Антропология права. Статьи, исследования - Виктор Бочаров

Сходства с ситуацией в Африке стали проявляться уже в конце «перестройки» (Бочаров 1994). Позже они стали еще более очевидными: «При всей иногда гигантской количественной разнице (степень индустриального развития, урбанизация, образование) можно зафиксировать поразительные совпадения экономико-политической проблематики, с которой сегодня вынуждены иметь дело страны СНГ и африканского континента» (Поляков: 106-110).

Возникшие реалии стали также осмысливаться в рамках «традиционного общества». По мнению С. Г. Кара-Мурзы, например, Россия и сейчас представляет собой традиционное общество, не говоря уже о предшествующих периодах ее эволюции. Вывод делается на основании анализа поведения россиян, включающего «архаические» модели, например стремление к сакрализации власти, уравнительному распределению ресурсов и др. (Кара-Мурза: 22-25).

Действительно, после «перестройки» имел место бурный всплеск архаических форм сознания. То, что африканистам было известно из жизни государств Черного континента, неожиданно пышным цветом расцвело в «самой передовой стране мира». Начался настоящий бум колдунов, различного рода магов, прорицателей и т. д., причем не где-то в сельской глубинке, а в Москве и Петербурге. Знахари и целители вещали по центральным каналам ТВ. Политики также обещали сотворить «чудо»: за 500 дней превратить государство в процветающий край с рыночной экономикой (Г. Явлинский), за 24 часа справиться с преступностью (В. Жириновский). Возникли своего рода секты, предводимые бывшими комсомольскими лидерами (например, «Белое братство» во главе с Марией-Дэви-Христос), которые нередко ставили перед собой политические цели. Недавно в российских СМИ серьезно обсуждался вопрос о возможностях баллотироваться в президенты колдуна Г. Грабового, прославившегося обещанием воскресить детей Беслана, которые погибли во время известного террористического акта. Причем, как выяснилось, многие из адептов его секты имели не только высшее образование, но и ученые степени.

По С. А. Ахизиеру, современное российское общество может рассматриваться и как «традиционное», и как «либеральное»: «Россия дает основания для обеих позиций». По его мнению, сейчас наблюдается демодернизация российского общества, возврат к более архаичным формам, так как происходит «восстановление архаических социальных структур… – причем процессу „архаизации“ подвержено большинство населения страны» (Ахизиер: 35-40).

Вновь звучат идеи об уникальности и неизменности культуры, что характерно – из уст государственных деятелей, занимающих ключевую позицию в моделировании политического процесса в России: «Для людей и их сообществ культура (курсив мой. – В. Б.) – это судьба. А судьба может складываться по-разному. И от нее, как известно, не уйдешь» (Сурков). По инициативе этого же автора, как утверждается, в отечественный политический словарь было введено понятие «суверенная демократия», которой следует Россия. Оно вроде бы не отрицает классических принципов «демократии», но в то же время «привязано» к русской культуре («народному духу»), от которой «не уйдешь». В результате новая конструкция лишь отдаленно напоминает оригинал.

Все чаще Африка сравнивается с Россией по степени коррумпированности (в мировом рейтинге РФ неизменно находится в окружении африканских государств), существующего разрыва между бедными и богатыми, уровню преступности, роли личных отношений и частных служб безопасности, запустению мелких городов и сельской местности и т. д. (Гостев). По мнению В. Шляпентоха, все это может быть адекватно понято учеными только с помощью теоретической модели феодального общества (Шляпентох). Отнесение России к «традиционному обществу» (или «феодальному») выглядит еще более нелепым. Трудно отрицать, например, быстрое развитие товарно-денежных отношений, появление значительного социального слоя не только крупных, но и средних и мелких предпринимателей. В разы выросло количество вузов и обучающихся в них студентов. Наконец, все еще актуальны и достижения в космосе, машиностроении, военной технике. Все это с трудом укладывается в представления об «архаизирующемся» российском обществе.

Представляется, что к модели развития Востока следует подходить с другой системой координат. В свое время отец-основатель отечественной африканистики Д. А. Ольдерогге справедливо обратил внимание на проблему «колониального общества» как «особого типа социальной структуры» (Ольдерогге). Думается, что именно ее разработка могла бы существенно изменить наши представления о характере этого развития.

Если в Африке «колониальное общество» возникло насильственным путем, в ходе военных захватов, то в России гораздо раньше – в XVIII в., когда западная культура стала внедряться в «русский быт» Петром. В результате именно «колониальное общество» определило вектор исторического развития России. А. Голднер, сравнивая структуру нашего государства с африканскими колониями, приходит к выводу, что в России «был внутренний колониализм» (Gouldner: 34). Действительно, как и колонизаторы в Африке, российское государство стремилось к консервации традиционного общества, что существенно облегчало сбор налога. В частности, реформа 1861 г. также, по сути дела, была направлена на укрепление крестьянской общины путем придания ей административных функций.

Колониальное общество породило и тождественные идеологические концепции. Например, взгляды на проблему исторического развития России у «внутренних колонизаторов» складывались по той же схеме, что и у европейцев в Африке. Идеи славянофилов (народников, евразийцев) во многом характерны для английской политики «косвенного управления», «прямого» для российских «западников». Если одни выступали за использование институтов традиционного общества (или его элементов) в будущем государственном устройстве, то вторые считали необходимым внедрение западных аналогов. Культурная неоднородность российского общества начиная с XVIII в. также носит колониальный характер, когда представители правящего класса порой даже не знали языка своего народа.

Словом, колониальное общество складывается как результат взаимодействия Запада и Востока – «традиционного общества» и «современного». Возникает вопрос, как трактовать это взаимодействие? Теория модернизации, в рамках которой обычно рассматривалось развитие Востока, определяет первое как статичное, лишенное внутренней динамики. Поэтому считалось, что вектор исторического движения традиционных обществ целиком и полностью определяется представителями «цивилизации». Л. В. Поляков справедливо замечает, что когда «традиционное общество» лишается всякой возможности развития, сам процесс модернизации не может быть понят. «При таком взгляде процесс „модернизации“ остается мистически-таинственным, поскольку сам переход от „традиционности“ к „модерну“ оказывается необъяснимым и неуловимым. Вернее, такое объяснение не выходит на уровень универсальной социально-философской теории, оставаясь сознательно и принципиально этноцентричным» (Поляков: 111-112).

Данная теория не в состоянии объяснить и причин революционизма Востока, который сегодня стал его устойчивой характеристикой, что необходимо для построения концепции развития. Проведя тщательный анализ одной такой «революции» («чеченской войны»), В. А. Тишков пришел к выводу, что ни социальных, ни конфессиональных причин для имевшего место развития событий попросту не существовало. Не обнаружил он и конфликта «традиции» и «модерна», которые в советский период мирно сосуществовали. Поэтому в полном соответствии с выявленной нами выше закономерностью причина переводится в конфликт персон, в характер личных взаимоотношений Б. Н. Ельцина и Дж. Дудаева (Тишков: 48). Причина развала СССР, как мы знаем, также нередко выводится из противоборства М. Горбачева и Б. Ельцина.

Не объясняют революции Востока и классические теории. Не работают социально-классовые модели, подходившие для буржуазных революций Запада. Нельзя также считать революции Востока результатом борьбы элит, поскольку зачастую в революционном насилии принимает участие большинство населения страны. Эти революции нельзя объяснить и «восстанием бедности против богатства», так как еще классиками экономической антропологии (К. Поланьи, М. Мосс) было доказано, что «бедность» – понятие социокультурное, и сами «тузмцы» себя бедными не считали. В Африке же белый человек в колониальный период вообще наделялся простыми африканцами сакральным пиететом (Бочаров 2006: 172-219).

Поэтому очень часто причина просто выносится за рамки социума. Сегодня, как правило, источник восточного революционизма усматривается в «руке Вашингтона». Этим нередко объясняют и развал СССР, и, особенно, последний революционный подъем в Северной Африке и на Ближнем Востоке.