Леонид Шинкарев. Я это все почти забыл - Л.И.Шинкарев

где бурлило восстание 1956 года, подавленное советскими танками, а ночью

мы уже на берегу Дуная, где греки, друзья Саши, жгут костры, пьют красное

вино из огромных плетеных бутылей и, втянув нас в круг, обнявшись за пле-

чи, водят хороводы у кромки воды.

Мы пропадали у Яноша Комлоша, тоже друга Саши, руководителя теат-

ра политического кабаре; можно послать на сцену записку с любым острым

вопросом и тут же получить разыгранный в скетче ответ, где будут вышуче-

ны первые лица страны.

Саша был любимцем будапештской интеллигенции.

В те дни Янош Комлош ставил в своем театре «А зори здесь тихие…»

Мне казалось, после постановки Юрия Любимова и Давида Боровского (на

Таганке) трудно придумать решение интереснее, но венгры, я думаю, моск-

вичей превзошли. На их сцене не борта грузовой машины, обращенные ху-

дожником в стены бани, лес, болото, как в любимовском спектакле, а во всю

сцену сеть, огромная грубая рыбацкая сеть: она и простенок, и лес, и болото,

в котором вязли и гибли зенитчицы, и поразительный образ времени. И ко-

гда по ходу действия героини оказывались убитыми, венгерские актрисы

молча снимали гимнастерки, складывали их холмиком на сцене и уходили. А

в финале актрисы появлялись в полутемном зрительном зале издали и с

венгерской поминальной песней медленно шли через зал с горящими свеча-

ми в руках, и каждая ставила свечу к «могиле» зенитчицы, роль которой сыг-

рала.

На премьеру пригласили сотрудников советского посольства, но не

пришел ни один: «От Комлоша всего можно ожидать!» СССР на премьере

представляли двое известинцев. А успех спектакля был оглушительный;

банкет для труппы устроил Саша. Конечно, мы были на алюминиевых заво-

дах, придумывали, что написать, но у меня оставался разговор, который я

откладывал, чувствуя, что вряд ли Саша мне откажет, и тем безнравственнее,

преступнее было с моей стороны втягивать друга в рискованный для него

замысел. Но все же за бутылкой токая я признался Саше, что на самом деле

привело меня в Будапешт. Саша знал книги Ганзелки и Зикмунда; он снял

телефонную трубку, с кем-то говорил по-венгерски, потом стал что-то рисо-

вать на бумаге. «Придется заночевать в Братиславе. Мой приятель, словац-

кий журналист, даст нам ключи от своей квартиры». – «Но как с чехословац-

кими визами?» Саша рассмеялся. На машине с венгерскими номерами и с

ящиком русской водки он берется довезти меня до Кейптауна.

Милый Саша, добрый человек с печальными глазами Чарли Чаплина…

Он готов ехать хоть в оккупированную Прагу, хоть на край света.

Утром мы тронулись в путь. У венгерского шлагбаума, как предсказы-

вал Саша, оставили пару бутылок «Столичной», у чехословацкого еще пару, и

скоро наша машина понеслась по словацким дорогам. Не выпуская руль, Са-

ша читает чужие и свои стихи, мы говорим о делах семейных (жена Саши Ка-

тя, сыновья Антон и Левон были в Москве) и, безголосые оба, горланим рус-

ские песни.

Теперь, много лет спустя, вспоминая ту поездку, я все вижу через ры-

бацкую сеть из спектакля Яноша Комлоша. Перед нашей машиной, несущей-

ся к Братиславе, словно опустилась со всех сторон крупноячеистая сеть от

земли до облаков; в ячейках кружатся леса, бегут навстречу машины, мель-

каюти люди на обочинах дороги. И как в фильме ужасов, ко мне приближает-

ся, вырастая в размерах, упираясь носом в сеть, разгоряченное лицо генерал-

майора С.М.Золотова, члена Военного совета и начальника Политуправления

Центральной группы войск. Я с ним встречусь позднее, в 1989 году, в его

московском доме на Мосфильмовской. Боевой генерал будет смотреть в упор

глазами ненавидящими, неизвестно, кого и за что: «Мы шли помочь друзьям,

выполняли интернациональную миссию, я гордился участием в ней! Ведь

это благородная была миссия, не так ли? Огромные затраты несла наша

страна, наш народ. А теперь дружескую помощь расценивают как «наруше-

ние суверенитета»! Как «оккупацию»! Меня встречают приятели: «Как пожи-

ваешь, оккупант?» Да не чехи – свои, в Москве! А перед кем и в чем я вино-

ват? За что?!» 31.

Не знаю, что ответить, генерал.

Но сеть! Я вспомню эту поездку внутри проклятой сети, и мне не доста-

ет ума додумать, как в нее попадают, срываясь, карабкаясь, еще больше за-

путываясь, бессильные освободиться люди, народы, государства…

Ближе к вечеру въехали в Братиславу.

Разыскали дом словацкого приятеля, осмотрелись в чужой квартире,

пошли побродить берегом Дуная и только в кафе поняли, кто мы здесь. Си-

дим за столиком, разобрались с меню, ждем. Официанты снуют мимо, мы

окликаем, просим, но мы стекло, сквозь которое они проходят, не задевая и

не замечая. Просидев минут сорок, идем в другое кафе, но и в нем, и в следу-

ющем мы невидимки. Нас нет! Мы никогда не испытывали такой униженно-

сти и бессилия. Выходим на многолюдную улицу, вокруг прекрасные лица.

Хочется кричать: люди добрые, не мы к вам посылали танки!

«Ну вот что, – сказал Саша, – запомни два слова: «нем» и «кёсонем», по-

венгерски это «нет» и «спасибо». За столиком я буду говорить тебе на вен-

герском, а ты вставляй «нем» и «кёсонем»… Без всякой надежды заходим еще

в одно кафе, садимся, листаем меню. Саша артистично жестикулирует, что-то

лопочет, смеясь, а я, голодный, смотрю ему в глаза, стараясь угадать, в какой

момент можно выпалить заученные слова. «Нем!», – бормочу я. «Кёсонем!»

Не прошло и двух минут, как к нам подлетел официант. Мы ели молча и

быстро, по-предательски.

На другой день замелькали фазаньи поля, фермы, линии электропере-

дачи, индустриальные пейзажи; на холмах средневековые замки, по обе сто-

роны городки с черепичными крышами, костелом, футбольным полем… Че-

хия!

Часов в десять вечера с атласом автодорог на коленях въезжаем в Пра-

гу. Долго плутаем, ищем район Дейвице, там улицу На Мичанце, дом № 19.

Это единственный для нас адрес, где можно что-то узнать об Иржи Ганзелке,

в прошлой жизни это был его дом. Хотя у машины венгерские номера, пред-

ставляя настороженность властей к активистам Пражской весны, не исклю-

чая продолжающейся слежки за ними, мы петляем вокруг, присматриваясь,

нет ли за нами «хвоста». Наконец, прижимаемся к обочине в соседнем пере-

улке. Прошу Сашу подождать в машине и, стараясь сдерживать шаг, прибли-

жаюсь к дому, где не был восемь лет. Уже темнеет, вокруг светятся окна, но в

доме № 19 темно.

Нажимаю кнопку звонка на кирпичной ограде. В ответ ни звука. Нажи-

маю снова, долго не отпускаю кнопку. Ни шороха. Где хозяева? Кто-нибудь?

Вокруг ни души, спрашивать не у кого. Звоню еще пару раз и, уже решив воз-

вращаться к машине, слышу, как скрипнула дверь. В мою сторону тяжело

шел человек в глухом свитере и рабочей тужурке, рукава по локоть заката-

ны, похож на водопроводчика, давно не брит, исподлобья всматривается, кто

рвется в дом.

Это был Иржи Ганзелка.

Когда мы, наконец, отпустили друг друга и вытерли мокрые лица, я

сказал, что приехал не один, в машине за углом мой приятель Саша Тер-

Григорян.

Никогда раньше я не видел Иржи таким растерянным. Он напрягся, за-

мотал головой, стал похож на раненого зверя.

– Ленька, извини, но никого из советских, кроме тебя, я видеть сейчас

не могу. Никого! Ты это должен понять.

Я не раз пытался поставить себя на место чехов, как если бы это меня

обманули самые близкие, внезапно ворвались в мой дом под видом помощи,

которой никто не просил, и чужие танки, как хозяева жизни, грохотали бы по

набережной Москвы-реки, у храма Василия Блаженного, на Воробьевых (то-

гда Ленинских) горах, где мы, молодые, гуляли с любимыми и толкали ко-

ляски с детьми, – что было бы с нами, бессильными, послушными призыву

властей смириться, не проливать свою и чужую кровь – что было бы в наших

душах, кроме ненависти?

Но я не представлял, как это может быть глубоко даже у таких людей,

как Иржи Ганзелка и Мирослав Зикмунд.

– Иржи, – сказал я, – Саша здесь не как «советский», он мой друг, и он,

рискуя, привез меня к тебе из Будапешта.

Мы стояли, не шевелясь.

– …Хорошо, приведи друга.

Едва мы вошли в дом, Иржи, сделав нам знак рукой помолчать, задер-

нул гобеленовые шторы на окнах. Из дома напротив за его квартирой ведет-

ся наблюдение. Там постоянный пост, специальная аппаратура прослушива-

ет и записывает сквозь оконные стекла разговоры в доме. Шторы задержи-

вают лучи, но Иржи, наученный опытом, как в детективном фильме, включа-