Чёрный иней - Валентин Строкань

Гревер подошёл к койке, застеленной тяжёлым тёмно-серым одеялом с двумя красными полосами по краям. На нижней была выткана надпись «Ноги», на верхней красовались слова «Немецкий вермахт». Но что-то в нём противилось желанию сесть на это одеяло, смять идеально ровную поверхность. Он зевнул и вернулся к столу.

Третий парадокс, выведенный Гревером «для внутреннего пользования», провозглашал: чем больше в революции «национального», тем меньше «социального». Духовная энергия народа, национальное сознание, национальные чувства — все эти атрибуты ещё со времен Лютера постепенно выродились в погремушки и закончились призывами типа: «Убивайте их, как бешеных собак!» Итак, с какой стороны не подойди, а каждая революция похожа на чудовище, которое пожирает самое себя.

Таковы политические реалии, и ты должен действовать в соответствии с этими императивами, какие бы они были несправедливые.

Он задумчиво рисовал причудливые вензеля в дневнике. Не настолько он наивен, чтобы доверять подобные мысли бумаге. Гауптман Айхлер уже давно алчно присматривается к этой толстой тетради. Партийный надзор должен быть всепроникающим, а око партийной канцелярии — неусыпным. Но напрасны его кровожадные стремления, эту тетрадь он заполучит только у мёртвого тела. Гревер сощурился, представив себя этим «мёртвым телом».

Привал сделали лишь для того, чтобы поесть и обсохнуть. Потом быстро надули лодки и подготовились к переправе.

Противоположный берег едва угадывался в тумане.

— Здесь компас показывает динамику прироста надоев молока в Вологодской области или, скажем, грузоподъёмность нашего старшины.. Погрешность гуляет до ...надцати градусов. Тут надо ориентироваться по солнцу или иметь карту магнитных отклонений института Штернберга и гироскопический полукомпас{1}, — объяснял Назаров Краповичу.

Хотя они вышли при попутном ветре и волнении с кормы, однако очень скоро выявили равномерную качку по левому борту и пока поняли, что происходит, ложиться на прежний курс было слишком рискованно — стихия угрожала снести их на скалы мыса Форстрем. Оставалось только дойти до маленькой бухты Кроссен.

Теперь им нужно было немного переждать, чтобы встречные течения пролива уравновесили друг друга. Всё водное пространство представляло собой сплошное хаотичное волнение, в месте встречи противоположных течений вода «кипела». Щербо видел, как лодка старшины Лукашевича, морской опыт которой был намного богаче, чем у кого-либо из них, никак не могла преодолеть бешено бурлящую полосу акватории. Вода бугрилась, пенилась, вихрь водоворотов крутил лодку. Старшина, Гаральд, Гвоздь, Щербань гребли дружно, как давно слаженный экипаж.

И всё-таки они пробились. Теперь не оставалось ничего иного, как развернуться за волной и пойти в направлении ледника Аггор. При таких обстоятельствах руководствоваться картой не приходится, всё внимание сосредоточилось на управлении лодкой: Щерба здесь выручала тщательная проработка маршрута. Удобную бухту слева от южного участка фронта ледника Аггор он заметил давно, и теперь это пригодилось. В их положении не оставалось ничего другого, как рискнуть пройти перед фронтом ледника, потому что перед входом в бухту они поняли, что шторм набирает силу.

Отойдя под защиту небольшой косы, измученные борьбой с ветром, волной, течениями, они позволили себе минутное послабление. Щербо оглянулся на ребят. И вдруг взгляд его выхватил в бурном море нечто чужеродное. Посмотрел в бинокль: какое-то судно выплывало из-за мыса Форстрем. Оно тяжело переваливалось с волны на волну, полубак, окутанный пенными бурунчиками, почти не выдавался из воды. Смотреть на это было страшновато. На борту было написано: «Фленсбург».

«Вот они! — злорадно подумал Щербо. — Я знал, что нам не разминуться!»

— Глянь, — Смага толкнул локтем Джафара. — Недаром мы здесь столько скукой маемся!..

«Они нас не видят — далеко, да и коса мешает. А наша осадка и габариты позволят протиснуться вот в этот разлом, проследим, куда держит курс этот «Фленсбург».

Немцы прошли на северо-запад и вскоре исчезли за скалами. «Наверное, в бухту Ингель, которая ближе всех к центральной оси Грунланна. Это километра четыре отсюда. Ладно! Теперь эти голубчики от нас не скроются!»

В бухту у ледника Аггор Щербо и его группа влетели на полном ходу и затабанились прямо перед фронтом ледника — такое можно было сделать только на радостях. Потом, измученные и опустошённые, они сидели и смотрели на море.

Свинцовая тяжесть во всем теле — едва разложили подстилки и спальные мешки прямо у подножия скалистого холма, как сразу провалились в тяжёлое забытьё, не замечая громыханья новорождённых айсбергов. Только раз, когда слишком сильный грохот обвала сменился на отдалённое гуденье, они на какое-то мгновение вырвались из объятий забытья, чутко отреагировав на изменение звукового фона. Гуденье доносилось ниоткуда, и это делало его особенно зловещим, казалось, рёвом полнилось всё — лёд, воздух, само пространство, и была в нём та сила, подчиняясь которой, они, полусонные, высунулись из спальников и увидели, как с натужным рёвом вдоль косы катилась высоченная волна, вздымая пышный пенистый гребень. Но коса защищала надёжно, и никакие волны и обвалы айсбергов не способны были выгнать их из спальников.

— Как сказал Отто Юлиевич Шмидт Валерию Чкалову, наилучшие спальники — из собачьего меха, — пробормотал Смага и сразу отключился.

10

«От пульсирующих ледников можно ожидать чего угодно, они склонны к буйству. Домик в долине Кольмар был уничтожен селем — на озере прорвало ледовую перемычку. Осторожность! И ещё раз — осторожность...

... Какой-то болван из министерства пропаганды подбросил в наши тюки старые «Берлинер иллюстрирте». Для укрепления боевого духа. Но что, кроме тоски по нормальному климату, может вызывать фото немецких солдат в греческой кофейне? Или фотографии длинноногих грудастых нимф, одетых в эсэсовские мундиры?!

«Конрад, ты глянь — какая баба! И сиськи ничего-о-о себе!.. Вот бы к такой под юбчонку залезть!..» — «Да у неё же бакенбарды, как у Великого герцога Карла...» — «Идиот, это же солнечные зайчики. Что ты смыслишь в женской красоте!»

Что ещё может будоражить здорового двадцатилетнего жеребца, тем более здесь. Трижды молодец мой замечательный обер-фельдфебель!

— Слюнявые бараны! Что вам сюда, «Пуфф-ваген»[4] подать? Так вы же, стоя в очереди, поотморозите себе всё мужское достоинство! Сюда бы тех ребят, которые нам эти журнальчики понапихали! Я бы им раскрыл все тайны пола, устроил бы им «фонтан любви», они бы у меня своими слюнями захлебнулись!

Хвала Господу, что волею Его мы, я (командир) и лейтенант Лангер (врач), избавлены здесь от лишних забот о солдатских трипперах. «Галантный насморк» — это привилегия остландрейтеров, «рыцарей похода на Восток».

Установилась на удивление ясная погода. Ещё какой-то час назад грязно-серые кучевые тучи застилали всё небо многослойной пеленой. Теперь же яркое солнце висело над ними ослепительным шаром, хрустальная бахрома ледяных языков, спускавшихся к воде, заиграла тысячами отблесков.

Щербо смотрел в зенит залитого светом неба. Не небо — какой-то застывший синий потолок. Небо должно иметь глубину. На родине такого неба не бывает!

Плечи ныли, напоминая о рюкзаке. Наши «сидоры» — это зримое воплощение необъятности. Не сразу и сообразишь, что в нём гремит: то ли котелок, то ли оружие, а может, — собственные кости. Хотя у десантника ничто не должно греметь. С такими шкафами на плечах любой путь — серьёзное испытание, особенно, когда ты идёшь туда, где нет жизни. Холод — враг жизни. Я запретил растирать снегом обмороженные места, ведь только так можно избежать гангрены... Руки почти у всех забинтованы...

... Они шли вдоль побережья напрямик, стремясь достичь края Фрис-фиорда в его наивысшей точке. Яркие лучи обжигали их и без того обветренные лица. От солнечных ожогов начали распухать носы и губы.

Они медленно тащились обрамлённым скалистыми бастионами коридором, метр за метром. Каждый видел перед собой лишь рюкзак идущего впереди. Чувство расстояния деформировалось, и те скалы, до которых, казалось, было рукой подать, оставались всё такими же недосягаемыми. Они поднимались пять часов, а солнце припекало сильнее, чем в самой знойной пустыне. Так им казалось. К коже лица было больно прикоснуться, казалось, будто она вздулась сплошным пузырём и вот-вот лопнет... Они сбрасывали рюкзаки, опускались на камни, расправляли занемевшие плечи, но уже через пять минут надо было подниматься. Старшина командовал:

— Время, ребята. Нельзя засиживаться, тело расслабится. Вперёд!

На очередном привале услышали, как с пружинящим шуршаньем обваливаются снежные карнизы.