Трагикомические новеллы - Поль Скаррон

два года как она вдовствует, и за это время самые лучшие партии Андалузии не побудили ее выйти из этого состояния; впрочем, такой человек, как вы, может иметь успех, где другие потерпели неудачу. Она в родстве с моей женой, и я иногда вижу ее. Я расскажу Эльвире, если вам угодно, о ваших намерениях, и у меня есть надежда на хороший исход моих переговоров: я вижу, как она со своего балкона смотрит на нас, а это немалая милость со стороны такой сдержанной женщины. Она могла бы распорядиться закрыть свои ставни и окна и тем самым сделать нашу прогулку мимо ее дома бесполезной.

Обменявшись этими словами, оба кавалера, каждый в отдельности, отвесили поклон по-испански, и им стоило немалого труда довести его до надлежащего конца. В особенности дон Педро отвесил свой поклон с таким напряжением всего туловища, что чуть не нажил себе прострела. Дама на балконе приветствовала их жестом, не лишенным приятности, а на это дон Педро и его спутник раскланялись с удвоенным усердием:

Затмился солнца блеск, озарявший балкон,

Прочь побрели друзья, но один был сражен.

— Ах, дорогой кузен! — говорил дон Педро дон Жуану, — есть ли какая-нибудь вероятность, что чужеземец сумеет завоевать сердце, отвергнувшее самых знатных и заслуженных людей Севильи? Но, — продолжал он, — поскольку таящаяся во мне малая надежда понравиться ей способна довести меня до смерти, то я с таким же успехом отважусь умереть из-за ее отказа и презрения. Так поговорите же с ней, дорогой кузен, как можно скорее и преувеличьте не столько мое имение и мое звание, сколько страстное мое желание ей понравиться!

Дон Педро не мог говорить ни о чем, кроме своей любви, и дон Жуан хорошо понял, что не может сделать своему гостю большего удовольствия, чем поговорив в ближайшее время с Эльвирой. Он так и поступил, и с успехом. Прекрасная вдова благосклонно приняла ходатайство дон Жуана об его друге и призналась ему, что он отнюдь не был ей неприятен; но вместе с тем она сказала, что дала обет прождать три года после смерти своего мужа, прежде чем подумает о втором браке, и нет такой силы в мире, которая могла бы заставить ее этот обет нарушить. Она прибавила, что стремясь выполнить обещание, данное в память покойного мужа, она до этого времени строго относилась ко всем, кто решался домогаться ее руки; и вот, если у дона Педро хватит решимости ухаживать за нею в течение целого года, причем за этот срок они могли бы лучше узнать друг друга, то она дает ему слово никогда не иметь другого мужа, кроме него.

Дон Жуан доложил дону Педро о своих переговорах и сделал его самым довольным и самым влюбленным из людей. Дон Педро не испугался долгого срока ожидания и решил хорошо его использовать для всякого рода любезностей и деяний, достойных изысканного влюбленного. Он купил лошадей и карету, завел себе блестящий дом и пышную челядь. Дал много работы золотошвеям и портным Севильи, заказывал песни музыкантам. Он хотел устроить Эльвире угощение; она этого не разрешила. Служанки ее не были так неуступчивы и принимали его подарки столь же чистосердечно, как он эти подарки делал. В короткое время он сделался хозяином Эльвириной прислуги больше, чем сама Эльвира: камеристки выводили ее на балкон, хотя бы у нее не было к тому охоты, всякий раз, как дон Педро распевал на улице; в этом деле, как мне говорили, он превосходил всех и при каденциях не пользовался губами и языком, как делают многие хорошие певцы.

Уже шесть месяцев дон Педро ухаживал за Эльвирой и не добился еще от нее ни одного разговора наедине, что с каждым днем увеличивало его уважение и любовь к ней. Наконец, под влиянием просьб и подарков одна из камеристок, более смелая или более корыстолюбивая, чем другие, обещала ему ввести его ночью в покои своей госпожи и поместить его так, что он увидит, как она раздевается, ложась в постель, как она прогуливается в одной рубашке по своей комнате, чтобы освежиться, и как поет и играет на арфе, — это она делала восхитительно. Дон Педро наградил субретку еще щедрее, чем обещал; а когда настала ночь, смелый гренадец, следуя указаниям камеристки, проник в дом Эльвиры, пробрался в ее покои и там, поместившись в коридоре против дверей ее комнаты, увидел ее: она находилась на возвышении у ложа и читала молитвенник, — не знаю, насколько внимательно, — пока служанки ее раздевали. На ней оставалась лишь легкая юбка, и она готова была лечь в постель, когда оплаченная доном Педро камеристка, желавшая дать ему столько же основания быть довольным ею, как она была довольна им, попросила свою госпожу спеть. Ее подруги присоединили к ее просьбам свои просьбы, Эльвира же долго отказывалась, говоря, что печально настроена, и уверяя даже, что имеет на то причины. Однако камеристка, покоренная доном Педро, вложила арфу в руки своей госпожи, и Эльвира была достаточно снисходительна и спела с такой приятностью и с таким очарованием, что дону Педро очень нелегко было удержаться и не броситься к ее ногам, изображая неистового влюбленного. Она пела недолго и легла в постель; служанки удалились в свою комнату, а дон Педро, стремившийся попасть на улицу, был чрезвычайно смущен, когда нашел ворота закрытыми. Ему не оставалось ничего другого, как дожидаться рассвета, уже недалекого. Он сел на край колодца в углу двора, очень беспокоясь и боясь быть обнаруженным и оскорбить свою даму подобною дерзостью.

Некоторое время он строил по этому поводу тысячи предположений и высказывал столько же бесполезных пожеланий, но вдруг услышал, как открывается дверь в покои Эльвиры; он повернул голову в ту сторону, откуда послышался шум, и был весьма удивлен, увидев, что во двор выходит прекрасная вдова, которую он считал спящей. При свете свечи в ее руках, вставленной в маленький серебряный подсвечник, он увидел на ней плотно надетый ночной чепец; грудь ее была открыта, на шее висел очень красивый жемчуг, а поверх рубашки, где было больше кружев, чем полотна, накинута была великолепная симарра[1]. Она несла большое блюдо, уставленное желе, сластями и вареньем, и во всем этом изумительном убранстве была так очаровательна, что дон Педро готов был предпочесть наслаждение от ее созерцания любой немилости, которую мог навлечь на него подобный необдуманный поступок.

Все же он спрятался позади колодца,