Леонид Шинкарев. Я это все почти забыл - Л.И.Шинкарев

ет еще и радиоприемник, и пускает воду из крана в ванной комнате. Мне по-

казалось, Иржи разыгрывает нас, но он серьезен и сосредоточен. Сын Иржик

и дочь Ганночка гостили у друзей, он был дома один, принес какую-то снедь.

Я достал из кармана бутылку «Столичной». Иржи опять замотал головой:

– Ленька, извини, но советскую водку я пить не буду…

– Иржи, это не советская, это моя водка.

Он пошел за рюмками.

И был сокровенный разговор, как вслух с самим собой, при последних

глотках воздуха, когда торопишься высказаться и боишься не успеть, пере-

скакиваешь с одного на другое, возвращаясь к забытым мелочам, все кажет-

ся необычайно важным, странным своей до сих пор недодуманностью, и уже

исчерпав себя, уже обессилев, не можешь остановиться, и даже умолкнув, все

видишь снова, новым зрением и продолжаешь говорить мысленно.

В марте 1968 года одна из чешских газет выдвинула Иржи Ганзелку

кандидатом в президенты республики. Хлынул огромный поток писем с

просьбой, чтобы он участвовал в выборах, но политика как профессия нико-

гда не привлекала ни его, ни Мирослава. В те дни он выдернул шнур теле-

фонного аппарата и во дворе дома стал подрезать тополя.

По ревности ли к их известности, с которой ничего нельзя было поде-

лать, по другим ли причинам, промосковская пражская власть свою невзрач-

ность, бессилие вызвать к себе симпатии вымещала на недавних кумирах

нации, в том числе на Ганзелке и Зикмунде. Обоих изгнали отовсюду, оста-

вили без средств к существованию. Не разрешают печататься, постоянно

таскают на допросы. Стали преследовать их детей, не принимают в учебные

заведения. Сын Ганзелки, Иржи-младший, тряпкой на шесте моет уличные

витрины магазинов. Друзья дают для переводов технические тексты, публи-

куют под чужими именами. Пришлось продавать домашние вещи, в том чис-

ле орган, на котором Ганзелка играл по вечерам в семейном кругу.

Позднее, в 1979 году, его примут в бригаду рабочим по обрезке фрукто-

вых деревьев на горе Петршин. Там окажутся тысячи старых, больных яб-

лонь и груш. Когда-то за садом присматривали монахи, но уже давно ухода

не было, многие деревья повреждены, иные умирали. Взять Ганзелку на по-

стоянную работу садовника никто не посмел, привлекли на время, но потом

власти стали подзабывать о нем, и он работал садовником почти четыре го-

да. За это время вернул к жизни две тысячи восемьсот старых деревьев. Так

бы, наверное, и продолжал, но стало плохо с глазами, потом начался спонде-

лез, болезнь позвоночника, сад пришлось оставить.

Мирослав Зикмунд (мы с ним встретимся у него дома в Злине в феврале

1990 года) вспомнит, как в те унылые времена, пытаясь найти работу, он

обивал пороги учреждений, от него отмахивались, едва услышав фамилию.

Он жил на зарплату сына Саввы, тогда рабочего на железной дороге. Продал

кинокамеру и фотооборудование, бывшее при нем в путешествиях, потом в

ход пошли домашние вещи и книги, в том числе тридцать восемь томов

Большой советской энциклопедии, приобретенной одним из американских

университетов. Под чужими именами иногда удавалось публиковать перево-

ды.

Они не жалуются, с достоинством разделяют участь полумиллиона со-

отечественников, обреченных таким существованием платить за раскварти-

рованные в их стране чужие воинские части и своим бедственным существо-

ванием компенсировать новым хозяевам жизни, советским ставленникам,

чувство собственного ничтожества. Люди, которые недавно считали за честь

пожать руки пана Ганзелки и пана Зикмунда, гордились перед женами и

детьми знакомством с ними, теперь, став крупными партийными функцио-

нерами, замалчивали имена путешественников, как будто их больше не су-

ществует, надеясь, что тем возвеличивают собственные имена.

Утрата прежних связей и отношений, массовая эмиграция, можно ска-

зать – бегство из страны самых совестливых людей, многих интеллектуалов,

гордости нации, из всех издержек «нормализации» (политических, экономи-

ческих, военных и т.д.) для нации самая дорогая издержка, обмеру не подда-

ющаяся. На вакантные места приходят ортодоксы, которых люди с тонкой

душевной организацией сторонятся, не хотят иметь с ними ничего общего.

Теперь у невзрачности есть возможность брать реванш за все свои униже-

ния. Что ни говори, а незаурядность, яркость, талантливость одним своим

существованием отравляют жизнь тем, к кому природа не столь щедра и ко-

му не хватает волевых усилий хоть как-то приподняться над собой, изба-

виться от чувства ущербности. И если за двадцать лет «нормализаторства»

нация все же не угасла окончательно, то объяснение этому следует искать, я

думаю, в ее нерастраченном психическом здоровье, в тысячелетнем опыте

приспособления к жизни.

…Светало, когда мы, перебирая друзей, заговорили о Евгении Евтушен-

ко. Я припомнил услышанные в гостинице «Минск» стихи: «Танки идут по

Праге / в закатной крови рассвета. / Танки идут по правде, / которая не газе-

та. / Танки идут по соблазнам / жить не во власти штампов. / Танки идут по

солдатам, / сидящим внутри этих танков…»

Иржи слышал их в первый раз, их и в Союзе мало кто тогда знал, хотя

они тайно ходили в списках. Он слушал, прикрыв глаза, что-то переспраши-

вал, просил повторить. Повторил я и последние строки: «Прежде, чем я по-

дохну, / кем мне неважно, прозван, / я обращаюсь к потомкам, / только с

единственной просьбой: / пусть надо мной не рыданья, / а просто напишут

по правде: / русский писатель раздавлен / русскими танками в Праге».

Иржи поднял мокрое лицо:

– Ленька, три года я ждал эти слова. . Больше ничего объяснять не надо!

Поздним вечером следующего дня мы обнялись у ограды.

Нам с Сашей пора было возвращаться в Будапешт.

Фотографии к главе 9

Анатолий Марченко: «Газетная кампания последние недели вызывает у меня опасения – не

является ли она подготовкой к интервенции под любым предлогом…» (Письмо в редакции

газет от 29 июля 1968)

Фотографии плакатов, с которыми Лариса Богораз, Павел Литвинов, Константин Бабицкий,

Вадим Делоне, Владимир Дремлюга, Виктор Файнберг, Наталья Горбаневская вышли на Крас-

ную площадь 25 августа 1968 года

Лариса Богораз с сыном Александром (1960-е): «Если бы такое повторилось, я бы, наверное,

нашла в себе силы для нового протеста…» (Из беседы, 1998)

«Приговор я знал заранее, когда шел на Красную площадь…». Из речи на суде . Павел Литвинов

в ссылке (пос. Верхние Усугли Читинской области). 1970-е гг.

Александр Твардовский: «Что делать нам с тобой, моя присяга, где взять слова, чтоб расска-

зать о том, как в сорок пятом нас встречала Прага и как встречает в шестьдесят восьмом».

29 августа 1968

Юрий Левитанский: «Прости меня, Влтава, сирень 45 –го года…». Август 1968

Встреча в Праге: Мирослав Зикмунд, Евгений Евтушенко, Иржи Ганзелка. Апрель 1989

Партийное собрание в Южно-Сахалинском педагогическом институте. «По юношеской наив-

ности и максимализму я абсолютно ничего крамольного не усматривал в своих действиях…»

(Виктор Коваленин)

За сочувствие идеям Пражской весны старшего преподавателя В.Коваленина исключили из

партии и лишили работы, доцента В. Агриколянского также лишили работы, профессор

М.Теплинской вынужден был покинуть Сахалин.

ГЛАВА ДЕСЯТАЯ. «Взять совесть за сердце…»

Факел на Вацлавской площади. Зденка Кмуничкова у постели Яна

Палаха. «Он не самоубийца и не буддист…» Чего боялись Брежнев и

Косыгин. Страшный список Яна Черного. Поездка во Вшетаты. У

Милослава Слаха, школьного учителя Яна

После полудня 16 января 1969 года трамвай вез Элишку Горелову, пре-

подавателя психологии на философском факультете Карлова университета,

через Вацлавскую площадь к Чехословацкому радио. Она смотрела в окно на