Поражение гроссмейстера - Пётр Владимирович Угляренко

полями. Заскучал по степи, не могу надышаться её ароматами. Вижу - созревшая пшеница ждёт человеческих рук, чтобы лечь ровными покосами. Перед глазами почему-то стоит мать, как вытягивает из печи рыхлый хлеб из новой муки.

Три года не был я дома и всё это время думал о степи. Вспоминалось, как в детстве с такими, как сам, мальчишками выгонял каждое утро скот к высокому кургану, который называют в нашем селе Казацкой могилой. Как парнем встречался здесь с Галей, пряча от людей свою любовь, своё счастье. Судьба сложилась так, что после войны оказался я далеко от родных мест и редко когда приходится бывать дома.

Вдали виднеется наше село. Высокий купол колокольни, служащий теперь пожарной башней. Вокруг зелёные сады. Зеркально светятся, поигрывают зайчиками цинкованные крыши. Останавливаюсь, оглядываюсь вокруг. Станция почти спряталась в лощине, угадывается лишь по глухим паровозным гудкам, доносящимся с той стороны. Где-то далеко под машинами курится путь: но пыль не долетает до меня, рассеиваясь в пространстве. Под рощей, как корабль в порту на причале, стоит комбайн, готовый в любой момент сняться с якоря и пуститься в плавание.

Тропинка вывела на дорогу. Сейчас, думаю, увижу могилу: холмик земли, деревянную пирамидку с красной звёздочкой на ней и букет свежих цветов.

Так было в прошлый раз. А теперь о могиле будто забыли. Заросла высокой травой, пирамидка наклонилась, звёздочка перержавела, просвечивает дырочками. Дощечка с надписью, кого хоронит сырая земля, отломана. Пытаюсь вспомнить, но память ничего не подсказывает мне. Ку... Ку - вертится в голове. Повторяю фамилии, которые приходят на память - Кузнецов, Куприянов, Кудряшов - бесполезно. Смутно становится на душе.

Вхожу в село, всё время оглядываюсь на могилу и вспоминаю. В предыдущий мой приезд ходили мы с братом Николаем в степь слушать перепелов. Возвращались домой - встретили на тропинке женщину в белом платке, с букетом полевых ромашек в руках. Она подошла к могиле, положила цветы, склонив голову, посидела на траве и повернула к роще, за которой на берегу Супоя раскинулось ближайшее от нас соседнее село.

В селе пусто. За огородами пробираюсь к своему дому, а перед глазами почему-то всё стоит запущенная могила. Вот и покосившийся плетень. Лениво вылезает из будки Сирко. Потягивается, крутит хвостом. Узнал, но ведёт себя так, будто ничего в том странного нет, что видит меня, как будто встречаемся с ним каждый день. «Эх ты», - укоризненно говорю я Сирко, - «Тебе всё равно...» Порог закрывает обильная вишня. Жду: сейчас, ещё один миг - и увидит меня мать. Но на дверях колодка. Дома ни матери, ни Николки. Заглядываю через забор в соседний двор, зову:

- Галя...

Надеюсь: сейчас увижу её, свою первую любовь, с которой разлучила жизнь. Но вместо неё из-за дома выглядывает беловолосая, до черноты обожжённая солнцем девушка. Улыбаясь, моргает длинными ресницами. Догадываюсь - дочь, Галина дочь. Только как зовут - не знаю. Наугад спрашиваю:

- Ты Галя?

- Оксана, - отвечает девушка и не сводит с меня взгляда. Сравниваю - такой у меня младший сын, даже похож.

Вокруг Галиной хаты розовые мальвы.

Склоняют головки к завалинке, будто утомились от жары и ищут тени, чтобы немного отдохнуть. А Оксана всё время смотрит и смотрит на меня, губы у неё шевелятся, как будто хочет мне что-то сказать. Подмигиваю девушке, спрашиваю:

- Ну, так как, Оксанка?

- Бабы Кели нет, - вдруг бросает она.

Смеюсь: баба Келя! Это моя мать. Уже стала бабой. А провожая меня на фронт, имела столько, как вот я сейчас - сорок. Скоро и меня вот такая вот девчонка назовет дедом. Не хочется... Оксанка объясняет: только что вдвоём с Николкой ушли с обеда. Знаю, теперь уже не вернутся до вечера. В селе заканчивают работу, как темнеет. Другой бы сын, узнав, где работают люди, пошёл бы к матери в поле, а я - не знаю, как это и пришло в голову, - прошу Оксанку наломать мне мальв. Подаёт один цветок, потом второй, а я всё протягиваю руки через забор, пока не получаю целый букет. В хлеву беру лопату. И так с букетом в одной руке, с лопатой во второй, направляюсь по сельской улице в ту сторону, откуда пришёл, к степи.

Вот и безвестная могила. Несколько минут молча стою над ней, потом поодаль в канаве набираю лопату чёрной влажной земли. Хочу насыпать такой холмик, чтобы не разрушался, чтобы не сдвинули его дожди и непогода. Пот льёт с меня градом, а я ношу и ношу землю. Бугорок растёт, поднимается. Утрамбовываю его и со всех сторон аккуратно укладываю дёрном, выравниваю пирамидку и тогда на свежей могиле раскладываю мальвы. Хочу ещё на столбике написать имя, но в голове только крутится: Ку... Ку... - больше ничего. Как теперь узнаешь, кто похоронен здесь, над степной дорогой, под моим родным селом? Горят мальвы на солнце, а я стою и вспоминаю, как когда-то в сорок первом пришлось отступить к Москве. На автоколонну налетели юнкерсы, забросали бомбами. Рядом со мной в придорожной канаве лежал Иван Чупринов. Вдруг спина у него покраснела, кровь забила ручьём. Юнкерсы отбомбились и улетели, а Чупринов остался в канаве - большой, упитанный, как дуб. Здесь же его и похоронили. Засыпали землёй, на деревянный столбик прибили дощечку. Вспоминаю Чупринова, друга-товарища, и думаю: и его могила так заброшена, сгнил столбик? Вспоминаю, грустно смотрю на мальвы и слышу, как кто-то издалека зовёт:

- Симка... - И ещё раз: - Симка!..

Это я, только я, потому что и голос узнаю. Это мать. А с ней браток Николка. Бегу им навстречу, протягиваю руки: «Мама, родная... Любимая моя матушка. Старушка моя баба Келя.» Мать с разгона падает мне на грудь. Капают из глаз слёзы, стекают на руки и пекут огнём. Материнские слёзы... Взрослый сорокалетний сын, я и сам плачу. Только Николка сбоку смеётся. Сирота, без отца вырос, а парень здоровый, крепкий.

- Что здесь, сынок? - спрашивает мать, вытирая глаза.

- Могилу я правлю, мам.

Мать подходит к могиле. И мы уже все вместе стоим над ней. Уже было успокоилась, а теперь снова плачет. Всхлипывая говорит:

- Так и он...

- Кто?

- Папа ваш...

Погиб он на чужбине, Николка даже не видел его. Родился после того, как матери пришло сообщение: «Муж ваш пал геройской смертью...» Смотрит мать на могилу, и я знаю: грустно ей, что не