусмысленные причины. Достигнуть звезды композитору мешало не только более низкое социальное положение.

misterioso

Ансельм, путешествующий в это время по Австрии, все же не терял из виду своего друга. Он узнавал о событиях его жизни из переписок с братом и с приятелями. Они охотно снабжали его деталями и подробностями, из которых складывалась довольно осязаемая картина. Откровенно говоря, Ансельму эти сведения нужны были исключительно для подтверждения того, о чем он и так прекрасно знал: пространственное отдаление от Шуберта нисколько не мешало ему быть рядом и видеть друга насквозь.

Он догадывался, чем в данный момент живет Франц, знал о его помыслах и душевных терзаниях. Однажды (в ту ночь ему приснился кошмар) он почувствовал, как что-то в Шуберте переменилось. Не прошло и месяца, как он узнал из письма Бауэрнфельда об отношениях Шуберта и Каролины Эстергази.

«…Франц, собственно говоря, до смерти влюблен в молодую графиню Эстергази. Он и помимо часов занятий иногда приходил в графский дом под защитой и охраной своего покровителя Фогля /Ах, вот как?! Выходит, этот высокомерный наглец Фогль заделался его покровителем?!!/, который общался с князьями и графьями, как с равными. /Еще бы, ведь этот выскочка позволит себе распушить хвост даже перед императором! И как только Франц терпит его рядом с собой…/ Шуберт при этом охотно оставался в тени, был молчалив с обожаемой ученицей и все глубже вгонял себе в сердце любовную стрелу. Для лирического поэта, как и для композитора, несчастная любовь, если она не слишком несчастна, может иметь свои положительные стороны, повышая его субъективную восприимчивость и придавая стихам и песням, на которые она вдохновляет, краски и тона прекраснейшей действительности…»

/Дальше можно не читать: Бауэрнфельд, как всегда, пустился в философствования. Неисправимый оптимист. Во всем найдет что-нибудь положительное. Наверно, даже после собственной смерти облегченно вздохнет и порадуется, что наконец-то ему не нужно каждое утро вставать с постели и умываться.

Значит, Франц увлечен… Что ж, пусть потешится. Я вовсе не собираюсь ревновать – наши отношения всегда будут на порядок выше, даже несмотря на то что мы врозь. Я продлю свое отсутствие еще какое-то время. Возвращаться сейчас было бы крайне неуместно. Но как только эта девица ему надоест (или наоборот – он ей), я должен вернуться, чтобы выполнить то, что мне препоручено. Главное не упустить момент…/

leggiero con grazia

По аллеевой дорожке вдоль аккуратно посаженных деревьев прогуливались двое. Она – в пышном шелковом платье – на полшага впереди, со сложенным веером в изящной тоненькой руке. Темные кудри, уложенные симметрично по обеим сторонам очаровательной головки, покачивались в такт ее легкому шагу. Августовский полдень солнечными бликами плясал на ее полуобнаженных плечах, играл в камешках драгоценных сережек и изящного ожерелья.

Она была чудо как хороша, она была само совершенство, и потому молодой человек, неслышно ступающий рядом, был чрезвычайно стеснителен и робок.