Леонид Шинкарев. Я это все почти забыл - Л.И.Шинкарев
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
скую пользу» 25.
Теперь Брежнев не мог им простить, что готов был осыпать почестями,
но приручить не смог. Он говорит о Ганзелке, выдавая свое болезненное вос-
приятие чужой известности, культуры, интеллекта. И это хорошо, что реак-
ция на слова Подгорного – «И Ганзелка, наверное, избран» – последовала тут
же; иначе, если бы он помедлил и подумал, с языка вряд ли сорвались бы вы-
деленные мною ниже слова, и Леонида Ильича мы бы понимали меньше.
« Брежнев. Этот чешский миллионер, который за счет чешского народа, за счет дру-
гих стран и за счет нашей страны совершил экзотическую поездку и разбогател. Ему мало
было денег...» 26
Мало было денег!
Так видел чехов и их проблемы Верховный главнокомандующий, посы-
лая одну из крупнейших армий мира брать Прагу. Ганзелке выдали дипло-
матический паспорт и через две недели после ввода войск предложили вы-
ехать с семьей в Стокгольм в качестве экономического советника посоль-
ства. Прибыв к месту работы, он написал руководству страны «письмо с
просьбой подумать об этом назначении еще раз и в любом случае постарать-
ся вернуть меня на родину быстрее. Не хочу в это сложное для родины время
находиться за рубежом. Я привык сам отвечать за все, что делаю и говорю.
Мое место сейчас в Чехословакии». И предупредил, что если через четыре
месяца, до 31 января 1969 года, его не вернут, «я вернусь по своей воле и бу-
ду готов за это нести ответственность. Дней за десять до истечения этого
срока, где-то в двадцатых числах января, я получил известие, что мне разре-
шено вернуться в Прагу» 27.
Как бы все ни складывалось, у него есть дом и письменный стол. Он не
представлял, в каком окажется положении, когда к власти придут Гусак, за
ним Якеш, и начнется массовая чистка партии. Судьба каждого, его работа,
будущее детей, благополучие семьи будет зависеть от ответа на единствен-
ный вопрос: ввод советских войск – интервенция или братская помощь? Это
же так просто. Но в 1970 году «неправильно» ответят около 500 тысяч ком-
мунистов; Ганзелка и Зикмунд в их числе.
Пока Ганзелка работал в Стокгольме, Зикмунду позволили вылететь на
пять-шесть недель в Коломбо, дособрать материал для рукописи о Цейлоне.
Они с Ганзелкой писали ее последние годы, книга была близка к заверше-
нию. Я узнал об этом из почтовой открытки-фотографии с празднично
убранными лобастыми слонами.
Открытка М.Зикмунда в Иркутск (2 февраля 1969 г.)
Леня дорогой, сердечный привет тебе, твоей семье и нашим хорошим настоя-
щим друзьям. Тоже от имени Юры. Кончу рукопись новой книги, в конце марта буду
опять на родине. Жму тебе руки. Твой Мирек 28.
В апреле 1969 года Зикмунду позвонит премьер-министр Олдржих Чер-
ник, пригласит к себе на дачу. Черник был в рабочих сапогах и совсем не по-
хож на себя, каким выглядел на портретах. «Знаешь, ситуация изменилась, о
делах поговорим в другой раз», – сказал он, извиняясь. На даче появились
Дубчек и Смрковский. «Это был последний день активной работы Дубчека, –
будет вспоминать Зикмунд. – Через два или три дня его снимут и направят
послом в Турцию, но я об этом не имел представления, чувствовал только,
что все трое напряжены. Лицо Дубчека было белым и рыхлым, как размоло-
тое зерно. Видимо, уже знали о скорой развязке. Дубчек взял мою руку и
сравнил со своей: “Откуда ты приехал, весь такой черный, как из Африки?”
Позавчера, отвечал я, прилетел из Коломбо. И стал рассказывать о диких
слонах. Все трое слушали с интересом; это был другой мир, о котором они
ничего не знали. Я нашел предлог распрощаться и оставить их одних» 29.
Три последующих года я не имел представления, что с Ганзелкой и
Зикмундом. Звонил и звонил в Прагу и Готвальдов (Злин), слышал заучен-
ный ответ чешских телефонисток: «Извините, номер не отвечает». Письма
возвращались как не доставленные, большинство исчезало без объяснений.
Имена путешественников как ветром сдуло со страниц газет, и я радовался
редким случаям, когда какой-нибудь обозреватель, пусть неизвестный, из
«нормализаторов», по инерции в статье называл их имена в ряду «чехосло-
вацкой контрреволюции», притаившейся в подполье или бежавшей на Запад.
Все-таки надежда, что живы.
Изумляли, прилетая в Москву, чехословацкие журналисты, в большин-
стве неизвестные и самодовольные; на вопрос о путешественниках, что с
ними, они пожимали плечами, извиняясь, что впервые слышат эти имена,
торопились распрощаться и больше не попадались на глаза.
В бессилии узнать, что происходит, я уже впал в отчаяние, как вдруг
оказалось, что из вороха моих почтовых отправлений каким-то невероятным
образом одно все-таки попало к Ганзелке, и в Иркутске я получаю ответ, как
будто ничего за эти годы не случилось, словно последними вестями мы об-
менялись неделю назад.
Письмо И.Ганзелки в Иркутск (10 января 1972 г.)
Дорогой Леня! Раз, уже давно тому назад, ты мне писал: «…даже если бы ты
чертом был…» Тогда я знал, что ты пишешь только чистейшую правду. И вот, полу-
чилось точно по-твоему. А все-таки пишешь.
Как-то нам еще не удалось говорить друг с другом о дружбе, кажется, что
между друзьями не надо… Ленька, ты нас действительно обрадовал. Три долгие года
я от тебя не получил ни строчки, сам писать не хотел. Никому из близких я не хотел
усложнять жизнь. Ты писал и писал, но кажется, что почтовые работники не успе-
вали всегда находить мой адрес. Ничего.
После так долгого времени о трудностях писать не буду, есть у тебя и опыт, и
фантазия. Лучше написать, что у меня (к сожалению, только в рукописи) готовы
две книги, над третьей работаю. Между прочим, наши ориенталисты говорят, что
с перелома века, т.е. с начала нашего столетия, в мировой литературе нет лучшей
книги о Цейлоне с точки зрения гносеологии и литературной обработки конкретного
материала. Но пока говорят только нам, других слушателей не находят. И не ищут.
Пишу с долгими перерывами, много времени глотает производство фруктов и
овощей для семьи и другие необходимые работы, которыми нужно овладеть, все де-
лать собственными силами. Когда приедешь, погоржусь, сколько ремесленных спе-
циальностей я уже накопил. Ленька, милый, очень, очень хочется обнять тебя у нас
дома, садить тебя на твое кресло за нашим столом. Молчать или говорить, – все
равно. Но все-таки лучше продолжать там, где мы остановились последний раз. Ты
прав. Уже давно пора. Приезжай! Ты будешь у нас дома, как всегда.
Обнимаю тебя и твоих любимых двух девушек на Пионерском.
Твой Юра 30 .
Иржи преувеличивал возможности моей фантазии и опыта, я многого
не понимал. Что значит, «много времени глотает производство фруктов и
овощей для семьи»? Что за «необходимые работы», которыми надо овла-
деть? Но все-таки все живы, более или менее здоровы, и слава Богу. Я, как
мог, уговаривал редакцию снова послать меня в командировку в Прагу, при-
думывал темы, обещал кучу интересных материалов… не получалось. Вдруг
звонок в Иркутск: «Что тебе далась Прага! Слетай-ка на неделю-другую в Бу-
дапешт. У вас в Сибири алюминий, у венгров – изделия из алюминия. По-
смотри, свяжи как-нибудь!»
И тут мне ударило в голову.
Как же я сразу не догадался! В соседних с Чехословакией странах
корпункты «Известий», везде коллеги, мои приятели, неужели не поймут? И
не помогут: по земле ли, по воздуху, по воде перейти чехословацкую границу,
хоть на пару дней попасть в Прагу? Не было дня, когда бы я не думал об этом
с ожиданием и страхом.
В начале мая 1972 года с командировкой «Известий» лечу, наконец, из
Москвы в Будапешт. Неделю мы кружим по городу с Сашей Тер-Григоряном,
моим коллегой, и каждый час в радость. Саша чертовски талантливый чело-
век, умеющий жить во все стороны. Небольшого роста, вихрастый, он отча-
янно водит машину по тесным улицам и, высунувшись в окно, неподражаемо
отчитывает на венгерском несущихся навстречу или обгоняющих нас нару-
шителей дорожного движения. Мы едем к зданию парламента и к площадям,
где бурлило восстание 1956 года, подавленное советскими танками, а ночью