Детский мир (сборник) - Андрей Столяров

Выявились из темноты скульптуры и памятники.

Карета остановилась.

— С благополучным прибытием, сир! — подобострастно сказал Креппер.

Все его слегка уплощенное, невыразительное лицо как бы ожило, расплываясь в улыбке — уши, вдруг показавшиеся из–под волос, брыкливо задвигались, а сквозь влажную растянутость губ забелели неравномерные зубы.

Впечатление было не очень приятное.

Он как будто чему–то обрадовался.

Тем не менее, Клаус не обратил на это внимания, потому что по широкой мраморной лестнице, украшенной бюстами неизвестных героев, меж которыми в громадных плафонах переливались огнями волшебными светящиеся цветы, на почтительном расстоянии сопровождаемый свитой, своим праздничным великолепием как бы тоже образующей живой цветник, под руку с гибким, одетым в облегающий мех человеком, плавной медленностью движений подчеркивая важность происходящего, приближался к нему сам Мэр, и свободная, в пенной манжете рука его поднималась, изображая приветствие.

— Я рад видеть вас, дорогой друг! Принц, позвольте представить вам нашего избавителя!..

Человек, находившийся рядом с Мэром, вовсе не одетый в меха, как показалось Клаусу поначалу, а обросший кошачьей шерстью, поверх которой был натянут роскошный камзол, и с кошачьей же мордой, чьи острые уши не могла скрыть даже красная шапка с пером, словно нехотя, протянул вперед гибкую лапу и, коснувшись плеча, промурлыкал, почти неразборчиво сливая согласные:

— О, как он молод!..

Клаус почувствовал когти, проникшие сквозь одежду до самой кожи.

Плечо его непроизвольно дернулось.

— Молод, но очень отважен! — поспешно сказал Мэр. Вряд ли, принц, вы найдете еще такой ясный ум и такое благородное сердце!..

Правая рука его сделала нетерпеливый жест, и как будто из воздуха, материализовался поднос с тремя тонкими вытянутыми бокалами. Замороженное шампанское тенькало в них мелкими пузырьками.

— Я предлагаю тост за дружбу, которая отныне скрепила всех нас, и за наш Великий Союз! — торжественно провозгласил Мэр. Длинное лицо его побледнело от значительности момента. — За те узы доверия и взаимной любви, которые нас объединяют. Ваше здоровье, сир!..

Шампанское было сладкое, ледяное и, шурша тихим газом, как будто испарялось во рту. Голова у Клауса сразу же закружилась — музыка стала слышнее, а великолепное убранство дворца — светлее и радостнее.

Начинался восхитительный праздник.

Мэр изящно взял его его под руку с одной стороны, а бесшумный в движениях принц Фелида (Клаус уже откуда–то знал, как зовут этого странного человека) осторожно просунул лапу с другой.

Свита почтительно расступилась.

Они поднялись по лестнице и вошли в главный зал, весь заполненный расфранченными толпами приглашенных. Стены зала терялись в некотором отдалении, на колоннах и выступах пламенели живые цветы, а под вогнутым расписным потолком, где трубили пузатые ангелы в белых одеждах, словно порожденная небесной голубизной, как чудовищная каракатица, плавала, наверное, трехтонная люстра из переливчатого хрусталя и волнистые нити ее, казалось, парили на волнах музыки.

Медленно вращался сиреневый темный кристалл на ореховом столике, который отражался в паркете.

Клауса подвели прямо к этому столику, и горящий вдохновением Мэр, бросив за спину уже ненужный бокал (впрочем, тут же подхваченный и унесенный подскочившим лакеем), обернулся, как бы приглашая к участию горящие любопытством лица и, привычным жестом оратора подняв обе ладони, очень звонко провозгласил — без особых усилий перекрывая торжественность менуэта:

— Звездные Карты, сир!..

Клаус тут же почувствовал, как напряглись мышцы на лапе принца Фелиды. Острые когти, вторично проникнув до кожи, отдернулись.

Музыка, льющаяся из потолка, стала немного тише.

— Слава Мышиному королю! — зашелестело по залу.

Он шагнул к столику.

Три громадных, по–видимому, выкованных из металла карты лежали на светлой поверхности, бронзовые рубашки их были окаймлены птицами и растениями, а на полированной глади, наверное, сделанные из рубинов, будто твердая кровь, багровели затейливые созвездия.

Он узнал Скорпиона, Стрельцов и Волосы Вероники.

Правда, в каком–то необычном, как будто перекошенном ракурсе.

— Прошу вас, сир!..

Голос Мэра звенел требованием и надеждой, наступила вдруг жуткая тишина, и в огромном пространстве ее Клаус услышал свое прерывистое дыхание.

— Слава Мышиному королю!..

Твердыми, негнущимися пальцами он перевернул первую Карту, и медвежье лицо, как живое, неожиданно высунувшееся оттуда, исказилось от боли и вспыхнуло огненными языками только горстка горячего пепла осталась через секунду в прямоугольнике бронзы. Да еще — страшный запах, как будто от подгоревшего мяса.

Клаус поморщился.

А из второй перевернутой Карты, как из зачарованного колодца, глянули темные иронические глаза Геккона: ободок расширенного зрачка немного фосфоресцировал, а старушечьи мелкие складки, собравшиеся в уголках, вероятно, показывали, что Геккону сейчас очень весело.

И действительно — из бронзового переплета донесся хриплый смешок.

— Прощайте, сударь…

Затем — снова огонь.

Третью Карту он уже боялся переворачивать: пальцы словно окостенели, наполнившись твердым холодом, неподъемная металлическая рубашка как будто не хотела повиноваться, Клаус нервно цеплял и никак не мог зацепить ее срывающимися ногтями, точно Карта была приколочена к деревянной поверхности, или, может быть, припечатана к ней десятками внимательных взглядов, она даже не шелохнулась, однако, Мэр, находящийся где–то рядом, негромко потребовал: Сир!.. — и тогда кованая прохладная бронза перевернулась как бы сама собой, дикая кошачья физиономия выросла из оправы: выдвинулись пружинистые усы, вертикальные полоски зрачков посмотрели прямо на Клауса. Он ждал огня, который вспыхнет и в три мгновения испепелит эту живую картинку, но огонь почему–то не вспыхивал, напряженные решающие секунды тянулись одна за другой, сердце у него колотилось, и вдруг хищная кошачья физиономия, сотканная из цветного тумана, разомкнулась и громко, как будто ему одному, сказала:

— Мяу!..

И сейчас же изображение лопнуло, открыв белый атлас, на котором уже не было ни единого знака.

Разве что — сиреневые мерцающие точечки по углам.

Шумно и облегченно вздохнул за спиной принц Фелида.

В зале задвигались.

А заметно приободрившийся, точно сваливший с себя огромную тяжесть, Мэр обернулся и выдавил у себя на лице нечто вроде улыбки.

— Вот видите, принц, — произнес он, слегка наклоняясь к своему собеседнику. — Все в порядке. Звезды благоволят к нам. Мы теперь можем рассчитывать на долгое и самое искреннее сотрудничество…

Принц вздернул голову.

— Однако, Четвертая карта, ваше высокопревосходительство. Вы не показали мне Четвертую карту…

Голос у него был невероятно писклявый.

Тогда Мэр наклонился еще заботливее.

— Четвертая Карта — это Смерть, выше высочество…

И принц вздрогнул, как будто его укололи.

— Вы в этом уверены?

— Абсолютно…

— Хорошо, — сказал принц. — Отдадимся тогда во власть непредсказуемых Судеб.

Усы его вздернулись.

Грянула музыка. Вылетели на зеркальную цветность паркета первые пары.

И как будто помолодевший, действительно сбросивший все заботы Мэр величаво повел оторопевшего Клауса — к группе фрейлин, немедленно опустившихся в реверансе:

— Вам, мой юный герой, теперь нужны отдых и наслаждения. Вы даже представить себе не можете, как я вам благодарен…

А одна из склонившихся фрейлин внезапно выпрямилась и сказала:

— Я готова всем сердцем приветствовать спасителя нашего города…

Это была Мальвина.

Клаус почему–то нисколько не удивился и уже в следующую секунду, придерживая ее за талию и одновременно отведя левую руку — ладонь в ладонь, как изображалось на старых гравюрах, с удивившим его самого изяществом заскользил по зеркальной, как озеро, глади паркета.

Танцевать он совсем не умел, но старинная, с переборами клавесина, прекрасная музыка выразительностью своей, будто добрый учитель, подсказывала фигуры движений, получалось как будто само собой, думать здесь ни о чем было не нужно, и он просто следовал музыкальным изгибам, то поднявшись на цыпочки и пропуская перед собой медленно кружащуюся Мальвину, то, напротив, присев и разводя кисти рук в церемонном поклоне, а то и вовсе, словно паяц, подпрыгивая, и затем с глупой ужимкой делая три шага назад.

Со стороны это, наверное, выглядело довольно забавно, но поскольку по всему огромному залу целая сотня, а, может быть, и больше танцующих пар точно также подпрыгивала и низко кланялась, то, наверное, он среди этих фигур нисколько не выделялся.