Поражение гроссмейстера - Пётр Владимирович Угляренко

не примет, ни за что не примет. Только через неё, мёртвую, могут переступить порог. Весь век для сына добро складывала, а теперь пусть всё погибает, лучше сожжёт, чтобы ничего не досталось чужой... Карл сидел в кровати среди горы перин, а мать, не успокаиваясь, металась из угла в угол. Отец, которого мысленно звал Карл себе на помощь, умоляюще - это были первые его слова с тех пор, как Карл вошёл в дом, - бросил с порога:

- Успокойся, мать. Успокойся...

- Молчи!... - прикрикнула на него так громко, что сразу втянул голову в плечи и прижался спиной к стенке... Снова подскочила к Карлу, затрясла за плечи, словно бы пытаясь привести в сознание:

- Карлуша... Родной... Сынок... Ты пошутил? Ты пошутил, правда? У меня есть девушка для тебя. Хорошая. И приданое хорошее: новый дом, хозяйство, виноградник. Хочешь - сразу и свадьбу отгуляем. Неделю будем гулять - хочешь?

- Нет, мама... Дал слово Орысе.

- Слово... Что мне твоё слово? Здесь моё слово.

- Тогда прощайте... - Ступил к двери Карл. Вероятно, не ожидала такой реакции, потому что на мгновение растерялась, замолчала, потом подскочила к двери, чтобы загородить собой выход, щёлкнула замком и на всю ширь раскрыла руки:

- Не пущу... Попробуй только.

- Пустите.

Отступила, потому что ей неожиданно пришла в голову другая мысль, широко распахнула дверь:

- Иди... Иди, если матери тебе не жалко... - А дальше, возможно, надеясь, что жалостью проймёт сына, горько зарыдала, упала на колени, подползла к порогу:

- Сыночек мой, я же тебя выходила, вырастила... Пожалей меня, пожалей... Не для себя - для тебя прошу. Для твоего счастья. Слышишь? Пообещай, что сделаешь всё, как хочет мать?

- Ты полюбишь её, вот увидишь. Орыся - хорошая, - стоял на своем Карл. Мать неожиданно вскочила:

- Не жалеешь матери? Слёзы мои на тебя не действуют?.. - Толкнула к распахнутой двери: - Иди, чего стоишь!.. Всё равно - вернешься, будешь проситься домой, только...

Только Карл уже не слушал, что говорит мать, быстро сбежал по ступенькам во двор, где ему, загрохотав цепью, снова бросился под ноги Босой... Сердито отпихнул его, хлопнул калиткой и выскочил на улицу.

Чёрные зловещие облака закрыли горы на горизонте. Надвигались оттуда на город, и казалось, что на землю сходят ранние сумерки. В воздухе пахло грозой, которая вот-вот начнётся. Тревожные мысли и ещё более тревожные чувства овладели Карлм. Рвался домой, столько рассказывал Орысе о городе среди гор, о дворике возле дома, где властвует Босой. Уговорил поехать с ним.

А теперь что? Куда деваться? Свой родной дом, как чужой. Хуже чужого. Там, в степи, никто не отказывал, когда просился на ночь... А здесь... Родная мать выгнала из дома. Под надвигающуюся непогоду... Что скажет Орысе? Как посмотрит она на него?

Орыся ждала его в маленьком скверике.

- Задержался... Я уже думала...

- Что?

- Не знаю. Только страшно чего-то стало. Еле дождалась. Что там?

- Пойдём в гостиницу, Орыся. Скорее, а то дождь собирается.

- Не хочешь домой?

- Никого нет. На замке. И соседи не знают... Потом наведаюсь... - Врал, потому что стеснялся сказать правду.

Не думал Карл, что первую ночь в родном городе он будет ночевать в гостинице. Дождь стучал в окно, а он, заложив руки под голову, смотрел в потолок на полоску света, которая отражалась от фонаря на улице. Хорошо, что Орыся спит и не мучает его вопросами.

Орыся... Странное имя. Такого в Карпатах нет. Только там, за горами. А встретились они ещё дальше - в далёкой Казахской степи... От железной дороги до совхоза перегоняли тракторы. Своим ходом, четыре-пять километров в час. Как пешком. На второй день пути съехали в балку и глазам не поверили: внизу небольшое голубое озерцо, а вокруг него хаты - белые, подведённые жёлтыми завалинками, с крашеными разноцветными наличниками на окнах. Здесь остановились на ночь. Вечером в клубе девушки пели, а тогда она одна – «Повей, ветер, на Украину...» За девичьими голосами и сам устремлялся к зелёным Карпатам... На второй день, как загудели моторы, принесла трактористам завтрак. «Девушка, скажи, откуда ты, что так хорошо знаешь по-нашему, по-украински?» Засмеялась: «Родители из Галиции, а я здешняя, здесь выросла.» Спросил: «Как же зовут тебя?» - «Орысей». Махнув платком, побежала вниз к селу, которое крышами выглядывало из балки. Крикнул вдогонку: «Орыся!.. Я приеду за тобой, Орыся!..» И будто в ответ донеслось: «Приезжай...» Или, может, это только так показалось? Всё равно, только в ушах всё время, пока добирался до совхозной усадьбы, звучало: «Приезжай». Через месяц приехал и забрал Орысю с собой. Пошла за ним, доверилась его рукам, его сердцу. Радовалась, что вдвоём поедут в Карпаты. И вот приехали...

Что делать? Что делать? Не спал до утра и всё думал и думал Карл. День-два поживут в гостинице, пока покажет Орысе город, горы, а тогда... Не надо ему ни дома, ни того добра, которое за всю жизнь насобирала мать... Не пойдёт и попрощаться, пусть остаются при своем добре, а он... С отцом так и не поздоровался. Стоял перед глазами - маленький, беспомощный, с грустью в лице. Никогда не повысил голоса, никогда не разгневался, хоть перепадало ему и пинков в спину, и оскорблений: мол, недотёпа, глупый, немощный... Не раз спрашивал мысленно: зачем вы так с папой, мама? Только мать есть мать. Боялся её, но ведь и любил. Уехал из дома, всё плохое забылось, в письмах писала: «Сыночек, воробышек мой...» Хотелось скорее увидеться, показать ей свою Орысю, певунью-галичанку, что судьба свела их вместе в Казахской степи...

Открыл окно, подставил голову под прохладную струю предрассветного весеннего ветра. Где-то далеко лаяла собака. Карлу показалось, что это Босой... На улице кто-то кашлянул. Вглядывался в предрассветный мрак, вскрикнул от неожиданности: под фонарём, держа над головой зонтик, в тёмном плаще с поднятым воротником, стоял отец. Он вздрогнул, начал оглядываться, ища, откуда донёсся до него голос. Заглянул в открытое окно, но никого не увидел, потому что Карл, одеваясь на ходу, уже сбегал по ступенькам вниз. Зонтик из рук старика упал на мостовую в лужу, но он и не заметил этого. Держал Карла за обе руки, пытался обнять, но лбом достиг только к груди.

- Почему ты... почему ты... один, под дождём? - Так завелось ещё с детства, что мать называет на «вы», а отца на «ты»...

- Мама послала...