Хрен с Горы - Изяслав Кацман

Ванимуй и подключившиеся к обсуждению «макаки» несколько удивились самой постановке вопроса: испокон веков, коль кому приходило в голову считать население деревни или области (хотя опять же зачем их считать: вот отряд воинов или занятых какой-нибудь работой – другое дело), то женщины обычно вообще не учитывались. В итоге сошлись на том, что учёт прекрасной половины хонского и вэйского общества произведём менее ценными розовыми или коричневыми ракушками. Так сказать, белые ракушки – для «белых людей», то есть для папуасских мужиков.

Потом ещё чуть ли не целый месяц ушёл на инструктаж деревенских вождей и старост районов Мар-Хона насчёт грядущего учёта населения. Для чего пришлось самолично обойти все свои владения с отрядом «макак». Ну а поскольку никто из местных боссов не был обязан помогать мне в этой переписи, то я сам потратил немало красноречия и придумал в процессе убеждения правдоподобную причину, почему каждый взрослый гане и даре в независимости от пола должен принести ракушку. Причину, как обычно, взял мистическо-магическую – дескать, было мне откровение (а что, дело привычное): все жители Хона и Вэя должны принести по одной раковине тонопу, а Сонаваралинга со всеми ними совершит в святилище Тобу-Нокоре обряд, который всей земле и каждому из принёсших прибавит процветания и богатства. Дабы избежать хитростей с подсовыванием от одного лица нескольких раковин или, наоборот, уклонением несознательных и жадных граждан и гражданок, я везде говорил, что обряд будет иметь силу только в том случае, если каждый внесёт именно одну раковину – не больше и не меньше. Произнесённая в разных вариациях речь к концу моего турне по деревням Хона и Вэя просто отскакивала от зубов, народ проникался важностью предстоящего мероприятия, так что в итоге я поддался всеобщему настроению и принялся сочинять сценарий грядущего своего чародейства.

* * *

– Сонаваралингатаки, – протараторил на одном дыхании регой из отряда Ванимуя, – там к тебе пришёл светлокожий чужак.

– Скажи Тунаки, чтобы подождал, – несколько недовольно велел я.

Что нужно Сектанту, неужели не может самостоятельно разобраться со своими плотницкими нуждами?

– Это другой чужак. Молодой.

Не понял… Баклан, что ли, нарисовался…

– Хорошо, скажи, что может заходить.

Ага, точно, он самый, собственной персоной – всё такой же приблатнённый видок, держится бодрячком, от полученного под Тенуком ранения, похоже, полностью оправился.

Короткий обмен приветствиями, – как хорошо, что молодой вохеец тоже с удовольствием обходится без этих папуасских церемоний, которым позавидовали бы сами китайцы.

И – сюрприз… С максимально важным и горделивым видом, который способен принять недавний крестьянин, Баклан протягивает мне свёрток, сопровождая его словами:

– Солнцеликая и Духами Хранимая тэми Раминаганива велела передать это «пану олени» Сонаваралинге.

Стараясь соблюдать официальное выражение лица, принимаю туго скрученный в трубочку кусок сонайского тростника. Надеюсь, присутствующие не настолько разбираются в физиогномике, чтобы прочитать на роже «пану олени» невысказанный вопрос: «Что это за хрень?»

Я неторопливо отложил свиток в сторону и начал расспрашивать Баклана насчёт его жизни в столице да как там наши.

– Вахаку теперь большой человек. Пятью десятками регоев командует, – сказал вохеец. – Только в вашем главном селении много важных людей, которые много лет служили типулу-таки, и их отцы служили. Они друг друга хорошо знают. И многие из них родственники. А наш олени молодой, и среди его родичей нет давно служащих правителями Пеу. Потому его отряд стоит на окраине Тенука. И с тэми он не общается. Вокруг Раминаганивы сейчас собрались самые лучшие из сильных мужей Текока и Ласунга. Вот они ей и советуют и помогают в правлении.

– А ты как сумел к Раминаганиве попасть, она же тебе вот это передала для меня лично? – спрашиваю.

– Я человек небольшой. И совсем здесь чужой, – усмехнулся Баклан. – А тэми захотела, чтобы возле неё оставался кто-нибудь, кто был с ней с тех пор, когда она спасалась бегством из Текока после убийства её отца Кивамуем. Вахаку и Хонохиу с Тилуу делом заняты, так что сильные мужи согласились, чтобы я был при тэми. Хотя бы один каприз Солнцеликой и Духами Хранимой они готовы выполнить.

Я покосился на Длинного и его помощника из местных подростков, сына одного из погибших регоев моего предшественника, выбранного за сообразительность.

– Паропе и Гитуме, можете идти отдохнуть, досчитаем собранные тонопу завтра.

Длинный и подросток-хонец несколько разочарованно посмотрели на гостя из столицы, но послушно покинули хижину, которую я выбрал в качестве рабочего кабинета.

– Рассказывай, что там на самом деле творится? – приказываю Баклану.

– Вахаку и его людей к тэми вообще не допускают, находят разные предлоги. Его сейчас Рамикуитаки под своё крыло взял. Правитель Ласунга тоже там сейчас не самый главный, но к его слову прислушиваются. Около Солнцеликой больше людей из Текока. Говорят, они служили Пилапи Великому. Потом многие взяли сторону Кивамуя. Некоторые – Кахилуу. У них много воинов, в последних сражениях они участия не принимали. Вот они все сейчас и выясняют, к какому клану будет принадлежать будущий муж юной тэми. Но пока ни один из множества союзов не собрал столько сил, чтобы победить остальных.

– Вахаку, значит, опасаются допускать к тэми. А тебя сочли не опасным для сильных мужей? – уточняю.

– Да, так, – согласился молодой вохеец.

– Хорошо. Итуру, можешь отдыхать с дороги и общаться с теми из наших товарищей, которые сейчас свободны.

Баклан мигом исчез, и я немедленно приступаю к изучению непонятной посылки от Солнцеликой и Духами Хранимой тэми Раминаганивы. Через несколько минут внимательного разглядывания не осталось никаких сомнений, что в моих руках письменное послание от юной правительницы Пеу. Причём адресовано оно однозначно мне – об этом свидетельствовало слово «Сонаваралинга» в самом начале свитка, склеенного из десятка кусков сонайского тростника. Да не просто моё имя, а в сочетании с одной из туземных форм личного обращения.

А вот с точным содержанием письма пришлось разбираться до глубокой темноты – мало того, что написание букв у моей единственной ученицы после всего нескольких месяцев обучения ещё хромало, так вдобавок наши с тэми взгляды на то, как следует писать то или иное папуасское слово, как теперь оказалось, слишком различались. Хорошо ещё, что учил её я сам, так что, отталкиваясь от встречающихся в тексте знакомых по нашим с Раминаганивой занятиям слов, удалось мало-помалу разобрать написанное.

Заканчиваю же свой труд по дешифровке при свете трёх факелов, притащенных по моему требованию Раноре. В начале письма Солнцеликой и Духами Хранимой содержалась в общем-то та же информация, которую уже успел доложить Баклан, только в восприятии перьеплащеносного