Леонид Шинкарев. Я это все почти забыл - Л.И.Шинкарев

дней. 21–27 августа 1968 г.» 20. и готовить второй выпуск «Белой книги».

«Черную» выпустили в переводе в трех десятках экземпляров (членам По-

литбюро, в отделы ЦК, а также КГБ, ГРУ, министрам, руководителям средств

массовой информации). Яковлев расширил круг адресатов по своему усмот-

рению.

«И вот идет заседание Секретариата ЦК. Сижу, слушаю, жду, когда эта

бодяга закончится. Наконец, Суслов, который вел заседание, объявляет: “Все,

повестка дня исчерпана”. И поворачивается ко мне: “А вы останьтесь”.

Уткнулся в бумагу. “Ну, как тут у нас написано: “О самовольной рассылке зам.

зав. отделом пропаганды ЦК КПСС тов. Яковлевым А.Н. книги “Семь праж-

ских дней. 21–27 августа 1968 г.”, содержащей грубые антисоветские из-

мышления…” Меня как обухом по башке. А он ко мне: “Что за книгу вы рас-

пространяете?”

Я смотрю на Демичева и Катушева, оба опустили головы, молчат. За-

писку, потом выяснилось, написал Голиков, помощник Брежнева. В книге,

изданной после вторжения сторонниками Пражской весны, были слова и о

Брежневе, понятно, какие. Суслов поворачивается к Аветисяну, заместителю

заведующего общим отделом ЦК: “Ну, а кому же он послал-то?” Вот, отвечает,

двадцать семь адресов. Секретариат ЦК, члены Политбюро, отделы. . “Так

что, у нас от них секреты, что ли?” А мне заметил: “Вы все-таки будьте поак-

куратней!” Видимо, он хотел сказать – на кой черт ты там оставил про Бреж-

нева?!»

История с «Черной книгой» и «Белой книгой» на этом не закончилась.

Вчитавшись в перевод «Семи пражских дней…» («Черной книги»), заве-

дующий отделом пропаганды ЦК КПСС В.И.Степаков сопроводил рассылку

членам руководства партии предупреждением: «Книга содержит грубые,

клеветнические антисоветские и антисоциалистические измышления. По

сообщениям иностранной печати, книга передана для издания в западных

странах» 21.

В недрах ЦК стали готовить «Ноту Советского правительства прави-

тельству ЧССР». В материалах сборника «Семь пражских дней…», указывал

документ, «в развязной форме, нередко с применением непристойных выра-

жений, опорочивается внешняя и внутренняя политика Советского Союза.

Дело доходит до того, что СССР сравнивают с империалистическими госу-

дарствами, называют “жандармом Европы”. Используя трафаретные измыш-

ления антикоммунистической пропаганды, составители сборника пытаются

приписать советскому народу “бесчеловечность”, “диктат”, “варварство”,

“зверство”, “проведение политики массового уничтожения чехословацких

граждан”. Страницы сборника наполнены клеветой на Советские Вооружен-

ные силы. Во враждебной манере изображаются советские официальные ли-

ца».

Организатором книги, напомню, был директор Института истории че-

хословацкой Академии наук член ЦК КПЧ И.Мацек. Это позволяет, говорится

в ноте, сделать вывод, что «в антисоветской кампании, продолжающейся до

сих пор в Чехословакии, участвуют чехословацкие официальные учреждения

и лица, занимающие влиятельное положение в системе формирования обще-

ственного мнения, а распространители антисоветской стряпни располагают

широкими возможностями и средствами для своей грязной работы» 22.

Академик Иосиф Мацек, напомню, друг Ганзелки и Зикмунда.

Судьба второго выпуска «Белой книги» оказалась еще плачевнее. Как

следует из архивных документов, книга была издана в феврале 1969 года

под названием «К событиям в Чехословакии. Выпуск второй», но в ней снова

оказались тексты, советскому руководству неприятные, и тираж уничтожи-

ли. «Мы заверяем, – напишут чиновники общего отдела ЦК КПСС, – что нами

приняты необходимые меры, исключающие возможность подобных случаев

в будущем» 23.

…Пора прощаться. Яковлев поднимается, но медленно, как будто не до-

говорил что-то важное. Провожает до дверей и у порога:

– Хотите знать, в чем главная наша беда?

И тихо, как сокровенное:

– В нежелании положить ухо на землю, послушать, что нам говорит

земля…

Похоже, под конец жизни в партийном функционере проснулся сын

ярославских крестьян, сильно окающих, ходивших за плугом по чистому по-

лю, под голубым небом, вдоль белых берез, и живших, как далекие предки,

по простым и справедливым законам. Проснулся запоздало. Он стоит, ма-

ленький, с надвинутыми на кончик носа большими очками, смотрит сквозь

стекла настороженно, словно ждет напоследок подвоха. Я ухожу довольный,

что не напомнил ему о нашей встрече на Старой площади осенью 1968-го,

когда едва уцелел.

Осенью 1968 года в русскую и чешскую лексику вошло редкое до той

поры слово с латинским корнем «нормализация». Старые словари его не

знали; у В.Даля ближе других к нему – «нормальное состояние», то есть

«обычное, законное, правильное, не выходящее из порядка, не впадающее ни

в какую крайность».

Понятие, этим словом выраженное, в устах кремлевских идеологов

подразумевало не вывод чужих армий из страны, что как раз было бы закон-

ным, правильным, не выходящим из порядка, а полное вытеснение из чехо-

словацкой политики строптивой национальной элиты, ее замену на послуш-

ную просоветскую, способную заставить замолчать свой взбудораженный,

не ко времени разговорившийся народ. Как им было понять друг друга?

То, что для малого европейского этноса выглядит унижением, нацио-

нальной катастрофой, для державного восприятия – эпизод на пути заве-

щанного предками исторического собирания и удержания соседних земель.

По воспоминаниям З.Млынаржа, на московских переговорах Брежнев объяс-

нял чехословацкой делегации: ваша страна лежит на территории, на кото-

рую во время Второй мировой войны ступила нога советского солдата; мы

заплатили за нее огромными жертвами и уходить не собираемся. «В его мо-

нологе содержалась одна простая идея: наши солдаты дошли до Эльбы, и по-

тому сейчас там наша, советская граница» 24.

Общественная атмосфера для многих чехов и словаков становилась

удушающей; все труднее было заниматься предпринимательством, выез-

жать за рубеж; утрачивался интерес к публичным дискуссиям, еще недавно

жарким, когда на улице собирались толпы, а ораторы выступали с балкона

второго или третьего этажа, и если бы кто-то, не в меру темпераментный,

сорвался вниз, его подхватили бы сотни рук. Теперь дискуссии были скучны,

выкрики бессильных одиночек не трогали сильно поредевшую уличную

толпу. Люди старались держаться от власти подальше. Потерявшие работу

возвращались в дом, в семью; возрождение домашнего очага, частной сферы,

традиционных ценностей было новой особенностью общественного разви-

тия. Ячейкой оппозиции становилась семья, и с этим ничего не могли поде-

лать власти и чужие войска.

Дубчеку и Чернику, пока остававшимся у власти, но понимавшим, что

это ненадолго, надо было думать о том, как сохранить пражских интеллекту-

алов, цвет национальной интеллигенции. Они не препятствовали тем, кто до

ввода войск оказался на Западе, самим решать, возвращаться или задержать-

ся за рубежом, но иных приходилось уводить в тень, подальше от глаз совет-

ского руководства. Угроза нависла над остававшимся в Праге Иржи Ганзел-

кой; на московских переговорах Брежнев позволил себе выпад, в те времена

чреватый непростыми последствиями для писателя, его близких. Обсуждали

информацию с Высочанского съезда:

« Брежнев... По сообщениям, в новый Центральный Комитет избраны 12 авторов

“2000 слов”. Можно себе представить атмосферу.

Подгорный. И Ганзелка, наверное, избран».

Это имя вывело Брежнева из себя.

Он дал волю беспричинному раздражению. Конечно, он помнил, как пу-

тешественники, авторитетные во многих странах, были первыми из ино-

странцев, добравшимися до глухих углов Сибири, Дальнего Востока, Крайне-

го Севера; по его просьбе они передали изложенные на бумаге свои откро-

венные наблюдения. Им в голову не приходило славословить, воспитанные в

другой культуре, они надеялись своей искренностью помочь народу, став-

шему близким, родным. Когда Брежнев в приступе восторга обещал им ор-

дена Ленина и звания членов Академии наук СССР, Ганзелка тогда возразил:

«Не нужно награждать за мысли и предложения». Высшей наградой для них

было бы «дожить до времени, когда из анализа будут извлекать практиче-

скую пользу» 25.

Теперь Брежнев не мог им простить, что готов был осыпать почестями,