Царьград. Гексалогия - Андрей Посняков

– А я Лешка, Алексей, мценский. Как‑то ты говоришь странно… А Тарусу я знаю – недавно туда доски возил на тракторе. Ты в школе учишься или, может, в путяге?

– Учусь, – шмыгнул носом Ондрейка. – Учился у Миколы‑сапожника, я ведь сирота – батюшка с матушкой да братцы‑сестры в лихоманке сгорели – сгинули, вот меня Микола и подобрал, он человек хороший, добрее его на посаде никого и не было. Жаль, убили.

– Убили? Ну, у вас, в Тарусе и преступность! Я, кстати, тоже сирота, детдомовский.

– Сирота? Давай вместе держаться… хорошо б к одному хозяину попасть.

– Давай вместе, – Лешка усмехнулся. – Говоришь, на сапожника учился? В ПТУ, значит. А мастер ваш, Микола – он что, хохол?

– Кто‑о?!

– Ну, с Украины?

– Не, не с окраины. Мы почти рядом с центром жили.

– А лет тебе сколько?

– Тринадцатое лето идет. А тебе?

– Семнадцать. Слышь, Дюша, ты вон ту девчонку не знаешь? – Лешка кивнул назад.

– Не, не знаю.

–Надо б ее утешить… Понимаю, что трудно. Но хоть попытаться.

Попытаться не удалось – со стороны дороги послышался вдруг стук копыт, и вылетевший на поляну всадник громко заорал:

– Маметкул, э, Маметкул!

Лешка насторожился. Ну, так и есть – бандит звал главаря, наверное, сообщить что‑нибудь важное.

Маметкул – ага, значит, вот именно так звали главного – выбрался откуда‑то из кустов с совершенно заспанной рожей и, недовольно скривившись, небрежно кивнул спешившемуся всаднику – мол, что еще?

– Караван, караван, – затараторил тот. – Караван якши. Хаимчи‑бей!

– Хаимчи‑бей? Хо?

– Хо! Хаимчи‑бей!

– Якши!!!

Поговорив, главарь вышел на середину поляны, и, подбоченившись, щелкнул пальцами. Вмиг бросившие отдыхать бандиты подобострастно подали главарю копье и шлем. Шлем Маметкул тут же водрузил на голову, а на копье оперся, словно самый настоящий пижон. Остальные бандюки – и было‑то их человек десять – встали чуть позади, рядом. Кое‑кто – даже с небольшими круглыми щитами! Артисты, блин…

Приподнявшись, Лешка с интересом ждал – а что будет дальше? Судя по тому, что людокрады ничуть не испугались и не озаботились, а наоборот, обрадовались – ничего хорошего пленникам ожидать не приходилось. И все же…

Ага! Из‑за рощицы послышался скрип колес и лошадиное ржание, а через некоторое время на поляне показалась запряженная какими‑то странными быками повозка с большими колесами, несколько напоминавшая колхозную сеялку, только из дерева. Над повозкой колыхался голубой шелковый балдахин, укрепленный на длинных жердях, а под балдахином, кроме плюгавенького лысого старичка – погонщика – на мягких подушках сидел одетый в красный блестящий халат толстяк с багровым лицом и небольшой черной бородкой. Голову толстяка покрывала круглая, с поднятыми полями, шапка. Вокруг телеги скакали вооруженные копьями всадники в блестевших на солнце кольчугах! Ничего себе кино!

– Салям, Хаимчи‑бей! – увидав толстяка, воскликнул Маметкул и, не дожидаясь ответа, показал рукою на пленников. – Якши полон!

Важно кивнув, гость, с помощью поспешно спрыгнувших с седел всадников, выбрался из повозки и, подойдя к бандитскому главарю, распахнул объятия.

Лешка скривился – ну, вот, целоваться еще будут, придурки!

Однако в своих предположениях юноша ошибся – Маметкул с Хаимчи‑беем не целовались, лишь потерлись носами, да похлопали друг друга по спинам, после чего главарь банды вновь махнул рукою на пленников:

– Якши полон!

– Якши, якши, – недоверчиво ухмыльнувшись, Хаимчи‑бей что‑то отрывисто произнес.

Маметкул кивнул и, оглянувшись на своих бандюков, прищелкнул пальцами. Бандиты словно того и ждали – враз накинулись на пленников, пинками заставили встать и выстроиться на поляне в одну линию.

Дождавшись, когда уляжется суета, Хаимчи‑бей в сопровождении Маметкула прошелся вдоль шеренги, внимательно осматривая каждого пленника. Некоторых отводили в сторону, а кое‑кого – маленьких детей и одну женщину – оставили на месте. Девушек раздевали, но толстяк смотрел и ощупывал их без всякой похоти, а так, словно бы выбирал лошадей, даже заглядывал в рот – считал зубы. Ну, понятно – вот он, главный‑то людокрад – перекупщик. Только вот средство передвижения у него, мягко говоря, не очень. А может, это специально такая телега – по лесам да болотам ездить? Может…

Дошла очередь и до Лешки. Подойдя к юноше, Хаимчи‑бей ощупал мускулы и велел открыть рот – тоже еще, стоматолог нашелся!

– Родители живы?

– Сирота я…

– Плохо. Ты кто есть? Селянин? Мастеровой? Воин?

– Тракторист я, – Лешка пожал плечами. – Селянин… ну, и мастеровой.

– Какой ремесло знаешь?

– Трактора могу ремонтировать. Сеялки, бороны, плуги…

– Якши!

Работорговец кивнул Маметкулу, и Лешку отвели в сторону, где уже находились здоровенный бородач, монах, две девушки и трое парней. И что бы все это значило? Ну, догадаться нетрудно.

Хаимчи‑бей между тем остановился напротив Ондрейки. Велел снять рубаху, внимательно осмотрел, ощупал и, задумчиво почесав голову, махнул рукой. Лешка обрадовался – парня отвели к ним.

Хаимчи‑бей с Маметкулом отошли к повозке и принялись азартно кричать, то и дело яростно сплевывая в траву. «Торгуются», – догадался Лешка и тоже сплюнул. Ну, дожили – в родной стране уже людей ловят да продают, словно скот. Докатилась Россия‑матушка! Какие там, на фиг, права человека!

Люди работорговца тем временем вырубили в рощице несколько стволов – не толстых и не очень тонких, – к которым и привязали попарно пленников. Вот так‑то! И сам иди и ещё груз тащи – тут уж точно не сбежишь, при всем желании! Лешка даже слово подходящее вспомнил – ярмо. Ну, точно – ярмо. И все это в двадцать первом веке делается, можно сказать, в самом сердце России! Ну, российское правительство, ну, чмыри чертовы!

Выстроенных друг за другом пленных, только что купленных толстяком Хаимчи‑беем, погнали вслед за повозкой. Арба – вот как она называется, вспомнил Лешка и чуть было не споткнулся, услыхав позади жалобный, резко оборвавшийся крик. Потом еще один, и еще… И тишина… Лишь заржали кони.

Неужели они…

– Не отставать, – обернувшись, предупредил работорговец. – Отстающих мои воины будут бить плетками. Кто упадет, выбьется из сил – сам виноват, мне не нужны слабаки.

Лешка угрюмо вздохнул – понятно… У реки стоял целый караван из таких же, сцепленных друг с другом попарно пленников. Молодых мужчин, стариков и маленьких детей почти не было, в основном – подростки да женщины. Лешка насчитал около пятидесяти пар. Сто человек! Однако!!! Это что же такое делается‑то, а?!

Нехорошее, невероятное предположение вдруг возникло в его голове, оформившееся в догадку к вечеру, когда Хаимчи‑бей велел устраиваться на ночлег. С измученных пленников сняли бревна, и Лешка устало повалился в траву. Сабли, невероятная жестокость, странная одежда. Полное отсутствие шоссейных и железных дорог, даже ни один самолет в небе не пролетел, а они уже немало прошли, считай, целый день перли! И странные речи монаха и Ондрейки – цари какие‑то, Ахметы‑Мехметы… Если представить на миг, что… Нет, не может быть! Невероятно!

Лешка обернулся к напарнику:

– Не спишь, Дюшка?

– А?

– Какой сейчас год?

– Год? Что за год? Ах, лето… Ну, это я знаю, в церкви учил – лето шесть тысяч девять сотен тридцать девятое от сотворения мира!

– Какое – какое? – с досадою переспросил Лешка. – Ты, случайно, Андрюшенька, белены не объелся?

– Не объелся, – усмехнулся отрок. В блестящих глазах его отражались огни горящих костров. – Где тут белену‑то сыщешь?

– Но шесть тысяч какой‑то там год – это уж слишком! Что ж мы, по‑твоему, в будущем, что ли? Ничего себе, будущее! А… – Лешка вдруг вспомнил дачницу Ирину Петровну. – Вы ведь, верно, мыслите совсем по‑другому…

– По‑другому? – удивленно переспросил Ондрейка. – Ты из немецких земель, что ли? А ведь говорил – мценский. Ой! Так Мценск ведь под Литвой! Быстро ж вы русские лета забыли, даже и время, как немцы определяете.

– Дак какое сейчас лето… ну, по – немецкому?

– Вот, пристал! Будто сам не помнишь… От Рождества Христова?

– Ага, вот‑вот, – Лешка напрягся. – Именно – от Рождества Христова.

– Сейчас сочту… Ммм… Значит, от этого отнять столько‑то… будет… Одна тысяча четыреста…

По своему обычаю, ордынцы на обратном пути в степи «много зла учинили земле Русской». Улу‑Мухаммед, по словам летописца, «множество людей пленил, а иных иссек».

В. Каргалов. «Русь и кочевники»

…Тридцать девятый!

Е – мое! Да как же такое вообще быть может?! – А ты, Дюшка, не врешь часом?

– Вот те крест! Ой, не перекреститься‑то – руки связаны. Ну, ей‑богу! А чего ты сам‑то? Запамятовал иль неграмотный?

– Запамятовал, – усмехнулся Лешка. – А насчет грамоты – еще пограмотней тебя буду. Как думаешь, чего с нами сделают?